Редкий гость (СИ) - Дерягин Анатолий. Страница 18

— Жену забери, — сказал было Жан, но его спутница вдруг прильнула к нему, обхватив широкие плечи мужа одной рукой.

— С милым рай в шалаше, а?.. — Дадли расплылся в улыбке и, обернувшись в салон, скомандовал: — Поехали!

И ничего не произошло. Не запускался двигатель, не шевелились охранники…

Секунду Дадли искал решение. Он всегда отличался сообразительностью, весь в маму, наверное.

Они были потомками колонистов, тех, кто помнил тесные отсеки Платформы, нормированную выдачу продуктов, выматывающее ожидание дальней дороги, оказавшейся гораздо сложнее и дальше, чем предполагали самые пессимистические сценарии. Оставившие родные края ради неясных перспектив под новым солнцем могли передраться за скудную пайку, а могли сплотиться и выживать вместе. Их хорошо готовили, они выжили. Платформа достигла цели, но народившаяся орава ребятишек перегружала систему жизнеобеспечения исполинской конструкции, малыши отвлекали от работы ценных специалистов-женщин — да их просто некуда было девать, целые семьи жили в капсулах безопасности.

Выжили. С тех пор у Первых дети стали фетишем. Всё для малышей, всё для будущего, это была какая-то сумасшедшая любовь, полная самоотверженность и команда Дадли, прямые потомки людей, первыми ступивших на поверхность Холта, ждали от него человечности, хоть какого-то намёка, в оправдание содеянного…

Дадли наклонился, протягивая руки.

— Дай мне, — сказал он женщине.

Женщина заколебалась. Когда их брали, Жан упирался поначалу, пришлось привести жену, и Гук стал огромным ножом отрезать пуговки от её кофточки. Женщина сломалась на второй. Жан заговорил на третьей.

— Дай, — повторил Дадли. — Я позабочусь о нём.

Младенцу едва исполнился год. Из цветастенького конверта торчал носик, да губки бантиком — всю дорогу малыш не отрывался от мамкиной груди и теперь мирно спал, сытый.

— Ты будешь моим первым янычаром, — сказал Дадли, глядя на милое личико. — Это твоя кровная дань, Жан. Твоё девширме новому миру.

Мужчина и женщина молча смотрели на него. Дадли бережно переложил свёрток на сгиб локтя.

— Поехали, — негромко сказал он.

Взревел двигатель. Лопасти взбили душный и влажный воздух, всколыхнув поверхность трясины с ярко-оранжевым пятном плота посередине. Мужчина и женщина на плоту не пошевельнулись, молча наблюдая, как винтокрылая машина поднимается в небо.

По зелёной поверхности пошла рябь. Весёленькая лужайка, скрывавшая бездонную топь, приподнялась в одном месте, в другом. Плот дёрнулся — местные обитатели спешили попробовать на вкус неожиданный подарок.

* * *

Космонавта, штатно прибывшего к орбитальной станции у планеты, выдерживают десять дней под присмотром медперсонала, проверяя на всевозможные болести, известные медицине. Ещё космонавта кормят — вкусно кормят местными продуктами, проверяя приспособленность организма к местному пищевому режиму. Начинается всё с жидкой каши, коктейлей из местных продуктов, калорийность пищи повышается и заканчивается небольшим банкетом в ресторане станции, устроенным вновь прибывшим в честь служителей Панацеи, когда по всему пищеблоку пахнет жареным мясом, Помощник разрешает свободным от вахты двойную норму вина — с прибытием, космен!..

Но Прошин прибыл нештатом. Никогда, ни при каких условиях межпланетный корабль не должен попасть в атмосферу планеты — учили его. Космическое излучение, накапливающееся в верхних слоях обшивки несмотря на защиту, неминуемо приведёт к радиоактивному заражению всего вокруг, это же излучение заставляет бактерии, попавшие на корпус корабля с межпланетной пылью или оставленные при строительстве, мутировать, порождая новую жизнь, причудливую и опасную, способную за считаные дни убить жизнь на всей планете.

Хотя доселе всё это было лишь теорией.

