Любовница своего бывшего мужа (СИ) - Хаан Ашира. Страница 42

Было настолько неинтересно, что я даже не отвечала.

К сожалению, неинтересно было и работать. Я раздала готовые фотографии, но новые заказы брать не стала. Вообще никакого азарта не было. В конце концов, еще полгода я смело могла жить на то, что уже заработала, и я не стала себя мучить.

Через неделю после возвращения начались месячные. Вот тут я расплакалась прямо в ванной. Совершенно не ожидала от себя такой реакции, но, кажется, все эти дни я и втайне надеялась, и выгоняла мысли о беременности из своей головы. Такая бытовая магия — если сделать вид, что удивляешься сюрпризу, то он случится.

Вот так, в слезах, я сдуру и ответила на телефонный звонок мамы, хотя удачно ускользала от нее уже пару последних сеансов связи. Я даже не успела сообразить и сделать нормальный голос.

— Дочь?  Что случилось, кого убить?

— Меня… — прохлюпала я в трубку.

— Когда ты последний раз ела?

— Ма-а-а-ам!

— Хорошо, сейчас приеду.

К сожалению, нормально разобрать чемодан за эту неделю у меня сил не нашлось. Так он и стоял открытым посреди комнаты, а вокруг громоздились горы одежды. На кухне упаковки от готовых салатов и сэндвичей, в ванной… Ну ладно, я вымыла пол в ванной. Почему-то это показалось наиболее важным.

Мама как-то с первого взгляда все поняла. Выдала мне бутылку вина и коробку с эклерами, а сама пошла шуршать на кухню, мочить швабру в ванной и развела такую деятельность, что я с трудом уговаривала себя, что она там одна, а не пять бодрых мам разной степени упоротости.

— По кому ревешь? — спросила она между делом, сгребая всю одежду в корзину для грязного белья и вытряхивая мелочи из чемодана прямо на пол.

Я не стала отвечать.

Мама вздохнула, ушла и вернулась уже с пылесосом.

Эклеры на вкус были как картонная коробка, в которую они были упакованы.

Я не выдержала и снова расплакалась.

Мама подошла ко мне, села рядом на диван и обняла:

— Ты же знаешь, что я всегда тебя поддержу, зайчик.

— Не сейчас, мам, не сейчас…

Она вздохнула и погладила меня по голове:

— Все-таки вы были красивой парой. Мне Лилька говорила, помню, что видела вас на улице, и вы так друг на друга смотрели, будто всего мира вокруг не существует.

— Кто? С кем? — перепугалась я.

— Да ты с Шумским. Как будто непонятно, во что ты опять влезла. Ревешь и не ешь ничего.

— Ма-а-а-ам, вообще-то ты про него говорила совершенно противоположное! — возмутилась я.

— А как я тебя еще должна была утешать? — она снова встала и пошла в коридор. — Ты лучше скажи, когда зеркало последний раз мыла?

— Ты бы меня все равно любила, если бы я к нему вернулась? — крикнула я ей. — А он, например, женат?

— Я бы тебя любила, даже если бы ты его расчленила и съела, — заглянула мама в комнату. — И жену тоже.

Почему я сказала, что осталась одна? У меня, кстати, еще и друзья есть.

Когда он вернется

Камера скучала в фоторюкзаке две недели. Мне было противно даже брать ее в руки. Но мартовский снег начал потихоньку отползать, обнажая теплую землю, из которой проклевывались белые подснежники, желтые крокусы и сиреневые анемоны. Я сделала миллион фотографий на телефон, и мои друзья, устав от спама в Инстаграме, буквально силой заставили взять в руки фотоаппарат.

Что-то такое они будоражили во мне, эти весенние цветы. С потрясающим упорством пробиваясь через асфальт, переживая морозные мартовские ночи — они все равно тянулись к солнцу нежными лепестками. Такие сильные и такие красивые.

