Коллеги - Аксенов Василий Павлович. Страница 2

По коридору, звонко отстукивая каблучками, идет высокая девушка. Улыбается, сияет. Идет немного вызывающе – может быть, оттого, что старается не потерять самообладания под взглядами десятков глаз. Открывает дверь лаборатории – и вдруг, увидев друзей, останавливается.

– Не обращай внимания, – быстро говорит Максимов.

Вытаскивает газету, углубляется в чтение.

Девушка медленно, точно ее подтягивают на канате, подходит к дивану.

– Привет, мальчишки, – говорит она с сердечностью. Посторонний не уловил бы в ее голосе ни малейшего оттенка фальши.

– Наше вашим, – отвечает Карпов.

– Хелло, – бурчит Максимов.

– Добрый день, Верочка! – приветствует Зеленин.

Вера смотрит на высокомерного Владьку, на независимого Алексея (Зеленина она почти не замечает) с ласковым пренебрежением. Но что все-таки тянет ее к ним? Прежняя дружба или то старое, тайное, от чего, оказывается, нет никаких лекарств? Ах, все это отголоски детства! Она смотрит по сторонам, блуждающие по коридору студенты поглядывают с любопытством. Курс отлично помнит, как она неожиданно дала отставку Владьке Карпову и вышла замуж за доцента кафедры патофизиологии Веселина. Это была сенсация. Вера улыбается:

– Вам неинтересно, как я распределилась?..

Максимов насмешливо щурится:

– А мы знаем. Действие развивалось примерно так: она вошла, грациозная и свежая, как дуновение... м-м-м... словом, как некое дуновение. «Это наша лучшая студентка Вера Веселина», – сказал декан. «Веселина? – удивился Тарханов. – А не жена ли она нашего уважаемого?.. Ах так! Чудесно! Думаю, что все ясно с Веселиной. Путь добрый вам в науку, толкайте ее, голубушку, в бок вместе с уважаемым...»

Вере больно. Все действительно проходило примерно так. Она не знает, что делать – вспылить, или обратить все в шутку, или заплакать. Положение спасает тот, кто выручал ее всегда, – муж. Он появляется из лаборатории и уводит Веру.

Петр Столбов, здоровенный парнище, игриво кричит:

– Вла-адька! Любимую «любить увели», а?

Подходят в обнимку Эдик Амбарцумян и любимец курса поэт Игорь Пироговский.

– Ребята, послушайте, – говорит Пироговский. – Решили мы с Эдькой соседями стать. Я – в Оймякон, а он – в Оротукан. Шашлычком из медвежатины обещал угостить. Привезу, думаю, оттуда чемодан стихов. И вот на тебе – распределяют меня в аспирантуру на терапию. Вот тебе и стихи, вот тебе и медвежатина!.. Человек предполагает, а комиссия распределяет.

– Я, пожалуй, тоже в Якутию попрошусь, – говорит Максимов, – там хоть льготы и чумы разные, аэросани...

– Аэросани, спиритус вини, – подхватывает Карпов. – Правильно, Макс, уедем к чертям отсюда.

К дивану подходит пожилой человек в потертом драпвелюровом пальто и велюровой шляпе.

– Ну, орлы, а вы куда собираетесь?

– В Рио-де-Жанейро, – острит Карпов.

Незнакомец спокойно говорит:

– Что ж тут смешного? Можно и в Рио-де-Жанейро. Мне нужны судовые врачи. Есть желающие? Разъяснить? Я начальник медуправления Балтийского морского пароходства. Набираем врачей на суда. Условиями будете довольны. В рейсах двойной оклад плюс валюта. Стол бесплатный. Для ознакомления поработаете несколько месяцев в порту, а потом в путь.

– Куда?! – восклицает Максимов.

– Рейсы самые разные – Индия, Аргентина, есть и поближе – Лондон, Антверпен, Гавр. Ну?

– Согласен! – одновременно выпаливают Максимов и Карпов. Остальные задумываются.

– Полная деквалификация, – говорит Зеленин, – это же полная деквалификация, ребята!

– Ошибаетесь, – обидчиво возражает человек. – На судне надо быть знающим и решительным врачом. Возможны всякие случайности. Недавно один наш врач оперировал ущемленную грыжу в штормовых условиях, в Атлантике. Представляете? Можно и научной работой заниматься. Не удивляйтесь. Чем, например, не тема для диссертации – физиология труда моряков в условиях резкой смены климатических зон? Дело непочатое. Возьметесь за него с огоньком – обещаю всестороннюю поддержку.

