Любовница своего бывшего мужа (СИ) - Хаан Ашира. Страница 36
Но стоило выйти из отеля, где проходила последняя съемка, сесть на скамейку — и вдруг увидеть в своих ладонях стаканчик с кофе, который протянул севший рядом Антон, как все снова вылетело из головы.
— Устала?
— Умгу…
— Здесь поедим или дома?
— Дома.
Я выгибала спину как кошка, терлась об него задом, царапала когтями матрас. Он вел пальцами по позвоночнику, прочерчивая его, заставляя усталость вытекать из меня там, между ног.
Он стискивал мои бедра, глубоко проминая пальцами кожу, я чувствовала, что принадлежу ему в этот момент вся, что он — берет меня. И это было так же мучительно, как и сладко. В этой нагретой солнцем комнате, расчерченной полосками от жалюзи. На этом кошачьем апельсиновом острове. Вдалеке от всех.
— Я несколько месяцев пил. Много пил. Каждый вечер в баре с друзьями. Старался с разными компаниями, чтобы никто не понял, что я уже почти алкоголик. Никогда не пил один, боялся, что стану как отец.
Он водит пальцами по моей ладони и не смотрит мне в глаза. Я чувствую как дрожит его рука, но молчу.
— Однажды уходил после закрытия бара и вдруг понял, что иду один… Друзья разъехались несколько часов назад, а я даже не обратил внимания.
Сухие губы касаются середины ладони, он ложится на нее щекой и продолжает говорить.
— Пока ждал автобус, ко мне подошел старичок, попросил с ним выпить. Рассказал, что едет с кладбища, он каждую неделю туда ездит. Пока жена была жива, не ценил ее, а теперь совсем одинок. Велел любить ту, что рядом, пока не поздно. Я поржал — это ему поздно, у меня все еще впереди.
Я ерошу его волосы. Каким все кажется многозначительным, когда больно.
— Потом часто его вспоминал…
Мы даже пытались что-то готовить сами: мясо, овощи, пасту. Но на кухне был слишком удобный стол, как раз подходящей высоты, чтобы наша разница в росте не была помехой. Там можно было начать целоваться, усадив меня на него. И закончить, прикусывая плечи друг друга, когда паста уже разварилась, мясо подгорело, а креветки стали резиновыми. Удавались нам только стейки медиум-рейр, потому что быстро — они были готовы на той стадии, когда мы еще не погружались в совершенное горячее безумие, делавшее нас глухими и слепыми и… как называется то состояние, когда даже обугленный кусочек мяса, чадящий на весь дом, не чувствуешь?
— Договорился на работе об удаленке и отправился путешествовать. Зимой Азия, летом Европа. Если не выпендриваться и жить в хостелах, можно долго не возвращаться. Иной раз жилье выходило дешевле, чем снимать квартиру в Москве.
— Как тебе удается так прогибать работодателей? Я пыталась хотя бы один день в неделю работать дома, фиг там.
— Мне просто нечего терять. А им есть что. Меня. О, это было круто. Я познакомился с обалденными людьми, стал ходить на приемы в российских посольствах. В основном, пожрать.
— Вот тоже, как, ну как ты это делаешь?!
— Ну. Fake it till you make it. Или, как говорил Сальвадор Дали: «Гением можно стать, играя в гения, надо только заиграться». Я, конечно, не гений, но понтоваться люблю, умею, практикую.
— О, я помню как ты при знакомстве мне лапшу вешал, что у тебя дома целый холодильник, забитый мартини.
— Сты-ы-ы-ы-ыдно-то как… Зачем ты мне напомнила? Какой смысл хранить мартини в холодильнике?
— Вот-вот.
— Как ты вообще связалась с таким долбоебом?
— Не знаю, солнц. Любовь зла.
— А я козел. Да понял, понял…
Заново изучать тела друг друга. Узнавать старые шрамы — вот здесь на предплечье у него — мамина кошка решила вскарабкаться и не удержалась. Разодрала так глубоко, что кровь хлестала еще долго. Вот он шрамик.
И здесь на голени — это он нырял в детстве и об камень…
Мой от аппендицита.
А вот у него новый, здесь, под волосами.
— Откуда?
— Вечером поздно возвращался
— О, господи.
— Да, не только девочкам опасно, оказывается. Хотя, может, не стоило светить последний айфон.
Он смотрит на меня жадно и жарко, а я смущаюсь. Вот здесь складки, а здесь животик, и грудь почему-то не стоит как в двадцать два.
Закрываюсь руками, но он отводит их, и я вижу, как его член дергается и мгновенно наливается кровью, и твердеет, хотя только что мы закончили очередной раунд и собирались в душ, пока не увлеклись топографией кожи.
И эта его реакция меня утешает почему-то.
Я начинаю чувствовать себя красивой даже без зеленого платья, без туфель на каблуках, без чулок…
Такой, как есть, естественной и несовершенной.
Наверное, именно в этот момент я наконец верю, что он и правда все еще любит меня.
— Жил с кем-то?
— Лесь…
— Да брось. Расскажи.
— Она была очень набожная. Между нами всегда был ее золотой крестик. Всегда, Лесь, представь. Хотели пожениться и обвенчаться, чтобы не жить в грехе.
— Что же вас остановило?
— Представь себе, исповедь. Кто же знал, что там тоже надо говорить то, что от тебя ждут, а не от души? Я и сознался.
— В чем.
— В тебе…
Моя очередь была его будить так, чтобы ночь перешла в день самым приятным способом. Он начинал стонать, еще не проснувшись, и мой язык, порхавший по шелковой коже, управлял этими стонами, делал их чаще, когда щекотал уздечку, делал их ниже, когда накрывал головку, а когда я впускала его в рот целиком, Антон содрогался, и тут уж просыпался. Сразу переставал стонать, как будто запрещал себе.
Ничего, я орала за двоих.
Когда он трахал меня пальцами, поймав прямо на лестнице, на полпути с первого этажа на второй с ведерком мороженого и я просила еще, добавить еще пальцев, продолжать, а он утверждал, что больше не поместится.
Когда он превращал мою грудь в десерт, выкладывая это мороженое на соски, болезненно твердевшие от холода, а потом накрывал их горячим ртом.
Когда я голая встречала его с работы и ловила прямо в саду — затянутого в темно-синюю рубашку и идеально сидящие белые брюки. Набрасывалась прямо там, требуя немедленно доказать мне — что доказать? — все! И он доказывал, нагнув прямо на деревянном садовом столе, и шершавая поверхность оставляла ссадины на моей коже, но это тоже было так сладко.