Лемурия (СИ) - Уваров Александр. Страница 25
Последие дни… Точнее, два дня, два послелдних дня наполнены были такой неожиданной и странной любовью…
Чёрт, глупо! Глупо! Любовь не бывает ожидаемой, предсказуемой, планируемой.
Просто — любовью. Любовью и надеждой. Надо было бы ещё веру добавить — и составить спасительную троицу.
Но вера как раз не пришла.
А вот надежда возродилась. Было возродилась.
Два дня я провёл с необыкновенной, чудесной, красивейшей женщиной! Красота её и страстность, невероятная свобода огненных чувств заставили омервевшее было сердце моё забиться с прежним, почти что юношеским пылом.
Да, видно, и дурман в голове моей сделал меня похожим на глупого мальчишку.
Надежда, как всегда — ложная, фальшивая, фантомная, губительная!
Надежда на то, что всё ещё можно вернуть. Прежнюю жизнь, любовь, жизнь милой и погубленной женщины — вернуть.
Забредил на миг… Она, та, с которой я был…
Она же другая. Не Светлана, нет.
Света ушла, ушла… С кожей оторвал, с куском души. Саднит в боку, и кажется — кровоточит. Так и чувствую боль, чувствую… не вернуть!
А эта женщина… Её зовут Ира. Ирина.
Да, прекрасна, она невероятно красива!
Чёрт возьми, я — сильный и злой, бросил себя ей под ноги!
И, представь, наслаждался этим.
Но ведь это страсть. Да, я понял, что это — только страсть.
И надежда лжёт. Ничего не вернуть, не возродить.
Она — не моя. Не часть моей жизни. И я, в сущности, чужой для неё.
Сегодня я это понял.
Вот так, Игнатыч… Хотел бежать в личную жизнь.
А её нет. Руины.
Дурак, правда? Разрушил семью, а теперь спохватился. Поздно…
Ну что ж, останемся в литературе.
Честное объяснение, Игнат.
Я же предупреждал — исповедь. Но не волнуйся, потоком своих бурных чувств перегружать твоё сознание я не буду.
Как Светланку я замучал, ты догадываешься. Что возвращаться мне некуда — знаешь.
А теперь вот, от личного к общественному переходя, объясню, отчего это стал таким мрачным и по какой это причине не хочу более книги мастерить.
Хотелд было двумя-тремя простыми русскими словами описать… Благо, что возможности благословенного этого языка позволяют.
Но — писатель я всё же, писатель!
Да и денежки ты мне, похоже, на карточку кинул. А они мне как раз в последний день и пригодились. Сам понимаешь — расходы.
Так вот, статья внизу, страниц на десять. Обрати внимание на последнюю часть, там всё…
Ладно, сам поймёшь. Приятного чтения!»
Пауза на две минуты.
Надо отдохнуть немного. Надо встряхнуть руками, разгоняя по венам застоявшуюся кровь.
Глоток горячего кофе.
— С коньяком?
Дядюшка Джа улыбается хитро и скручивает волоски на бороде в косички.
— Или ещё что добавил? Знаю я тебя!
Через открытую дверь заползает в комнату тяжёлый и душный ночной туман.
Булкает вода в кастрюльке. Дядюшка Джа разогревает суп из моллюсков. Пахнет тиной, прелыми водорослями.
— Эни мор?
Михаил качает головой.
— Не надо.
Закрывает блокнот.
Подвигает ближе тёмно-серую от налипшей пыли клавиатуру.
— Я скоро уже. Минут десять, не больше.
Джа пожимает плечами. Подходит к глиняной печурке, прилепленной к стене. Серебрянными щипцами выхватывает уголёк и подкладывает в кальян.
Облизывает деревянный мундштук. Втягивает дым.
— Ай-лаа!
Закрывает глаза и негромко затягивает песню.
Щёлкают клавиши.
«…Россия вступила в новую эпоху.
Эпоху магии, колдовства и абсолютного невежества.
Эпоху взаимной ненависти и феодального раздора.
Впереди нас ждут тёмные века, дурное время для людей мыслящих, рассуждающих и пишущих. Вымирающее племы книжников новым варварам ни к чему.
Ещё несколько лет назад писатель мог чувствовать себя униженным от осознания того непреложного и до крайности печального факта, что книга стала лишь средством развлечения скучающего обывателя.
В умирающем Риме и обывателей почти не осталось, не говоря уж о гражданах, коих порода давно уж вымерла.
