Клинки и крылья (СИ) - Пушкарева Юлия Евгеньевна. Страница 71

Альен поморщился.

— Мы иногда разговариваем, прогуливаемся вместе, только и всего. Узы Альвеох, уверяю тебя, я ни с кем из живущих заключать бы не стал. Это крайне опасная и жестокая магия — не говоря уже о последствиях…

— Ни с кем из живущих? — перебил Ривэн. — Альен, все эти недомолвки тэверли… О цене, обмене, договоре с тобой и прочем… Знай: я не верю в них. Не хочу верить.

— До вечера, Ривэн.

Сдерживая злость, Альен повернул ручку и толкнул дверь.

На этот раз ему не удалось найти Тааль сразу, как это бывало обычно. Обычно она, казалось, ждала его появления, смущённо выныривая из-за какого-нибудь угла или мраморной колонны, которыми Эанвалле изнутри изобиловал, точно лес — деревьями… Они травили часы в неспешных прогулках по Храму, по кипарисовым рощам и садам возле него, а ещё — в разговорах, полных недомолвок настолько туманных, что они часто не были понятны ни ему, ни ей.

Альен расспрашивал Тааль о западном материке, о местной магии и верованиях, о её народе. В отличие от других обитателей Лэфлиенна, полуптицы майтэ не остались даже в легендах Обетованного, поэтому рассказы девушки нешуточно занимали его воображение. Сложный уклад, да что там — целая культура, построенная на гнёздах, рассветных и закатных песнях, полётах и обучении молодняка… Представить такое ему было непросто, но в то же время всё это было почему-то очень естественным. Может быть, во многом — более мудрым, правильным, чем жизнь людей, Отражений или тауриллиан.

По крайней мере, чистота Тааль, доходящая до полудетской наивности, подтверждала всё это. Наверное, среди майтэ это было нормой.

Альен, в свою очередь, пытался отвечать на бесчисленные вопросы Тааль о восточной части Обетованного; хотя получалось у него далеко от великолепия. С широко распахнутыми глазами Тааль слушала о том, что раньше лишь краем сознания задевала, попадая в его сны: о людских городах и замках лордов, о ярмарках и рыцарских турнирах, о магах, об Академии Ти'арга, о художниках и менестрелях Кезорре… Альен никогда не считал себя хорошим рассказчиком — он не умел рисовать образами, быстро впадая в отвлечённые рассуждения, — но Тааль, похоже, думала иначе. Она явно видела какой-то особый смысл в их связи, в том, что разрыв в Хаос привёл их к Золотому Храму с разных концов Обетованного. Альен не скрывал, что для него это скорее дикая случайность — такая же бессмысленная, как тысячи иных случайностей в жизни… Особенно в его жизни.

Но, с другой стороны, у магии свои законы, у Хаоса же — своё беззаконие. Кто знает: может быть, в их встрече с Тааль, в планируемых (и невоплотимых) Узах Альвеох между ними была своя цель?… Он вряд ли смог бы дознаться, даже если бы захотел.

С мягко-дружеской жалостью глядя на измученную, усталую Тааль, на её тоску по полётам и крыльям, по прежнему, родному, телу и гнезду, Альен очень старался не воспринимать её размышления об Узах и разрыве как проявление женской природы — наивно-жаждущей, ограниченной и пассивной… Выходило это ещё хуже, чем разглагольствования об Обетованном и неумелая недозабота.

Они рассуждали о способах закрыть разрыв, и Альен даже несколько раз касался узких, чисто магических проблем (когда увлекался, конечно). Тааль не понимала тонкостей, но искренне желала помочь… Как и Ривэн, который иногда — правда, всё реже — составлял им компанию.

Однако Альен всё равно (всё равно, о Хаос: в такой ситуации он предпочёл бы быть слепым, а не обострённо зрячим…) видел в Тааль молодую женщину — живую, лишённую пресловутых крыльев.

И ещё — по-девичьи безнадёжно, глупо влюблённую в него.

Уговори её согласиться, — шептал Хаос, пробуждавшийся в нём каждую ночь. Уговори — нет ничего проще. Она согласится. Не сможет отказать. Обряд, Узы — и воплотится всё, что угодно. Ты станешь властителем Обетованного, хозяин.

Властителем Обетованного… Сама по себе эта перспектива мало прельщала его, но ведь такая власть дала бы право на исполнение любого желания. Любого… Повторяя это про себя, Альен просыпался в холодном поту и томлении.