Радиоактивные обломки засеяли площадь в несколько сот гектаров. Пыль от взрыва радиоактивным аэрозолем рассеивалась над континентом и океаном, а посреди столицы федерального образования красовалась груда столь же радиоактивной пыли, бетонного крошева и стеклянных осколков вместо красы и гордости местных строителей, комплекса башен Рокет Плаза.

Повезло, сказали Прошину, что удар пришёлся в пять тридцать утра — в зданиях было чуть больше десятка человек, в основном охранники да уборщики. Все погибли. Теперь хочешь считай это везением, хочешь — как хочешь…

Будет комиссия, сказали Прошину. Возможно, суд. Семьи погибших — а у всех были семьи — должны знать, как могло случиться то, что случилось, кто виноват в произошедшем…

Только через неделю после водворения в карантин Иван смог хоть как-то воспринимать окружающее. Катапультирование при скорости в 3М поставило организм молодого человека на грань жизни и смерти и неделю Прошин лежал в коме. Ещё неделю полной неподвижности: непрямая дисторсия шейного отдела позвоночника, перелом двух рёбер, ушиб копчика (на асфальт упал), — только на третью неделю Иван смог кое-как усесться в инвалидную коляску, и медсестра выкатила его на белый свет.

…Синее небо. Атмосфера, пригодная для дыхания, как и на Земле рассеивает солнечный свет, оставляя глазам цвета синего спектра… да плевать.

Синее небо.

Госпиталь в пригороде, вокруг вековые дубы… то есть, не дубы это: высоченные деревья, мощный ствол, узловатые ветви голые по весеннему времени; скоро набухнут почки, проклюнутся листья, а под самое лето «дубы» Холта расцветают нежными, полупрозрачными цветами — словно улыбка на суровом лице старого воина…

Гаревые дорожки. Травка, проклюнувшаяся из-под снега на газонах. Ласковые лучи солнышка.

Жизнь.

На четвёртую неделю Прошин принялся жрать. Всё время пути космонавта кормили до отвала, но продукты с гидропонной станции приготовленные роботом отличались от мяса, ещё вчера резвившегося на травке или картохи, высаженной как положено в землицу и согретой солнышком. Вот и кушал наш Иван Владимирович, уминая двойные порции местной стряпни, набиваясь до рези в желудке, до боли в едва сросшихся рёбрах, аж кошмары по ночам снились.

Приходил Джангулян. Профессор оказался маленьким суетливым человечком роста чуть ниже среднего, возраста чуть выше среднего, с сединой в аккуратно постриженных волосах. Его большие печальные глаза постоянно смотрели мимо собеседника, немалых размеров нос и торчащие уши ставили крест на любых попытках относиться к профессору серьёзно, а скучно-серой расцветки костюм с пиджаком на чёрный свитер (с брюшком) заставлял сдерживать смех — однако, к своим годам хозяин всего этого великолепия заработал звание полного профессора, что в университетах англосаксонской системы образования было очень нелегко, очень почётно и очень доходно, да и Прошин повидал немало людей, за нестандартной внешностью которых скрывались недюжинные таланты, как правило, превосходящие его собственные, чтобы смотреть на стоящего перед ним человечка сверху вниз. То есть, он, конечно, смотрел — рост под метр девяносто весьма этому способствовал, но смотрел безо всякого высокомерия, скорее даже с любопытством, ибо как следовало из рекомендаций Мухина и информации профиля профессора на сайте университета, Геворг Арамович был специалистом по цивилизации Рэн, специалистом прямо скажем редким.

Профессор суетился, вынимал из нагрудного кармана платочек, опускал клочок белой ткани обратно, вертел в руках телефон… Ждём вас, конечно, заждались уже, — говорил он. Что? Экспедиция? Да, это надо осудить со всеми причастными… Нет-нет, и не стоит волноваться, вы поправляйтесь, приходите к нам и всё обсудим, всё решим… Поправляйтесь.

Ну, не зря летел, решил Прошин.

В один прекрасный день за ним пришли. Медсестра пропустила в палату двоих парней в форме (шляпы, чёрные куртки с надписью SHERIFF, чёрные брюки с лампасами, тяжёлые ботинки), с наручниками и дубинками на поясе, подала Прошину тёплый халат и колпак какой-то дурацкий на голову — даже мерить не стал, бросил на кровать. Ну не на мороз выгонять собрались, в самом-то деле…