Теперь время простое, совсем простое — варварское.
Книга скоро не будет цениться и как средство развлечения.
У варваров есть свои радости: набег, нажива, насилие, дармовое вино рекой, бабы на досуге да танцы у костра.
Книга — слишком сложно. Даже статичные картинки слишком сложны, ибо требуют хоть и незначительного, но осмысления, т. е. некоторого интеллектуального усилия.
Что варвару абсолютно чуждо и даже противопоказано.
Сейчас время картинок анимированных, но и это скоро покажется нашим аттилам и одоакрам слишком уж сложным и недоступным.
Они потребуют дикарской простоты, и в рамках своей эпохи — будут правы.
Чёрт, я чувствую себя римлянином, доживающим свой век в городе, разграбленном Аларихом. Закат, повсюду закат и — скоро ночь.
Я не хочу застать её.
Не хочу провожать последние лучи солнца.
Не могу больше видеть торжествующих варваров.
Я уйду в тот край, где возможно ещё в покое и скромном достатке провести остаток жизни, пребывая в неведении о судьбе уходящего в историческое небытие прежнего мира.
Или — просто уйду.
Впереди долгая ночь.
До нового Возрождения мне не дожить».
Дядюшка Джа задремал в углу.
Стараю рыжая кошка потёрлась о его ноги, замурчала, царапнула коготками босую пятку.
Джа замычал во сне и поморщился недовольно.
Кошка свернулась клубочком на груде тряпок в углу и, поводя облизанной лапкой по шерсти, стала намывать гостей.
— Глупая, — сказал ей Михаил. — Никто сюда не придёт. Не старайся.
Кошка не обратила на него никакого внимания и продолжала заниматься своим делом.
— И я скоро уйду, — пообещал ей Михаил. — Дописываю уже…
«Ну вот, точка.
Сейчас закрою программу, выйду из интернета, заплачу дядюшке Джа за пользованием личным его компьютером — и пойду к себе.
В номер.
Меня угостили кофе с коньяком. Коньяк здесь дурной, у меня — куда лучше припрятан.
Куплен в duty free. Ещё там, на той стороне…
Раскупорю бутылочку, выпью пару-тройку рюмок.
Посмотрю ночную программу… Кажется, по местному каналу должны показать пару уморительнейших серий с мистером Бином.
Половина третьего ночи.
Ты циник, Игнат. Скажешь, что именно этого и ждал.
Себя-то хоть не обманывай.
Не ждал ты ничего подобного.
Не ждал!»
Закопчённый пароходик-паром, широко раскачиваясь на длинных океанских волнах, с неровным, хрипловатым тарахтением, время от времени переходящим в глукий и протяжный рёв, сменябщийся обиженным, захлёбывающимся фырканьем, длинным хвостом отбрасывая взбаламученную, пенную воду, отошёл от заливаемой приливным течением пристани и, с трудом набирая скорость, пошёл к выходу из бухты, по дороге в залив.
— Вовремя успели, — сказал Михаил и, отступая от наступающей воды, потянул за собой Ирину.
— Почему? — спросила она.
Михаил показал на скалистые уступы местрах в двухстах от причала, где по чёрно-серому камню въевшимися в породу отметинами проходили отчётливо видимые белые полосы.
— Видишь, как хорошо пристаёт к камню морская соль?
— Соль? — удивлённо произнесла Ирина. — Разве море поднимается так высоко?
Вода, обиженно ворча, плеснула ей на ноги.
— Ой!
Ирина вздрогнула испуганно и прижалась к Михаилу.
— Уходим, — сказал Искандеров.
И…
Она совсем не ожидала этого. Нет, не ожидала, что он…
Он подхватил её на руки и быстрым шагом пошёл по причалу, унося её всё дальше и дальше от догоняющих волн.
Кажется, ноша его нисколько не тяготила. Дыхание его не сбилось и он на ходу продолжал рассказывать Ирине о коварном нраве здешних вод, правда перейдя почему-то на шёпот.
— Не море, океан. Большие массы воды…
Покачнулся, едва не потеряв равновесие на влажном бетоне. Ирина теснее придалась к нему.
«Как часто у него сердце стучит!»
— …высокий уровень приливов. А потом на отливе вода отступает далеко-далеко. Так далеко, что от причала виден лишь заспанный ракушками песок, по которому бродят мальчишки и собирают моллюсков, кусочки кораллов, зазевавшуюся рыбёшку и морских ежей.