Синий лед (СИ) - Ланской Георгий Александрович. Страница 14

— Как такое могло случиться, что участок отдали?

— Афера была первостатейная. Участок якобы был продан Панарину на неделю раньше, но при оформлении документов произошла неразбериха, неопытный сотрудник не внес данные в реестр, счета якобы потерялись, а потом неожиданно нашлись. Сотрудника в итоге уволили, а Осипов остался с носом. Самое печальное, что он под этот участок кредит брал, причем в валюте, а потом жахнул кризис, и отдавать пришлось в два раза больше. Расчеты-то принимают исключительно в рублях. Осипов даже в больницу лег с сердцем, а когда вышел, обещал грохнуть Панарина. Я об этом большую статью писал еще в прошлом году, тоже потом огреб по полной программе. Едва не засудили, но, к счастью, мэр сбежал, и дело заглохло.

— Вендетта прямо какая-то, — восхитился Кирилл. — Это в прошлом году произошло?

— Ну да. Считаешь, что если это Осипов, то он слишком долго ждал?

— У Осипова дела не блестяще идут, это я точно знаю, — вмешалась Юля. — Он у нас заказывал машину, но в последний момент отказался от покупки. Хорошо еще, что мы успели отменить заявку, иначе стоял бы у нас этот «ягуар» мертвым грузом…

Кирилл сделал для себя зарубки в виде «ягуара», Колчиной и старого конфликта с Осиповым, неприлично скомкал разговор и сбежал, предоставив журналистам возможность обсудить полученную от него информацию. Выходя из бара, он увидел, как Шмелев и Быстрова сдвинули головы, забыв про недоеденные суши и недопитую текилу. Ладно, Никита, тому по должности положено, но интерес Юли, оставившей профессию, был странным. Кирилл фыркнул: горбатого могила исправит.

Утром он пересказал разговор с журналистами Устемирову. Олжас, притащивший из дома на обед жутко вонючее мясо барана, неторопливо жевал его во время монолога Кирилла. Правда, он с самого начала предлагал Кириллу угоститься, но того от вида баранины всегда передергивало. Миронов искренне не понимал, как это вообще можно есть? На его памяти вкусную баранину ему удалось поесть лишь однажды, в грузинском ресторане, куда его, кстати, затащила Быстрова, в благодарность за помощь в старом деле.

— Значит, Осипов… — задумчиво произнес Олжас с набитым ртом, нерешительно посмотрел на стеклянную банку, набитую мясом, выудил еще кусок и отправил в рот. — Ну, теперь у следствия есть три четких подозреваемых.

— Три? — переспросил Кирилл, передернув бровями.

— Ну да. Осипов, Колчина и жена.

Миронов отрицательно покачал головой.

— Не все так просто, Олжасик. Всякое может быть, не стоит так узко мыслить. Есть еще мужья всех баб, которых Панарин трахал. Есть люди, о которых мы ничего не знаем. Есть случайный фактор, вроде залетных гопников. К тому же у нас его деловые партнеры не проверены из Михайловки, да и машину надо найти. У жене алиби, к тому же, судя по всеобщему мнению, она вообще ни на что не способна.

Олжас согласно кивнул и даже в воздухе прочертил куском хлеба что-то вроде знака Зорро.

— А меня шкатулка беспокоит. Куда-то ведь она делась?

Вот найдем машину, авось и шкатулка там отыщется, — подытожил Кирилл, а затем, подумав, добавил: — Кто его знает, может, в ней как раз дело.

Наталья Богаченко жила в ветхом бараке на четыре квартиры, окружающих железнодорожные пути с двух сторон. Когда-то при социализме это убогое жилье возводили как временное, но, как известно, нет ничего более постоянного, чем временное. Бараки до сих пор не сносили. И люди в них обитали, как могли. Поездив по просторам страны, Кирилл то и дело натыкался взглядом на такие вот кривые домишки, где-то обитаемые, где-то заселенные лишь наполовину, а кое-где брошенные на произвол судьбы, так же как забытые населенные пункты. В двух комнатах этого низенького строения Богаченко жила с престарелой матерью и двумя сыновьями. Старший — Костя — худой, с россыпью юношеских угрей на щеках, подпирал притолку и на полицейских смотрел с ненавистью, младший, — Даниил — лет пяти, то и дело выбегал из гостиной, испуганно смотрел на плачущую бабушку и снова убегал прятаться.

