Лемурия (СИ) - Уваров Александр. Страница 33
Прикрыв в истоме глаза, размазала её по лицу.
И…
— Сделай мне хорошо, — прошептала она. — Сделай…
Только просьбой прозвучало это, то ли приказом. Ему хотелось думать, что — приказом.
Он встал на колени перед Ириной.
Раздвинув ноги, приблизил лицо к сочащейся влагой плоти. Высунув язык, лизнул влагалище.
Кончиком языка нащупал набухший бутоном клитор — и языком поглаживал его, то усиливая, то ослабляя нажим.
То ускоряя движения, то замедляя их.
Он чувствовал приятный, лимонно-кислый вкус женской плоти, с едва зметным солноватым морским оттенком.
Вкус и запах женской плоти сводили его с ума.
Далеко высунув язык, он погрузил его в глубину влагалища, быстрыми движениями поводя вперёд и назад.
Соки женского тела, смешиваясь с его слюной, текли ему на подбородок.
И он услышал стон Ирины: страстный и долгий. Потом ещё один, и ещё…
Короткий, обрывающийся крик.
Она схватила его за затылок, прижимая голову ближе к промежности.
Ноги её сжались.
Он тонул в её плоти. Он дышал ей. Пил её. И отдавал ей себя.
А она кричала, заходясь в крике, изгибаясь, закатывая глаза.
Сгорала в сильнейшем, необыкновенно остро ощущаемом, сводящем с ума оргазме.
Оранжевые, мерцающие круги поплыли у неё перед глазами.
Руки неожиданно ослабли, обмякли — и она непременно повалилась бы назад, на камень, если бы вовремя не почувствовавший слабость её Михаил не вскочил бы и не поддержал её.
— Теперь хорошо… — прошептала она. — Ты во мне…
И слегка наклонила голову, прислышиваясь к пришедшему неизвестно откуда нежному, мелодичному звону.
Прошло полчаса.
Они всё ещё лежали на берегу озера, по пояс в воде, одеждой прикрыв чувствительные к солнцу плечи.
Михаил открыл глаза.
Вытянул руку, словно пытаясь достать висящий над самой его головой огненный шарик солнца.
И сказал:
— Ириша, нам пора. Опоздаем на паром.
И, намочив ладонь, погладил её по горячему, нагревшемуся на полдневном жаре животу.
— А быстро ты справился…
Игнат протянул руку.
— Здравствуй, Львович. Извини, поздороваться забыл. Так занят, так заработался, что сразу к делу приступил. Едва автор через порог…
Он подвинул Искандерову стул, и тут же подбежал к двери. Приоткрыв, высунул голову в приёмную.
— Серафима! — нараспев позвал он секретаря. — Серафима! Серна ясноглазая! Приготовь для гостя… и мне цветочный…
Михаил окинул взглядом апартаменты главного. Кабинет Игната ничуть не изменился.
По стенам всё так же и всё в том же беспорядке (или в порядке, известном лишь одному Игнату) развешаны были сиявшие богатым золотым, алым, синим и лиловым тиснением почётные и благодарственные грамоты и письма всевозможных государственных ведомств, просветительских и филантропических обществ, общественных фондов, партий, ассоциаций и союзов, самыми представительными из которых были грамоты от «Союза защиты правопорядка при МВД РФ», подписанные почётным председателем Союза Кирманом Хасан-Гиреевым (Игнат исправно издавал кирмановские многотомные труды по теории обеспечения прав свободной личности в условиях интенсивного построения правового государства, написанные за вечно занятого и не слишком грамотно пишущего по-русски Кирмана студентами-«неграми» одного из юридических институтов).
Неплохо смотрелись и вывешенные в лакированных деревянных рамочках благодарственные письма «Фонда православных предпринимателей при Правительстве РФ», но им явно недоставало восточной кирмановской пышности, рельефных орнаментов и золотых вензелей.
А вперемешку с грамотами и письмами грустно смотрели со стен рогатые морды убиенных охотами ланей и оленей. Игнатовы трофеи место меж грамот занимали по праву.
На охоты Игнат выезжал не абы с кем, а лишь с людьми влиятельными, более чем обеспеченными и делу весьма полезными. Трофеи тоже были грамотами, неоспоримо свидетельствовавшими как о достатке хозяина кабинета, так и о его связях в самых высоких кругах.
