Очень хотелось жить (Повесть) - Шатуновский Илья Миронович. Страница 23

— А вы что, думаете живыми выбраться оттуда? — повторял он тоном человека, которому открылось нечто такое, что другим не дано.

Думаю, что он не был трусом, не боялся смерти, просто считал, что так должно непременно случиться. И относился к этому с философским спокойствием.

…Сержанта Александровского убили в первом же бою. Возможно, даже в самом начале первого боя. Мы случайно нашли его на дне стрелкового окопа под воронежским селом Подгорное. Остекленевшими глазами он глядел в бесконечное голубое небо и как бы усмехался застывшим в гримасе ртом: «Ну вот видите, а что я вам говорил!»

Но до этого дня будет еще четыре с половиной месяца обучения в Харьковском пехотном. Это время представляется мне теперь как один нескончаемый марш- бросок.

В шесть утра крик дневального:

— Подъем!

Первое и единственное желание — закрыть чем-нибудь эту орущую глотку, чтобы никогда не слышать противный голос. И спать, спать! Кажется, только сомкнул глаза, забылся свинцовым курсантским сном… Еще не успокоилась ноющая поясница, не отошли, будто схваченные слесарными тисками, мышцы ног. Неужели уже шесть? Но жажда кровавой мести владеет тобою только миг. Разве он в чем-нибудь виноват, твой товарищ? Ведь и сам бываешь дневальным! В последний раз в истоме сжимаешь веки, и все! За две минуты нужно впрыгнуть в галифе, зашнуровать ботинки, намотать обмотки. Не то помкомвзвода Чепурнов, узколобый, ушастый, с маленькими злыми глазами, отсечет от дверей не уложившихся во времени, возьмет на заметку и будет после отбоя гонять строевой. Некоторые ребята, отмаршировав под командой старшего сержанта до позднего вечера, потом просили дневального толкнуть их под бок хотя бы за пять минут до подъема, чтобы успеть одеться. Иначе в проходах между койками попадешь в несусветную суету и толчею.

В обычной классной комнате на тридцать сидячих мест размещались два взвода — шестьдесят четыре человека. Мы действительно, как обещали нам на мандатной комиссии, спали на простынях и подушках. Но на двух односпальных кроватях размещалось не двое, а пятеро курсантов. Спали мы не вдоль, а поперек сомкнутых кроватей. Одеваясь, все время толкали друг друга локтями и коленями. И все бы ничего, если б не «календари», как называл обмотки Яша Ревич:

— Сядешь мотать оборот за оборотом: январь, февраль, март, апрель, и так до самого декабря хватит.

А уж если сосед нечаянно зацепит свернутую обмотку, то она коварной змейкой уползет под кровать. Пока до нее доберешься через частокол ног, скатаешь опять бинтом, накрутишь на ногу, считай, что строевая после отбоя тебе обеспечена.

Выбегаем на зарядку в нижних рубашках, под брючные пояса заправлены маленькие вафельные полотенца. Бегом, бегом по лужам, в дождь, в слякоть.

— Прямо, прямо! Дорогу не выбирать! — кричит помкомвзвода Чепурнов.

— Почему нельзя выбирать дорогу? — удивлялся всегда Ревич. — Зачем я должен лезть в грязь, если рядом сухо?

— Для дисциплины, — объяснял ему Чепурнов. — Раз сказано — прямо, значит, прямо. И без разговоров.

В километре от казармы, у затянутого паутинкой льда арыка, делаем зарядку.

— Быстрее машите руками, нагибайтесь до самой земли! — шипит Чепурнов.

После завтрака — занятия. Опять бегом через весь город, за железнодорожный переезд, в район тактических учений. Расстояние — от восьми до десяти километров. Два километра — форсированным маршем, два — бегом. Снова шагом и опять бегом. Рядом командир взвода лейтенант Тимофеенко. На ногах лейтенанта тоненькие хромовые сапожки. Старший сержант Чепурнов хотя и в громоздких кирзовых сапогах, но бежит за лейтенантом налегке по обочине дороги. А мы болтаемся в строю, то наступая на пятки впереди бегущим, то сшибаемся с соседями, то тебе наступают на пятки сзади.

Мы при полной боевой выкладке. Отделение — это минометный расчет. В затылок сержанту Александровскому бегу я — наводчик, сгибаясь под тяжестью минометного ствола. Какое-то сущее проклятие, этот ствол! Если перекинуть его за спину на ремне, он будет при каждом шаге больно ударять по хребту, заплетать ноги. Держать впереди себя, как винтовку при команде «На плечо», — долго не удержишь, на ключице протрёт кожу до кости, к тому же всегда есть опасность уронить его на голову товарища. Вот и крутишься, пытаясь нести ствол то так, то эдак. Опорная плита тяжелее ствола, но бежать заряжающему с ней удобнее: плита крепится на вьюке. Как и двунога-лафет, который, подобно ранцу, плотно лежит за плечами снарядного. За снарядным поспешают подносчики мин. В каждой руке у них по лотку. Замыкают строй безлошадные ездовые.

