Дьявол на испытательном сроке (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta". Страница 43

Генрих двигается неторопливо, растягивая, смакуя это удовольствие. Он бы вообще не стал останавливаться, но есть пределы и у его организма, а уж Агата наверняка уже на грани изнеможения.

Стонет. Глухо. Самозабвенно. Закусывает уголок подушки зубами. Руки напряжены, впиваются пальцами в простынь, сминают её.

Генрих не может видеть её лица. К сожалению — сейчас только волосы. Зато положить ладонь на лобок и сжать пальцами клитор, усиливая для неё удовольствие — это он может. Может катать в пальцах эту набухшую чувствительную «бусинку», вколачиваться в её тело, а пальцами свободной руки ласкать её губы. Она тянется к его пальцам, пытается их поймать ртом, задевает языком. Даже сейчас она хочет больше его прикосновений, больше его тела. Больше его. Жадная. Голодная. Удивительная.

Просто не передать словами, насколько ему нравится эта её алчность. Настолько, что он ускоряется сейчас, предчувствуя её разрядку, чтобы кончить вместе с ней. Чтобы их небо обрушилось в одно и то же мгновение. Обрушилось, раскололось, а затем вновь взглянуло им в глаза своей обновившейся лазурной свежестью.

После — не хочется даже шевелиться. Ему хорошо и так, с ней, мелко дрожащей, вновь оглушенной сильнейшей волной удовольствия. Ладонью он поглаживает её по бедру. Притягивает её к себе — преодолевая нежелание двигаться. Все-таки спать прямо так, не прижимая её к себе, кажется не очень-то правильным. Хочется её тепла рядом, её дыхания на своей коже, её волос у своего лица.

— Спокойных снов, милая, — шепчет Генрих, правда, сил, чтобы поднять голову у него уже нет.

— И тебе, Генри, — тихонько отзывается она и касается губами его бицепса. Кажется, её стремление к нежностям неисчерпаема.

Сон настигает Генриха так неожиданно, как он сам когда-то настигал чью-то неосторожную душу. Настигает, оглушает, сваливает, заволакивает разум чернотой. Впрочем, это не страшно, главное же, что, засыпая, он чувствует, как Агаты дышит, устроив голову на его плече.

Сквозь себя (4)

Душа Маргарет Уорд вполне обоснованно привлекает демонов, эта почтенная леди вела весьма добропорядочный образ жизни. Бесы являются на её запах, впрочем, они не мешают собирать сияние души в стеклянный шар. Так, таятся по углам, да раздраженно, хищно щерятся, но соваться к серафиму с сияющими крыльями не рискуют.

Джон заканчивает молитву за упокой души, опускает шар с душой в сумку. Он не очень в форме, чтобы заступать в караул, особенно после стычки с Генрихом, поэтому сегодня вышел на смену сборщиком душ. Ночной Лондон кажется слегка притихшим зверем, который смотрит на свою жертву исподлобья своими светящимися глазами. Джон питает пагубную слабость к этим ночным пейзажам. Город постоянно меняется, за последние десятилетия он преобразовался настолько, что Джон уже с трудом помнит, каким Лондон был в его годы. Люди спешат, сумка на бедре потихоньку тяжелеет, над головой усеянное звездами небо, на плечах крылья.

Хочется ли сейчас Джону думать об Агате? Да нет, не особенно. Он примерно представляет, где она, чем она занимается и с кем. Так должно быть. Иногда стоит просто самоустраниться, тем более девушка упорно смотрит мимо него. В этом заключается болезненная ирония, но это явно одно из тех испытаний, с которыми Джону еще предстоит справиться. Просто сейчас он еще не справился.

Следующая душа находится в трех кварталах. Люди умирают бессистемно, ангелы-сборщики мечутся между ними, чудом не сталкиваясь лбами. Джон всегда берет самые тяжелые случаи, тех, к кому наиболее вероятно явятся демоны, привлеченные запахом бессильной, относительно безгрешной души. Вот как сейчас два суккуба сцепляются над телом усопшего за право первому осквернить душу своим ядом.

Джон поднимает ладонь, и мелкие комочки белого святого огня окружают душу, отгоняя от неё демонов. Тело смертного брошено у каменной стены, и потихоньку на тротуар стекает кровь. К утру её здесь натечет целая лужа. Очередная преждевременная смерть, будь она неладна.

