Пришедшие издалека - Хват Лев Борисович. Страница 39

Весь день бредут люди по мертвой пустыне. Полюс! Какое ужасное место! И за свои труды они вознаграждены только обидным сознанием, что запоздали… Все же цель достигнута, и это событие исследователи отмечают на привале: после ужина съедают по кусочку шоколада, припасенного для торжественного дня, а добряк Уилсон преподносит друзьям сюрприз — все получают по папиросе… Двинулись дальше, но у Эванса так зябнут руки, что пришлось остановиться.

Вот палатка Амундсена. Внутри мешочек с его отчетом своему королю, письмо капитану Скотту от торжествующего норвежского полярника!.. Что ж, если пригубил горькую чашу, пей ее до дна… Обратный путь — это главное. Борьба будет отчаянная. Удастся ли победить? Надо выстоять!

Издалека пришли они в сердце Антарктиды. Их священная обязанность рассказать миру о виденном в этой стране, о пути, ведущем к полюсу, горных хребтах и вершинах, могучих ледниках. Все их наблюдения ценны для науки. Разве не замечательно, что полюс оказался на высоте 9500 футов, тогда как у 88-й параллели измерения показали около 10 500?!

Амундсен прибыл сюда неделей раньше срока, который Скотт еще в Лондоне называл идеальным. Капитан догадывается, что норвежцы шли при сравнительно небольшом морозе, и это было для них приятной неожиданностью. Они опередили на тридцать четыре дня…

«Мы воздвигли гурий, водрузили наш бедный обиженный английский флаг и сфотографировались, — записывает Скотт. — Итак, мы повернулись спиной к цели своих честолюбивых вожделений. Перед нами 800 миль неустанного пешего хождения с грузом. Прощайте, золотые грезы!»

День за днем движутся пятеро исследователей, волоча сани. На север! Там кров, пища, там они дадут отдых своим натруженным ногам и рукам, обогреются, расскажут друзьям о выстраданном. Кончается третий месяц их похода, а до острова Росса очень далеко. Какие еще испытания готовит им судьба?

К каждому складу, где оставлено на несколько дней продовольствия и топлива, подходят они голодные, со щемящим сердцем и неизбывной тоской. Истощенный организм властно требует пищи, но они не могут съесть даже сухарь сверх своего жалкого пайка. А энтузиазм исследователей, тружеников науки побуждает их задерживаться в пути, жертвовать для нее драгоценным временем, от которого, возможно, зависит жизнь пяти человек. Разве пройдут они через морены Бирдморского ледника, не собрав образцов горных пород! Почти целый день отряд проводит у горы Беклей, пополняя коллекцию.

— Не правда ли, геологи будут в восторге от этой находки? — говорит Уилсон, показывая товарищам кусок угля с отпечатками листьев.

Неужели наблюдательный и умный доктор не замечает, что сам он и его товарищи утрачивают остатки сил? Несомненно, Уилсону это понятно, все они сознают, какая страшная угроза нависла над ними, но чувство долга повелевает действовать только так.

Пятеро исследователей не сгибались под ударами и смело смотрели в глаза опасности. Но они уже не те, что были на пути туда. Роковое 16 января надломило волю стойких борцов. Их опередили, и этого им не простят. Научный подвиг оценят десятки, пусть даже сотни людей, но в глазах остальных первый — герой, заслуживающий триумфа, а отставший, второй — поверженный гладиатор, ему нет пощады, для публики он смешной неудачник… Вернуться домой, чтобы стать мишенью балаганных остряков, объектом упражнений газетных карикатуристов? О нем, Роберте Скотте, выше всего ставящем человеческое достоинство и честь, невежды и глупцы будут зубоскалить: «А, этот Скотт, которого обставили!» Что может быть унизительнее!.. Пренебречь? Презреть? Легко сказать — ведь они не манекены с витрин Пикадилли, а живые люди, наделенные человеческими страстями…

Нет, они уже не те. Лопнула внутренняя пружина, двигавшая их к цели, утрачен стимул, помогавший терпеть, переносить страдания. «Человек способен жить и терпеть ради будущего», — так мыслил и говорил он, Роберт Скотт. А какое у них будущее?!

Судьба посылает им одно за другим тягчайшие испытания, они до конца сопротивляются, борются за жизнь, не замечая, что давно уже лишены главного оружия.