Я полезла по сайтам с художественными фото, стала выставлять там свои снимки, участвовать в каких-то конкурсах, потихоньку даже побеждать в них. Лучшая подруга на первую победу подарила мне винтажную золотую брошку с фотоаппаратом, а остальные закатили вечеринку. Мне показалось, что победа была только поводом, но я все равно их любила.

Все чаще я слышала положительные отзывы о своих фотографиях от профи. Пару раз даже участвовала в отборе для больших выставок, но туда предпочитали брать фотографов с именем.

Когда асфальт стал совсем сухим, а почки на деревьях намекнули, что они уже вот-вот, меня позвали в веселую тусовку молодых фотографов, которые собирались сделать большую неофициальную выставку на московских бульварах. Просто натянуть бельевые веревки между деревьями и повесить фотографии на прищепках. Пришла весна, сушимся!

Подготовка к ней отнимала до черта времени у всех вовлеченных. Галереи современного искусства и некоторые СМИ узнали о наших планах, предложили информационную поддержку. Дел было невпроворот, я даже немного скучала по работе, там было спокойнее.

Иногда я думала, как там Антон. Уже близился конец апреля, и я все гадала — когда там время рожать? Уже да? Как он будет справляться?

Наверняка он будет ненавидеть Натку, когда ее ребенок не будет давать ему спать по ночам. Тем более, она такая сука. И вставать ночью, небось, заставит.

Нет, одергивала я себя. Нет, не сука. Просто я завидую. И ребенку, и Антону, и Кипру и тому, что у нее вся жизнь впереди, а мне в августе тридцать четыре.

Наверное, я слишком радовалась тому, что у меня получается жить и без всякой любви. Она была внутри меня, жгла иногда угольками, но не мешала полноценной жизни. Просто как будто я заложила кирпичом вход в один из коридоров в своем замке. Оставшегося мне хватало с лихвой. По крайней мере, я теперь не тратила время, силы и деньги на еженедельные свидания как когда-то.

Наша выставка стала слишком популярной. Ее раскручивали на радио, про нее сняли репортаж, ее разрешили провести в парке официально, и какой-то очень известный в фото-кругах мастер согласился ее курировать. Вот только этому мастеру мои фотографии показались не соответствующими концепции. И меня выкинули из списков.

Я даже не стала выяснять, почему.

Все было правильно. Не мое это — чего-то достигать. Я уже выяснила, что моя смелость и шаги вперед не работают. Мое — это сидеть в своем тихом углу.

И я вернулась в коммерчесекую съемку. С отвращением и усталостью, да, а что делать? Надо было на что-то жить.

Вот так в мае я закинула на плечо рюкзак и открыла дверь, чтобы отправиться на очередную сессию среди цветущих вишен.

Прямо за порогом стоял Антон.

Я замерла на месте, он шагнул вперед.

Все, что я видела — его загорелую кожу в расстегнутом воротнике белой рубашки-поло. Он ничего не сказал, я тоже. Просто рюкзак оказался где-то на полу в прихожей, наша одежда — на полу в комнате, а мы — в постели. Меня прошивало электрическими разрядами от каждого прикосновения к его коже, будто заряд копился все эти недели. Мы молча и голодно сплетались, вжимаясь друг в друга, он входил в меня быстро и жестко, я прикусывала его плечо, чтобы наконец соединиться и выдохнуть.

Если бы я могла о чем-то думать в этот момент, я бы подумала, что делаю полную херню, но у меня была полная пустота на месте разума и воли. Я извивалась под его тяжелым телом, выгибалась, царапала его руки, оставляла чудовищные засосы и следы зубов — как будто моя животная часть требовала пометить этого мужчину всеми возможными способами. Он стискивал меня руками, не отпуская и трахал так быстро и яростно, что практически задыхался от такого бешеного темпа. Наши тела покрывались потом, он высыхал и снова выступал горячими солеными каплями.