Молот ведьм (СИ) - Михайлова Ольга Николаевна. Страница 17

— С другой стороны, договор с дьяволом. — На лице Нардолини заиграла лукавая улыбка. — Агриппа усматривает в этом имитацию крещения. В Париже есть церковь Сатаны, у неё — родственные общины в Базеле и Берне, а ещё одна недавно открылась в Риме. Там адепты подписывают договор с дьяволом. Но… — тут он помрачнел, — это далеко не всегда даёт результат, вот что дурно.

— Даже так? — вежливо осведомился Джустиниани, но комментировать услышанное не стал.

— Да, — кивнул мессир Альбино, и в глазах его промелькнула горечь разочарования. — Что до опыта, вспомним Пьетро Мерано. Он, неудачливый врач, слыша, что оккультные целители получают много, прошёл дьявольские церемонии, после чего у него проявились исцеляющие способности, и его доход во много раз превысил прежние заработки. — Гость опустил глаза, затем продолжил, — все слышали и про обычай колдунов, находясь на смертном одре, передавать магические способности ближайшему родственнику, чтобы спокойно умереть. Смерть некоторых длится несколько дней и даже недель, прежде чем не решится вопрос преемственности.

Винченцо кивнул, но возразил собеседнику.

— Но вы же не можете не понимать, что всё это вовсе не апостольское, а дьявольское преемство.

— Многие заклинания основаны на молитвах, уверяю вас.

Джустиниани усмехнулся.

— В этом-то и кощунство. Молясь, я восхваляю Бога, благодарю Его, или уж… смиренно прошу. Маг — требует. Вера полагается на волю Божью, идея магии — заставить Бога действовать. Те, кто молятся, укрепляются в вере, те, кто увлекается магией, неизменно теряют свою веру, если вообще когда-то имели её.

— С этим я не спорю, — любезно уступил мессир Нардолини. С уст его, казалось, сочился мёд. — Когда чародей берёт библейские фразы, он отсекает их от Бога, а оторванные от Бога слова становятся добычей дьявола. Это, конечно, верно. И всё же, думаю, вы не будете отрицать, — мягко заметил мессир Альбино, — обаяния магии для смертного. Магия любви, магия исцеления и наведения болезней, магия преследования и защиты, магия денег и могущества и наконец, — он судорожно вздохнул, — самое соблазнительно, магия смерти. Какие возможности… Кто устоит?

— Мессир Гвидо, мой дядя, как я слышал, тоже увлекался магией? — любезно спросил Винченцо, незаметно уходя от ответа, — вы были с ним знакомы?

Нардолини кивнул.

— О, да, около трёх лет. Нас познакомил мой друг Андреа Пинелло-Лючиани, удивительно тонкий ценитель изящного. Вы с ним уже знакомы. Ваш дядя обладал феноменальными способностями, это надо признать, он был истинный адепт чёрной магии, потому-то я и не удивился, узнав, что вы купили Корнелия Агриппу. Он передал вам свои колдовские силы?

Винченцо молча поднял глаза на собеседника. Такого поворота в разговоре он не ожидал, однако понял, что Нардолини вовсе не думал удивлять или шокировать его, просто искренне любопытствовал. Кот стоял на столе, задрав хвост, и не спускал недобрых глаз с гостя.

Джустиниани же выручили врождённая светскость и благоприобретённое бесстрастие.

— Я не хотел бы распространяться о таких вещах, — многозначительно уронил он, заметив, однако, как странно блеснули при этом глаза его собеседника.

Тот впился взглядом в лицо Джустиниани, и черты мессира Альбино исказила чуть заметная напряжённая гримаса — не то потаённой зависти, не то болезненного любопытства: мимику этого лица Винченцо до конца не понимал.

Но он знал, сколь мало можно прочесть по его собственному лицу, и остался безучастен.

Тут, однако, мессир Альбино вспомнил, что засиделся и напрасно отнимает драгоценное время хозяина, человека, как он сразу понял, высокой учёности и большого ума, после чего торопливо откланялся.

Проводив его, Винченцо вернулся в библиотеку.

Размышления его были сбивчивы и сумбурны, но сам Джустиниани любил быть последовательным: вначале он сжал с краёв обложку книги и убедился, что записка неизвестного Веральди исчезла. Это было ожидаемо.

