Война Ночных Охотников (СИ) - Афанасьев Роман Сергеевич. Страница 34

-Хотел узнать насчет Строева, - веско заметил рыжий. – Сам. Лично.

Толстяк коротко рыкнул, оскалился, кинул исподлобья быстрый взгляд на рыжего.

-Что тебе Строев? – резко спросил он. – Не твоя зона.

-Я же сам пересылал вам сводку, - отозвался Майоров. – Все о вечерней бойне.

-И?

-У него моя сестра, - мягко отозвался Саня. – Я хотел узнать… Может, что-то известно о ней.

-Ничего сверх того, что было в сводке, - резко отозвался Тамбовцев. – Мы со Строевым перекинулись парой слов, но речь шла совсем о другом. Ясно?

-Ясно, - отозвался рыжий, но взгляда не отвел. – Я хотел бы обсудить возможность ее освобождения.

-Обсудить? – рявкнул Тамбовцев. – Ох, не буди лихо, пока оно тихо, Майоров! Судьбы отщепенцев нас не заботят. Как она снюхалась с этими оборванцами, я тебе сразу сказал – забудь. Все контакты – прервать. А ты что? Думаешь, я не знаю, что вы общаетесь?

-Семья, - веско заметил рыжий. – И это часто было… Полезно.

-Она больше с тебя информации собирала, чем ты с нее, - раздраженно бросил Тамбовцев. – А могло бы быть наоборот, если бы ты усилил нажим! Семья, надо же!

Рыжий не ответил. Его острое лицо хранило невозмутимость, лишь длинные пальцы крепче сжали спинку сиденья.

-У нас масса проблем и неотложных дел, - бросил Тамбовцев, - и помощь твоей дурной сестре далеко не приоритетное задание. Ее судьба и раньше меня не волновала, а теперь уж тем более. Сама спуталась с этими смертниками, сама влипла в историю – уже в который раз – и пес с ней. Не наша проблема. И не вздумай сам мутить воду! Любые действия направленные на контакт со Строевым буду расценивать как измену. Повтори! Повтори, твою мать!

-Никаких контактов со Строевым, - медленно повторил Майоров, спокойно глядя в лицо начальнику. – Контакты с сестрой запрещены.

-То-то, - выдохнул прокурор и, сердито отдуваясь, откинулся на спинку сиденья. – Не суйся, куда не надо, Саня. Твои дела вон – бумажки в папку собирать.

-Так точно, - отозвался рыжий, и, наконец, отвел взгляд.

-Уже лучше, - одобрил Тамбовцев, оглядев Саню, склонившего перед ним голову. – Семья, надо же. Вот потому-то, Майоров, ты там сидишь, а я здесь.

-Почему? – равнодушно спросил Саня, разглядывая напряженную шею водителя, старавшегося не отрывавшего взгляда от дороги.

-Мягкий ты, Санек, - добродушно выдохнул остывший прокурор. – Нет в тебе стержня. Запомни, Майоров, семья - это дело десятое. Главное ты и твое дело. Тебе нужно научиться быть жестким. Практичным. Никаких соплей и романтики. Деловой подход, в том числе к семье, вот что главное. Вот потому-то ты мой зам, а не я твой. Дело ты знаешь хорошо, разбираешься в бумагах, умеешь завязать полезное знакомство, соображаешь быстро, можешь вести дела сам. Но когда доходит до нужных решений, ты ждешь одобрения сверху. Надеешься, что за тебя подумают, а тебе нужно будет только выполнить. А решать все нужно самому, не оглядываясь на других. Особенно на семью. Тем более на такую, как у тебя. Понял?

-Понял, Павел Ильич, - покорно отозвался рыжий, не решаясь поднять взгляд.

-Только так можно добиться чего-то серьезного, - довольно добавил Тамбовцев. – Тем более – сейчас. О, сейчас время больших возможностей. Открываются такие перспективы, что дух захватывает. Главное – правильно разыграть свои карты. Нынче не время думать о всяких мелочах. Нужно мыслить глобально. Мы на пороге огромных изменений. Понял, Майоров?

-Понял, Павел Ильич, - выдохнул Саня.

-Что ты понял? – внезапно рявкнул прокурор. – Дубина стоеросовая, ни черта ты не понял! Эй, а ну стой! Останови, быстро!

Ауди послушно нырнула к обочине шоссе, подрезав пару машин, взвизгнувших тормозами. Бесшумно подкатившись к автобусной остановке, авто остановилось.

Прокурор резко подался вперед и ухватился рукой за плечо рыжего.