— Хорошо им, — завидует Яшка Ревич. — И здесь трусят налегке, придуриваются, а на фронте вообще будут на лошадках ездить. «И-го-го!» — и никаких проблем.

У всех через плечо противогазы, на поясах малые саперные лопаты, подсумки, фляжки. А бросок продолжается: два километра бегом, два — форсированным маршем. Снова маршем и опять бегом…

Наконец вот она, холмистая, припушенная снегом гряда — район учений. С утра тактика. Тема занятия: «Одиночный боец в наступлении». Минометы сейчас нам не требуются. Но их всегда таскаем с собой, ведь мы — минометчики. Собираем минометы в боевое положение — и снова в строй. Потом по одному мчимся вперед короткими перебежками, прижимаясь к самой земле. У «огневого рубежа» плюхаемся в мокрую снежную кашицу. Не поднимая головы, отстегиваем на бедре лопату и принимаемся быстро выбирать из-под себя грунт. Начинаются нескончаемые землеройные работы. Очень медленно растет бруствер. Дальше — еще хуже. Лопата со звоном ударяется в твердь, на глубине штыка мороз намертво сковал почву. Тут не лопатой копать, а бить киркой или ломом. Но что поделаешь!..

— Зарывайтесь быстрее! — кричит лейтенант Тимофеенко. Он переходит от окопа к окопу и глядит на часы. — Да не поднимайте головы! «Противник» ведет кинжальный огонь из пулемета!

Над талыми лужами клубится пар. Вместе с влагой земли в газообразное состояние переходит курсантский пот. Звенят лопаты, откалывая комья мерзлой земли с галькой — сущий железобетон. Но окоп все глубже. Вот уже удобно стрелять лежа, спрятавшись за бруствер. Потом с колена. Наконец готов окоп полного профиля.

— Молодцы! — хвалит командир взвода, захлопывая крышку карманных часов. — Теперь принимайтесь за ходы сообщения. Прорубайтесь навстречу друг другу. Тяжело, понимаю. Но ведь бойцам под Москвою еще тяжелее.

В последние дни из Москвы идут радостные известия. О них рассказывает нам комиссар батальона Зеленцов. Фашистов отбросили от столицы, гонят на запад, но враг оказывает ожесточенное сопротивление.

…Наконец объявляется перекур. Во взводе курят всего несколько человек. Некурящие собираются вокруг Ревича.

— А ну, Яшенька, расскажи что-нибудь интересненькое…

Яшка щурит один глаз, мучительно соображает, что придумать. И вот, готово. Оказывается, в минроте другого батальона завелся у него дружок Петька. Этот курсант, позабыв начисто указания своего взводного, что ориентиром при стрельбе надо выбирать лишь неподвижные объекты, привязал свой миномет к отдельно взятой корове, пасущейся на лугу. Коровка щипала травку там и тут, а Петька водил за нею свой угломер-квадрант. А по команде «Огонь!» заложил мину.

— И что вы думаете, мина угодила как раз во двор одной молодки, куда старшина Петькиной роты забежал попить молочка…

Ребята дружно хохочут.

Но вот старший сержант Чепурнов поднимает правую руку.

— Взвод! В колонну по одному стройся!

Позади шесть часов. Шесть изнурительных часов, от которых дубеет шинель и саперные лопаты наливаются стокилограммовой тяжестью. Но пора возвращаться в казарму. И опять два километра бегом и два — форсированным маршем. Минометный ствол при каждом движении бьет по ногам, опорная плита отчаянно тянет назад, руки подносчиков мин совсем одеревенели, вот-вот кисти разожмутся и лотки с грохотом покатятся по камням…

Бегом, бегом! Еще быстрее! На обед надо поспеть вовремя. Распорядок дня расписан по минутам. Опоздаем — другие роты зевать не будут. Придется долго ждать, пока освободятся столы. А курсант военного времени всегда хочет есть. Разбуди его в три часа ночи, поставь миску горохового супа из концентрата — будет есть. После обеда готов слопать еще три обеда. Попавшие в наряд рабочими по кухне что-то жуют с вечера до утра. Хватают все, что можно положить в рот. Сырую морковь и квашеную капусту, картошку, испеченную в кочегарке, и почерневшую корку пшенной каши, которую соскребают со стенок котла специальными лопаточками. Потом, сменившись с наряда, подолгу маются желудком, страдают; наиболее отчаянные из едоков, как, например, бывший вегетарианец Борька Семеркин, даже попадают в лазарет.