Вероятно, у всех народов существует поговорка: «Беда не приходит одна». Бывает, что на человека ворохом сыплются несчастья; не успел он опомниться от одной беды, как в дверь стучится другая, а там еще и еще. Такое стечение обстоятельств называют фатальным, роковым.

«Есть же предел силам человеческим!» — думает Скотт, с тревогой глядя на Отса. Впервые за всю дорогу Титус пожаловался на холод и усталость, ноги его жестоко зябнут.

— Может, прохудились сапоги, надо бы смазать их салом, — сочувственно говорит Эванс.

Ему бы прежде всего о себе позаботиться! Со стороны виднее, как изнурен и переменился богатырь: он сам не свой, израненная рука не заживает, на пальцах вздулись пузыри.

В пути Уилсон заметил, что у Эванса отморожен нос — он побелел и затвердел. Остановились на ночевку раньше срока. Все забрались в спальные мешки, только Эванс, уставясь в одну точку, сидит у ящика с посудой и щупает спину.

— Почему не ложитесь? — спросил Уилсон.

— Поясница побаливает, верно, ушибся, когда утром попал в трещину. Сначала можно было терпеть, а к вечеру и шея заныла.

Самому доктору тоже плохо, у него приступ снежной слепоты.

— Только мы с вами пока держимся, Пташка, — шепнул Скотт.

Боуэрс чуть прикоснулся пальцами к его руке. Непривычная дружеская ласка потрясла капитана. «Не распускайся!» — приказал он себе.

Попутный ветер надувает парус, прикрепленный к саням, и заметает старые следы. Отряд забрел куда-то в сторону от очередного склада, долго ищет его. Дорожный продуктовый мешок пуст. Уилсон первый разглядел флаг над складом. Установили палатку, поели. Голод временно отступил, но он еще успеет вернуться, чтобы извести людей. У них постоянно одни и те же разговоры: кому-то хочется свежеиспеченного хлеба, другого соблазняет жареная тюленья печенка, третьего тянет к рисовой каше с молоком. Когда все это будет?..

Эвансу день ото дня хуже. Он снова угодил в трещину, его вытащили. Бледный, с помороженным лицом и гноящимися руками, Эванс бессмысленно озирался. Спит он тревожно, стонет, ворочается. Работать не может, идет в лямках, но саней не тащит. На привалах молча лежит и отупело разглядывает обезображенные пальцы руки — падая, он оборвал два ногтя. Уилсон растянул сухожилие ноги, она распухла. Отс совсем захандрил.

Только сон избавляет Скотта от убийственной тревоги за участь друзей. Утром доктор указал ему глазами на выход из палатки. Оба выбрались наружу и отошли в сторону.

— Эвансу очень худо, он не спал всю ночь, — сказал Уилсон.

— Мне кажется, он помешался. Можно ли чем-нибудь помочь ему?

Доктор отрицательно покачал головой:

— Безнадежно! У него признаки сотрясения мозга, это результат падения.

— Ужасно, что Эванс задерживает всех, но мы будем с ним до конца, Билл.

— Разумеется! Судьба каждого — общая судьба.

Утром 17 февраля Эванс бодро сказал:

— Сегодня мне, вроде, неплохо. Займу свое место в упряжке, совесть меня грызет: все работают, а я только мешаю.

— Лучше отдохнуть вам хотя бы еще денек, идите тихонько сзади, — мягко посоветовал доктор.

— Нет, я повезу сани.

Спустя полчаса у него свалились лыжи, он сбросил лямки и немного отстал. Позднее догнал товарищей, расположившихся на короткий привал. Пошли впятером, но Эванс опять задержался. Четверо продвинулись к скале Монумент.

Дальнозоркий Боуэрс беспокойно оглядывался.

— Эвансу плохо, он опустился на четвереньки…

Все поспешили на лыжах обратно. Эванс с блуждающим диким взором стоял на коленях, помороженные руки его были обнажены, одежда в беспорядке.

— Что с вами, дружище? — ласково спросил доктор.

— Сам… не знаю… знаю… верно… обмор… обморок, — запинаясь, бормотал больной.

Отс остался с ним, трое помчались за санями. Вернулись, уложили Эванса и отвезли к Монументу. На руках внесли в палатку.

Уилсон склонился над больным, обхватил пальцами его левое запястье. Пульс чуть прощупывался. Рука холодела.