Но вот слова Альбино о Гвидо…

Винченцо вспомнил, как умирающий протянул ему трепещущую ладонь, пытался подняться, соскользнул на подушку, однако с непонятной настойчивостью тянул и тянул к нему руку. Помнил он и сухость, даже призрачную лёгкость дрожащей длани больного, её предсмертный трепет, свист губ, слова «возьми…»

Но мысль о том, что он получил от дядюшки какую-то силу, была под стать здравомыслию спиритического сеанса. Вину и грехи дяди Гвидо Винченцо простил. Простил его бездушную жестокость и мстительность. Господь ему судья. Но мысль о том, что завсегдатай модных салонов и заядлый волокита, кутила и картёжник, его сиятельство граф Гвидо Джустиниани, его дорогой дядюшка — маг и колдун, который не мог умереть, пока не передал ему, ближайшему родственнику, своих магических способностей, — неожиданно произвела на Винченцо необычайное действие: он расхохотался.

Его несколько минут сотрясало смехом, так, что и глаза заслезились. Дурной анекдот, ей-богу.

Однако хохот его вдруг резко прервался. Шутки шутками, а странность вчерашнего бесовского видения, причин которого Винченцо, сколько не искал, не находил, теперь хоть в какой-то мере прояснилась. Но Джустиниани не верил в возможность совращения человека в область дьявольскую без его добровольного согласия, сам же он, не имея нужды ни в самоутверждении, ни в мести, ни в деньгах, ни в запретных утехах, не нуждался и в силах, могущих даровать всё это.

Он не соглашался принимать никаких дьявольских даров. Душа дороже. И, собственно, почему это его милейший дядюшка не передал свои дивные сатанинские дары крестнице? Это ведь тоже родство, только духовное. Что ему за разница? Джованну не надо было разыскивать по окраинам Рима, она всё время была под рукой. Почему же дражайший родственник ждал его, своего племянника Винченцо Джустиниани, ненавистного и проклинаемого, чтобы вручить ему, против его воли, таинственные силы тьмы?

«Нет уж, милый дядюшка, спасибо. Взрослением и школой жизни я и вправду обязан тебе, но свои бесовские таланты забери, дражайший родич, с собой в могилу».

Тут Винченцо, однако, и вовсе помрачнел и насупился. Минувшая неделя проступила вдруг совсем новой гранью. Почему все эти люди так странно смотрели на него? Почему не сводил с него глаз старик Канозио? Почему Массерано спросил, застал ли он Гвидо в живых? Почему Гизелла Поланти столь настойчиво приглашала его к себе ещё со дня похорон?

А неожиданная встреча на кладбище с Марией Леркари? Что она там делала? Она вдова, но муж её похоронен не в Риме, а в Неаполе. Винченцо был ещё мальчишкой, когда тот умер, и он помнил, как обсуждали распоряжение покойного о семейном склепе. Между тем старая ведьма нашла его на погосте и тоже настоятельно зазывала к Поланти, прося не забыть о её вечере. Зачем?

И почему донна Гизелла так упрямо и неотступно домогалась, чтобы он сел за этот чёртов стол спиритов? Почему вновь и вновь затевала нудные разговоры о магии?

Полно. Не мерещится ли ему то, чего нет?

Жизнь Гвидо оборвалась безвременно, и умирал бедняга в адских муках. Но это, как назло, подтверждало слова Нардолини. Это святые умирают, засыпая. Дьявол — лжец, отец лжи и человекоубийца искони. Он может только одурачить и убить, и весьма мало заботится о комфорте своих подопечных.

Но он-то, Винченцо, тут при чём? Что ему за дело до глупых грешных увлечений и весьма опасных игр с дьяволом всех этих пустых людей? Какая ему разница, что произойдёт девятнадцатого мая в доме Батистини в десять сорок в новолуние?

В коридоре прошуршали чьи-то шаги. Это был не Луиджи, шаги камердинера Винченцо уже знал.

На пороге библиотеки появилась Джованна. Глаза её из-за окружавшей их тени казались огромными и больными, волосы не были убраны, лишь небрежно заплетены в косу. Она хотела что-то сказать, но, увидев его насупленное лицо, остановилась. Кот Трубочист мрачно посмотрел на неё и замер неподвижно, и только хвост его напряжённо сновал слева направо.

Винченцо быстро встал, указал ей на кресло и тут же сказал: