Сияние Красной Звезды (СИ) - Вязовский Алексей. Страница 29

Да, вот такая я совершенно очаровательная сволочь.

И я даже не удивился, когда всего спустя час после визита Константинова и Перепелкина, мне позвонил глава всего советского комсомола товарищ Пастухов. Борис Николаевич был сама любезность. Поинтересовался разрешился ли инцидент, нет ли каких обид? Я разумеется, заверил, что все пучком, до Романова доводить не буду (тем более тот и так все знает), проблема разрешена. Но я бы не был я, если за такую услугу не потребовал ответки. Ей стала просьба продвинуть в Комсомолку статью, которую я пытался писать весь день. Про советский рок. Времени катастрофически не хватало, но кое-что уже начало намечаться.

— Мне уже звонил Жулебин — признался Пастухов — Был разговор на эту тему. Если будет устная санкция Григория Васильевича, тут же запустим в печать. Редактора я предупрежу.

— Санкция будет. Завтра с утра поеду в Кремль — я тяжело вздохнул. Предстояла еще одна битва.

Закончив все репетиции и хлопоты, я отправляюсь в Останкино. По дороге, пытаюсь читать сценарий, но меня укачивает. Впрочем, рвотный рефлекс возник бы и без ухабов на московских дорогах. ТВ-чиновники написали такую чушь, что просто диву даешься. Нормальное, живое общение по привычке превратили в зевотный официоз.

Встречает меня лично Лапин. Волнуется! Проводит в студию, сам садится в монтажной, откуда будет руководить эфиром. Народ узнает меня, слышится легкий гул. Я приземляюсь в первый ряд — на стуле лежит специальная бумажка с моим именем. Удобно.

Справа сидит привлекательная молодая женщина в бежевой блузке и юбке до колен. Знакомимся. Елена Владимировна Кириленко. Московская учительница. Волнуется — теребит пальцами оборку на блузке, поправляет модельную прическу. В ушах забавные сережки в виде кленовых листиков, я засматриваюсь и вижу, как она краснеет.

Слева — какой-то квадратный парень в плохо сидящем костюме. Короткая стрижка, упрямый подбородок. Шахтер. А вот гегемон. Куда без него. Пальцами с плохо отмытой угольной пылью сжимает в руках бумажку со своими вопросами. Тоже знакомимся. Андрей Лебедев. Кемерово.

Я вздыхаю, разглядываю слабо украшенную студию. На сцене ходит Бовин с целым ворохом бумажек, последний раз изучает сценарий. На мониторах за Бовиным уже видна американская студия — техническая картинка идет. На больших часах без четверти восемь. Соответственно, в Вашингтоне почти час дня.

Вижу высокого усатого мужчину в тройке, который расхаживает по точно такой же студии за океаном. Тед Тернер. Является владельцем развлекательного конгломерата «Warner Turner Communications Group». Который собственно, и организует телемост со стороны американцев. Удивительно, что Тернер решает сам вести передачу, а не доверяет это своей «звезде» Филу Донахью.

Бовин начинает саундчек микрофона, синхронист в будке тоже говорит «раз-раз». Нам дают звук с американской стороны. Все хорошо слышно и видно. Бовин и Тернер обмениваются приветствиями, пошел последний отсчет.

— Здравствуйте товарищи! Мы начинаем наш первый телемост Москва-Вашингтон — мягкий баритон Бовина успокаивает и усыпляет. С той стороны очень похожим образом вступает Тед Тернер. Длятся приветствия, взаимные представления. Первые задают вопрос американцы. Слово дают пожилой женщине. Уже по ее фамилии Гвурман я понимаю куда идет сюжет. Вопрос про судьбу евреев в СССР. С одной стороны, долгие годы им препятствовали с выездом на историческую Родину. С другой стороны, в последнее время наметился некоторый прогресс, ручеек «избранного» народа в сторону Израиля набрал силу. Гвурман спрашивает, а как, собственно, евреи сейчас себя чувствуют в Союзе.

А наши-то подготовились! Слово дают инженеру Конторовичу. Худой мужик, с большим носом крючком. Конторович явно выполнил домашнее задание. Его речь плавна, содержательна и полна шуток. Еврей смеется над евреями. Мол, если вас не устраивает одна Родина, какие шансы, что будет все хорошо со второй? Заканчивает он анекдотом, который понятен даже американцам:

— Приходит один старый еврей в ОВИР.

Конторович ждет, пока переводчик даст пояснения этой организации.