Будь здесь серафимы защитники, они бы не обратили внимания на душу, они бы бросились в погоню, их дело — ловля демонов, а дело Джона сейчас — сбор душ. Поэтому он пользуется силой исключительно для защиты.

Склоняется над телом, опускает ему на сердце очередной шар, и нити души тут же впиваются в гладкое стекло, концентрируясь в одном месте. Только после этого Джон складывает ладони и опускает голову, отдавая дань уважения угасшей смертной жизни.

Ангелы-сборщики ходят по парам. Для безопасности. Один читает молитву, второй прикрывает спину. Джон ходит один. И не потому, что так не любит других сборщиков, и не потому, что очень ценит уединение, просто совершенно неэффективно отвлекать другого работника, когда он может защитить себя самостоятельно.

Не всех демонов можно отпугнуть простым сиянием крыльев. Когда из тени позади Джона выскальзывает очередное рогатое отродье — серафим даже не прерывает молитву. Нельзя проявлять такое неуважение к человеческой душе перед тем, как она окажется в Чистилище.

Демон кажется неопытным и зеленым, что даже удивительно — при его-то количестве демонических атрибутов — и зубы хищника при нем, и пальцы уже вытянулись до демонических, практически птичьих когтистых лап. Отродий при распятии селят на окраине Холма Исчадий. Тем удивительней, что такой сильный демон не знает Джона и сейчас не улепетывает без оглядки. Впрочем, в отличие от обитателей Чистилища, демоны в своих передвижениях не ограничиваются и в принципе — часто мигрируют. Вот нет бы Хартману в свое время мигрировать. И был бы он головной болью совершенно других Орудий Небес, других серафимов. Но скорей всего… не получил бы помилования. Лондонский исправительный конфедерат славится своими очень вольными взглядами и мягкими нравами. Миссию милосердия — и ту поддерживали не все английские конфедераты. Многие считали, что облегчать демонам долю противоречит воле Небес, обрушивающих на их головы свое недовольство их грехами.

Отродье крадется из Тени медленно, думает, что его не слышат. Джон слышит. Он сосредоточен настолько, что сейчас слышит даже как ворочает головой сова на ветвях ивы, будто в рыданиях склонившейся над убитым. Когда демон наконец отваживается на прыжок — он же не должен дотянуть с нападением до конца молитвы, — Джон окутывает крыло белым огнем и хлещет им демона наотмашь. Кстати, вполне действенный метод самообороны ангела — даже без призыва святого огня, но у Джона по объективным причинам эффективно получается только с ним.

Демона отбрасывает в сторону, оглушает обжигающей болью святого пламени. Пока его противник пытается подняться — тщетно, количество ожогов очень велико, — Джон успевает закончить молитву. Встает на ноги, поднимая с груди погибшего шар с его душой, поворачивается к отродью.

— Новенький? — спокойно интересуется Джон, пока демон, скуля, пытается оклематься. — Давно в городе?

Отродье рычит, не желая отвечать. Ну, что ж…

Джон вычитывает экзорцизм, окружив демона кольцом святого огня, без особой душевной дрожи наблюдая, как тот пытается вырваться из плена пламени, но вновь и вновь, обжигаясь, падает на землю.

Для демонов такого рода экзорцизм кажется наказанием. Насмешкой. Ведь сейчас Джон сознательно ослабляет демона, и в ближайшие несколько дней это конкретное отродье скорей всего будет проигрывать другим демонам в драках за души. На деле же это рука помощи, вычерпывающая из души несколько ковшей греховного голода. Блокирующая искушающие обостренные чувства. На время прижигающая раны, оставленные на человеческой душе.

Джон часто сочувствует демонам. Ему даже слишком знакомо ощущение жажды, жажды преступления запрета, упоительное ощущение свободы, когда даешь себе волю. Слишком жестоко давать людям бессмертие, пусть даже в Чистилище, оставляя при них их прошлое. Память, горькая память становится душевной пустотой, а пустоту всегда нестерпимо хочется заполнить.

Триумвират регулярно напоминает Джону, что он не прав, что в первую очередь демонам всегда дается шанс — многие шансы, до того как демонических меток на грешной душе становится слишком много, у неё всегда есть шанс спохватиться. Демоны становятся врагами небес лишь тогда, когда сами покидают чистилище, бросаются в смертный мир в поисках силы, охоты и сильных чувств. Когда сознательно отказываются бороться с собой.