Даже желания, способного победить смерть. Не так ли выразился Поэт?…

Стоит ли это рабства целого мира и продолжения Великой войны? Соответствует ли такая жуткая цена возвращению в Обетованное бесспорно лучшего из смертных, величайшего чуда в Мироздании?

Разумеется, да.

Разумеется, нет.

…Эти мысли мучили Альена по новому кругу, когда он обнаружил, что в поисках Тааль добрёл до становища кентавров. Полукони, все как один заросшие бородами и склонные к рассуждениям на философские темы, выбрали в качестве места обитания небольшую кипарисовую рощу рядом с Храмом и озером русалок под ивой (Ривэн до сих пор, ориентируясь на первое жуткое впечатление, называл его Озером Мельпомены). Роща раскинулась на склоне, с вершины которого открывался потрясающий вид на побережье — вплоть до светло-серых скал-нагромождений и моря вдалеке. Тааль предполагала, что такой выбор в чём-то был вызван памятью о другой стоянке кентавров — в какой-то Серебряной роще на севере Лэфлиенна. Альен с нею не спорил, но сомневался, что кентавры настолько сентиментальны…

Впрочем, серошкурый друг Тааль, Турий-Тунт, вполне мог бы жить в лесу именно по этой причине. Его сентиментальность (надо сказать, совершенно человеческую) Альен оценил с первого взгляда — как и неприязнь к нему, незваному Повелителю Хаоса. Запальчивые споры с тауриллиан создали здесь Турию славу бунтаря, а строгий печальный взор и наблюдения за звёздами — великолепного астронома… Даже жаль, что на самом деле это чушь. Наверняка в Академии кентавр провалил бы первый же экзамен по астрономии — если, конечно, ему не доступны другие знания, сопряжённые с местной магией.

«Турий очень славный! — с искренним жаром говорила Тааль — так настойчиво, будто Альен спорил. — Он столько сделал для меня… Без него я не добралась бы досюда».

«И много бы ты потеряла?…» — хотелось спросить Альену, но он сдерживался. Вместо этого уже дважды интересовался, почему же «славный» Турий сам охотно живёт под крылышком тауриллиан. Тааль в такие моменты краснела, бледнела, возмущалась, пускалась в объяснения о тёмных чарах, долге, свободе, боли кентавра от утраченного садалака (как понял Альен — чего-то вроде клана агхов или просто разросшейся семьи)… Ничто из этого не звучало убедительно: любому принуждению можно сопротивляться, если ты этого хочешь.

И можно не сопротивляться — если ты этого хочешь, опять же. Это была одна из немногих истин, в которые Альен пока что действительно верил.

Но всё меньше их оставалось, подобных истин… Особенно в последние месяцы.

И вообще: чем больше Альен узнавал Тааль-Шийи, тем больше к восхищению (или, скорее, мягко-дружескому любованию) её чистотой примешивалось тёмное, глумливое желание эту чистоту превозмочь. Показать ей, наконец, правду, сбить с полёта на землю — скверную, жирную от грязи, пропахшую мертвечиной, но реальную… Тааль будто всю жизнь наслаждалась тем мигом, который Альен пережил во время полёта на драконице или в детстве, когда впервые прочёл поэму о Лааннане. Это было, с одной стороны, по-своему мило, с другой — отдавало чем-то непозволительным… Ни один король или лорд в Обетованном, пожалуй, не был так светел душой и счастлив, как эта девочка. Да что там — ни один из Отражений в Долине, несмотря на магическое искусство и неутолимую жажду независимости…

А ты завидуешь, верно? Завидуешь тому, что давно не способен так жить?…

Альен вздрогнул; поблизости, за пахучими кронами кипарисов, раздавались тихие голоса и стук дерева об дерево. Он надеялся, что никого не встретит в глубине рощи в такой жаркий, предполуденный час, но потом вспомнил: по пути ему уже попадались сородичи Турия. Трое кентавров беседовали у входа в рощу, а женщина-кентавр (да-да: раньше он и не мечтал, что когда-нибудь такое увидит) там же кормила новорожденного сына. Нижняя часть тела матери принадлежала молодой, изящной вороной кобыле с тонкими ногами и мощным крупом; верхняя — белокурой женщине, губы которой изгибались в мечтательной и упоённой, типично материнской улыбке. Сын (сначала Альен подумал: жеребёнок, — но потом старательно исправился), ещё не твёрдо стоя на своих четырёх, нырял головой ей под живот, чтобы нащупать соски.