— Скажите, я могу эмигрировать в Израиль, на историческую родину? — Да, конечно. Вот вам анкета, заполняйте. — А в Германию можно? — Теперь можно. Вот вам анкета, заполняйте. — А в Штаты? — Да, конечно. Вот вам анкета, заполняйте. — А в… — Дедуля, вот вам глобус — выбирайте страну, определяйтесь, приходите и заполняйте анкету. Через некоторое время еврей возвращается с глобусом в руках и спрашивает: — Скажите, а у вас нет другого глобуса?

Наши начинают смеяться первыми, американцы присоединяются с некоторым опозданием.

После еврейского вопроса, мы отвечаем негритянскими погромами в Нью-Йорке. Тут уже дают слово мне и я вставляю свои «пять копеек» (у американцев, кстати, есть похожая идиома, но «подешевле» — вставить два цента) — делюсь воспоминаниями, «пережитым ужасом». Сетую, что последнего чернокожего линчевали всего двадцать лет назад — в 1959-м году. Интересуюсь, как сейчас с расовым вопросом в Штатах? Краем глаза вижу одобрительные кивки учительницы и шахтера.

Эту нашу предсказуемую «подачу» американцы тоже легко отбивают. Вспоминают Лютера Кинга, закон о гражданских правах. Последние волнения списывают на экономические причины — дескать, в США рецессия, которая в первую очередь бьет по негритянскому населению. Причем эту теорию задвигает, какой-то чернокожий профессор. Американцы тоже хорошо подготовились.

Далее разговор крутится вокруг тем образования, положения рабочего класса, вспоминают и женский вопрос. Феминизм в Штатах только поднимает голову и местные активистки очень хвалят СССР. Ведь мы первыми в Европе уровняли права мужчин и женщин, у нас полно дам среди депутатов и руководителей. Первоначальный накал спадает, народ начинает скучать. Я смотрю на часы. Телемост подходит к своему концу. Немного обсуждают приезд Годунова в США, его балет. Я мысленно потираю руки. Теперь не сбежит почем зря.

В заключение Тед Тернер берет слово и задает вопрос уже мне лично. Про творческие планы и гастроли в Штатах. Дают фрагмент из песни «Мы мир». Градус в американской студии поднимается. Девушки в первом ряду начинают повизгивать, Тернеру приходится повышать голос. Дают слово мне, я заверяю всех, что гастроли будут, новые песни уже написаны. На этих словах мы видим на мониторах, как фанатки срывают с себя майки, под которыми… да, ничего нет. У наших зрителей челюсти едут вниз, я слышу как ойкает учительница и матерится шахтер. Бовин закрывает своим телом один из мониторов. Но ведь есть и второй!

Над студией повисает дружный «ох». Впрочем, кое-что на фанатках все-таки есть. Это надпись на голых бюстах — Viktor!! И красные звезды по краям.

В американской студии тоже шум, Тернер подзывает охрану и та начинает выводить полуобнаженных девушек.

Мне же тем временем хватает ума продолжать говорить, как будто ничего не происходит. Несу что-то про Японию, про то, что фильм «Жить в СССР» выдвинут на Оскар, сетую, что в американскую студию не позвали Монику с отцом и они не могут поделиться своими впечатлениями от СССР. Может быть их позовут на следующий телемост? Я болтаю без устали и молюсь, чтобы картинка в эфир в момент раздевания шла с нашей стороны.

Постепенно все успокаивается, ведущие берут ситуацию под контроль, прощаются. Мониторы выключаются, Бовин вытирает пот со лба. Шахтер все еще тихо матерится — явно будет, что рассказать мужикам в Кемерово. Раскрасневшаяся учительница с интересом поглядывает на меня. Я чувствую себя сдутым шариком.

Подходит улыбающийся Лапин, жмет мне руку — Спасибо! Спас, просто спас.

— Сергей Георгиевич! Скажите, что картинка шла с нашей стороны — я тоже вытираю пот со лба тыльной стороной ладони.

— С нашей! Американцев вообще не дали до самого конца — только тебя и Бовина.

Все вокруг облегченно вздыхают. Гаснут софиты, народ начинает расходиться. Лапин тащит меня к себе в кабинет, наливает чаю. Мы обжигаясь, пьем вприкуску с сахаром, со смехом вспоминаем концовку телемоста. Я даже шучу про размер груди фанаток — могли бы подобрать не плоскеньких, а фактурных. На что Лапин мне шутливо грозит пальцем. Проскочили! Вот ощущение, которое владеет нами обоими.