Кирилл и Олжас пристроились на тесной кухне, наполовину загроможденной большой печью. Олжас сидел за колченогим столом и писал протокол, а Кирилл, устроившись напротив матери Натальи, старался как можно мягче опрашивать ее, хотя это было непросто.

Таисья Семеновна, так звали мать покойной Богаченко, не скрывала, да и не старалась скрывать слез, утирая их смятым в ком носовым платком. Вот только сообщить по делу она ничего не могла.

— Таисья Семеновна, ваша дочь всегда возвращалась домой так поздно? — спросил Кирилл. Женщина развела руками.

— Так работа же, — жалобно произнесла она. — Она на путях работала, посменно, приемщицей, по вагонам да бочкам лазала, то в день, то в ночь. С дневной смены ехала, а это всегда в десять-одиннадцать вечера. Как пересменка еще придет, пока инструктаж… А они ждут. Бывало, их на локомотивах подвозили хотя бы до нашей станции, но чаще на электричках приходилось.

— Она могла с собой везти что-нибудь ценное? — негромко спросил Олжас. Старуха криво усмехнулась и развела руками.

— Полюбуйтесь на наше богатство, — с горечью ответила она. — Много накупишь на ее зарплату и на мою пенсию? А помогать некому. Нет, не было у нее ничего ценного. Зарплату уже выдали, так она ее домой принесла… Боже мой. Как я детей поднимать буду? На какие деньги?..

Женщина зарыдала. Кирилл переглянулся с Олжасом, подождал несколько минут и поинтересовался:

— А как же отец мальчиков? Он где вообще?

— Да пес его знает, — отмахнулась старуха. — Сгинул еще до рождения Данечки, алкаш проклятый. Ушел и не вернулся, все нажитое из дома вынес.

— Вы его искали?

— Даже не пытались. Пропал — и слава Богу! Без него легче стало. Мальчишки хоть спят по ночам спокойно…

— Никого вы не найдете, — вдруг сказал Костя с неприязнью. Олжас оторвался от протокола и прищурил свои и без того раскосые глаза.

— Почему это? — осведомился он.

— Да вам до таких как мы дела нет, — выпалил мальчишка, и угри на его щеках налились вишнево-красным. — Мы же не олигархи, не миллионеры. Поговорите сейчас с нами и все на этом закончится.

— Костик, помолчи, — прикрикнула бабушка, но тот, сжав кулаки, с остервенением добавил:

— Я не дурак. Вы же думаете на отца это убийство спихнуть. Вроде как развелись, а он потом ее зарезал, потому что алкаш. Ну, давайте, спихивайте! Небось вам начальники… медаль… даду-у-ут!..

Костя не выдержал и, разревевшись, выбежал из кухни. Кирилл проводил его взглядом. Таисья Семеновна поднялась было, а потом осела обратно на табурет, махнув рукой.

— Пусть поплачет, — всхлипнула она. — Может, полегчает ему. Наташеньку все равно не вернуть. А вы спрашивайте, я что знаю — скажу.

— Таисья Семеновна, вы уверены, что ваш… кхм… зять не мог свести счеты с бывшей женой? — спросил Кирилл.

— Да где ему? — равнодушно ответила женщина. — Его ж и раньше соплей перешибить можно было. А после того, как он запил, и подавно.

— А зовут его как?

— Иваном. Иван Павлович Богаченко. Он тут жил, в соседнем бараке до женитьбы на Наташеньке…

— А как они жили?

— Да плохо. Ругались постоянно. Говорила я ей, говорила: что ты нашла в этом малохольном? Так она только плечами пожимала, мол, все лучше, чем совсем одной…

Женщина плотно сжала губы, чтобы не заплакать, но слезинки вновь покатилась из глаз. На этот раз она просто смахнула их рукой. Кирилл сделал знак Олжасу, и тот понятливо кивнул, вынул сотовый и вполголоса сделал запрос. Пока он разговаривал, Кирилл продолжал спрашивать, отчетливо понимая, что ничего интересного мать погибшей не расскажет.

С покойным Панариным Богаченко не пересекалась, во всяком случае, мать об этом не знала. Мысленно перекрестившись, Кирилл даже показал фото убитого, но и тут его ожидал провал. Таисья Семеновна Панарина не опознала, хотя это изначально было ясно. Поверхностный осмотр квартиры дал понять: в этом доме действительно деньги не водились, и весьма сомнительно, что лоснящийся холеный при жизни Панарин выбрал бы в любовницы серую, побитую жизнью Наталью Богаченко.