– Квартиру даете? – спрашивает Петр Столбов.

– На первых порах общежитие. Прописка постоянная в Ленинграде. Но в перспективе и квартира...

– Ясно. Я согласен.

Незнакомец открывает блокнот.

– Ваши фамилии, орлы? Итак, Максимов, Карпов, Столбов и... Нужен еще один.

– Зеленина запишите! – кричит Максимов и показывает кулак молчащему Сашке.

Человек уходит. Студенты молчат. Зеленин молчит и дымит. Столбов молчит, прикидывает. Максимов и Карпов молчат и остолбенело смотрят перед собой. Все! Где она, судьба Ионыча? Где сытое прозябание в деревенской глуши? Человек в драпвелюровом пальто, словно волшебник в детском спектакле, отдернул шторку, за которой открылась сверкающая водная гладь. Проплыл мираж – пальмы, небоскребы, купола, пирамиды. Вы мечтали о жизни необычайной, насыщенной, интересной? Вы думали, мечты не осуществляются? Напрасно. Получайте входные билеты и бегите в будущее, увлекательное и легкое, как кинофильм. Индия! Аргентина! Двойной оклад! Диссертация! Штормовые условия!

Вдумчивый Сема Фишер с сомнением качает головой. Он не представляет себе жизни вне больничных стен, без утренних обходов и ночных дежурств, без мучительных раздумий над историей болезни. Игорь Пироговский завидует. Амбарцумян не знает, завидовать или не стоит. «Светский человек» Генька Бондарь иронически улыбается. Костя Горькушин возмущается: дурни, полезли в экзотику. Несерьезный народ. Владька Карпов и Леха Максимов – чудилы и стиляги, Столбов только о бизнесе думает, а Сашка-то Зеленин хорош – молчит!

Наконец Карпов произносит программную фразу:

– Мальчики, должен же кто-то бороздить мировой океан!..

Натиск весны в этом году был сокрушительным. С середины марта все потекло. Пошла работа для треста очистки. С утра до вечера улицы скоблили и подметали разные самодвижущиеся механизмы. А дворники дедовским способом ухали снег с крыш, бомбардировали тротуары. Веселая бомбежка в Ленинграде! Вечером солнце, клонясь к частоколу зданий Васильевского острова, пробивало лучами вереницу троллейбусов и автомашин на Большом проспекте Петроградской. Потом небо над закатом начинало зеленеть, напоминая о лете, о пионерском лагере, о мечтах про далекие страны и странствия. В мокрых скверах появлялись парочки и шумные группы с гитарами. Начиналась весенняя ночь с треньканьем струн, с тихими возгласами, с шорохом, с хохотом, с поцелуями.

Вечером после распределения Максимов и Зеленин шли по Кировскому проспекту к Неве. Карпов исчез: видимо, побежал оповещать о радостном событии знакомых девочек.

Вот она, Нева! Над Ростральными колоннами, над Военно-морским музеем стояла золотая, предзакатная пыль. По Дворцовой набережной, как по желобу, катились сверкающие шарики автомобилей. Приходило привычное настроение. Они любили молчаливые прогулки по Ленинграду. Кто-то сказал, что дружба – это умение молчать вдвоем. Слова были неуместны в такие минуты, когда город раскрывался перед ними, когда наступал еле уловимый миг, сближавший их с давно умершими строителями и мечтателями. Они пересекли Неву и пошли по набережной. Зеленин задумчиво засвистел. Алексей взглянул на его худое лицо под широкополой шляпой и разозлился. Молчит Сашка, насвистывает. Это зеленинское свойство всегда раздражало Алексея. Вдруг Зеленин начинает отчужденно улыбаться и насвистывать что-то свое, какой-то идиотский мотивчик. Мысль его в эти минуты блуждает по неведомым для Максимова путям.

– Все-таки это самый лучший вариант?! – громко сказал Максимов.

– Что? – вздрогнул Зеленин.

– Самый лучший вариант распределения. И для тебя тоже. Я же вижу, что тебе до смерти не хочется покидать Питер. А так между рейсами будешь бывать здесь. Не забудь завтра напомнить о себе начальнику.

– Да-да, – отозвался Зеленин, – непременно, обязательно, бесповоротно.

«Вот тебе и экзамен наших душ», – удовлетворенно подумал Максимов.

– Постоим?

– Давай.