-Послушай, Майоров, - с угрозой произнес Тамбовцев. – Даю тебе последний шанс что-то осознать. Выметайся из машины. Бери телефон и поднимай на ноги ментов. Выход на дежурных по городу есть? На патрульную службу? Отлично. Давай ориентировку на этого психопата Кобылина. Прояви инициативу! Мечись мухой по всему городу, проверяй все намеки, подозрения и слухи. Возьми все в свои руки. Рви задницу, буди всех знакомых и требуй вернуть долги. Расшибись в лепешку, но найди этого ублюдка, который заколебал всех в этом городе. Первым. Возьми его. И тогда мы сможем поговорить со Строевым. Не о твоей сестре, дурак, а о разделении полномочий в управлении. Понял? Понял, тварь тупорылая?

-Понял, - кивнул Майоров и шумно сглотнул. – Я понял. Все будет сделано, Павел Ильич.

Развернувшись, он распахнул дверцу и выскочил на улицу. Прокурор сердито рыкнул на водителя и откинулся на спинку сиденья, когда машина резко сорвалась с места.

Майоров, застывший на тротуаре, проводил Ауди долгим пронзительным взглядом. И лишь когда она скрылась в потоке машин, растворившись без следа среди красных огоньков стоп-сигналов, дал себе волю.

Развернувшись, он подскочил к пустой остановке и, рыча от злости, пнул железный столб. Потом еще раз, и еще, выкрикивая проклятия и брызгая слюной. Он колотил ногами остановку до тех пор, пока закаленное стекло не начало медленно осыпаться большими кусками на асфальт. Тяжело дыша, Майоров отступил на шаг, глядя на то, как на прозрачной горе осколков переливаются отблески неоновых реклам. Потом чертыхнулся, развернулся и быстрым шагом бросился прочь. На ходу он вытащил из кармана мобильник и быстро приложил к уху.

-Марек? – выдохнул он в трубку. – Найди мне телефон того лысого хрена из дежурной службы. Быстро.

Метро искать было некогда. Поэтому, дожидаясь ответа, Саня Майоров подошел ближе к краю дороги и вскинул руку. Ему нужно было такси, чтобы добраться до служебного гаража. А уж там он возьмет свою собственную тачку. И Марека. И Портного. Поднимет на ноги отряд Павленко и смену Самсонова. А тогда… Тогда посмотрим, кто успеет первым.

***

Мир, окружавший Алексея, был расплывчатым, мутным, меняющимся каждую секунду, словно гладь черного пруда, по которому ветер гонит зыбкие волны. Картины, всплывавшие из памяти, отражались в этих волнах, изгибались, накладывались друг на друга и распадались на сотни осколков, уступая место новой мешанине из людей, вещей, зданий. И смертей.

Плотно завернувшись в грубый плащ, Кобылин устало брел вперед, пытаясь уцепиться хоть за какой-то кусочек реальности, от которой он был отделен мутной стеной видений. Призрачные голоса стали тише – возможно, потому что вокруг было слишком шумно. Теперь они непрестанно что-то бубнили на разных языках, и Алексей вдруг понял, что повторяет за ними отдельные фразы, шепча их себе под нос.

Осознав это, он усилием воли взял себя в руки и стиснул зубы. Выпрямившись, прислонился спиной к стене и постарался взглянуть на окружающий мир трезвым взглядом. Пару раз моргнув, он сосредоточился – как частенько делал после с похмелья, - и в глазах прояснилось. Кобылин вдруг ясно увидел, что стоит на станции метро, у стены, в центре приличной толпы. Зал опустел, а люди сбились в кучу, дожидаясь припозднившегося поезда метро.

Шепот в ушах стал громче, но тут же был заглушен грохотом прибывающего поезда метро. Алексей вздрогнул, отлепился от стены, и машинально зашагал к открывшимся дверям. Его толкнули, наступили на ногу, чуть не сбили с ног… Но он шел вперед, к поезду. Алексей чувствовал себя рыбиной, которую тянут куда-то прочь из родной стихии. А ему, проносящемуся сквозь толщу мутных вод, только и остается, что беспомощно открывать рот да топорщить плавники.

Ввалившись в вагон, Кобылин побрел вдоль сидений к свободному месту, но опоздал – заняли. Тогда он неохотно поднял руки и со всей силы вцепился в железный поручень над головой. И закрыл глаза, застыв в немом усилии, словно Атлант, держащий небо на своих плечах.

Перед внутренним взором снова замелькали странные расплывающиеся картины. Быстро, как кинопленка, которую крутят в древнем аппарате. Вот только кадры не были связаны между собой, и никак не хотели складываться в осмысленную киношку. Сцены смертей и мук сталкивались, вплавлялись друг в друга, и рассыпались цветными осколками, отзываясь болью в затылке Алексея. Это походило на калейдоскоп. Поворачиваешь трубочку перед глазом – и узор с тихим шорохом меняется, расплываясь по заранее обозначенным границам. Вот только тут не было границ.