Потому любил Игнат во время деловых переговоров выйти из а стола, как бы между прочим пройтись вдоль стены, а потом остановиться и неожиданно ткнуть любимой своей перьевой ручкой в нос упокоенной лани, заметив при этом: «Неплохо в заповеднике постреляли с Петровичем… Какой Петрович? Что значит, какой! Этот Петрович один, его все знают!»
После чего деловому партнёру становилось очень стыдно, что не знает он единственного и неповторимого Петровича, не охотится с ним в заповеднике, не проносится на вертолёте над стадами испуганных копытных, не сидит у костра, не поёт народные песни и не имеет шансов хотя бы поднести патрон или подлить водки такому замечательному человеку, как Петрович.
После чего любая деловая беседа катиться начинала — как по маслу.
— Ну вот!
Игнат потёр руки и сел за стол.
— Спасибо, Миша, что заглянул. Случайно, наверное, получилось, как обычно? Шёл мимо, да и забрёл?
Игнат посмотрел испытующе на Искандерова.
— Нет, — ответил Михаил. — Не случайно. Специально.
Игнат радостно всплеснул руками.
— Прогресс! Прогресс! Визит-то оказывается, был спланирован! Прямо-таки преднамеренно зашёл, и время выкроил для этого! Миша, я счастлив!
И Игнат заёрзал в заскрипевшем кресле, изображая бурную радость.
Михаил смотрел на него угрюмо, исподлобья.
— Прекрати уж… И так гадко на душе, а тут ты ещё… Роман прочитал?
Игнат перестал изображать радость и сделался серьёзен.
Из верхнего ящика стола достал он толстую картонную папку, на корешке которой синим фломастером жирно выведено было: «Мих. Л. Иск. Кат. 2».
— Прочитал, конечно…
Игнат раскрыл папку и в задумчивости провёл пальцем по первой странице.
— Вот тут и замечания от рецензента…
Отложил рукопись на край стола.
— Объёмное произведение получилось! — резюмировал Игнат. — Да… Пока мы твой файл распечатали — у нас в принтере тонер закончился. Пришлось картридж менять! Представляешь? Да, Миша, работоспособности тебе не занимать, за это любим тебя и ценим. Меньше чем за три месяца такой романище наваять!..
Игнат спортивным жестом сложил ладони и потряс ими над головой.
— Ещё что отметишь? — голосом равнодушным и безжизненным произнёс Михаил. — Кроме объёма?
Пока Игнат собирался мыслями и подбирал подходящий ответ, Искандеров добавил ещё вопрос:
— И почему, Игнат, я у тебя по второй категории пошёл? Я ведь тебя не первый год знаю, не второй и не третий. Я твои пометки давно уже научился расшифровывать. Чего это мне категорию понизил?
Игнат, отвернувшись, с полминуты разглядывал устроенную в углу книжную полку с издательскими новинками.
А потом тихо, по слогам произнёс:
— Сам виноват.
— Я? — удивился Искандеров.
Открылась дверь кабинета. Серафима внесла на подносе две чашки кофе, сахарницу и вазочку с конфетами.
Улыбнулась.
— Конфеты — ваши любимые, Михаил Львович. Чернослив и фруктовое желе!
Она расставила приборы и посмотрела вопросительно на шефа.
— Пока всё, — ответил Игнат.
Серафима, отступая медленно и с улыбкой, вышла из кабинета и закрыла за собой дверь.
— Сам? — переспросил Михаил, щедро накладывая сахар в чашку.
— Именно, — подтвердил Игнат. — Ты знаешь, что значит для писателя быть в издательской обойме. И догадываешься, наверное, что значит — не быть. Точнее, выпасть. Это ведь страшная штука — писательское небытие. Для тех, кто вкусил славы…
Игнат развернул яркий, цветастый фантик и отправил конфету в рот.
— Флавы, онограро…
— Прожуй сначала, — посоветовал Михаил, размешивая сахар.
Игнат проглотил конфету и, достав из ящика стола бутылочку энергетика, запил.
— Говорю, что для тех, кто вкусил славы, гонораров приличных, кто научился зарабатывать на жизнь литературой, кто вышел из проклятого обывательского круга и попал в номенклатуру людей креативных и обеспеченных — падение непереносимы. Уж поверь мне, Миша! Лучше поверь на слово, без проверки! Чёрт…