Эликсир жизни (Книга забытой фантастики. Том I) - Фоменко Михаил. Страница 18
Чтобы преодолеть оцепенение, сковавшее мои члены, я сделал шаг, но, к великому моему изумлению, шагнул сразу на несколько ярдов, и с этого момента ко мне вернулась свобода движений. Я даже почувствовал себя необычайно легким и быстрым. Я не шел, а летел, с необычайной быстротой и без всякой усталости покрывал огромные расстояния, как будто сразу вдруг более, чем наполовину, уменьшился в весе. В очень короткое время я исследовал всю соседнюю местность и все же не мог определить, где я нахожусь и какое поле наблюдений лежит предо мной.
Представьте себе ландшафт южной Франции или, еще лучше, плодородной Голландии, с ее болотами, разветвляющимися каналами и заливными лугами; прибавьте сюда роскошнейшую растительность, совершенно неведомую нашим ботаникам, не имеющую с растением ничего общего, кроме прелести и изящества, — вот какое зрелище представилось моему взору.
Все эти цветы обратили свои венчики к солнцу, которое заходило во всем блеске заката дивного летнего дня, а горизонт весь пылал нежными сумеречными огнями. И, тем не менее, закат этот показался мне совершенно нормальным. Всякий, наблюдавший природу, скажет вам, что солнце при восходе своем и при закате как бы увеличивается в размерах: диск его бывает значительно больше, чем в течение дня. Еще в глубокой древности астрономы, физики и мыслители задумывались над этим кажущимся расширением диска светил на горизонте, которое наблюдается также и у Луны. Но в этот вечер солнце, наоборот, казалось необычайно малых размеров, и Луна, плывшая высоко в небесах, также была гораздо меньше обыкновенной. С другой стороны, Вечерняя Звезда, сквозь туман на западе, светила гораздо ярче обыкновенного.
Но что же это? В то время, как я любовался прекрасным и нежным светом Вечерней Звезды, над горизонтом появился тоненький золотой серп, горевший в лучах заката, и быстро стал подниматься, в то же время двигаясь по небу в направлении востока с такой быстротой, что за движением его легко было следят простым глазом. В то же время другая луна в первой четверти медленно двигалась по направлению к западу. Это необычайное зрелище глубоко взволновало и смутило меня. Я попытался координировать свои впечатления: уменьшение веса, малые размеры Солнца, две Лупы, необычайный блеск Вечерней Звезды — очевидно, каким-то необъяснимым чудом я очутился на Марсе.
Эта крохотная луна была Фобос, первый спутник Марса, от которого он отделен расстоянием всего только 6000 километров — крохотный мирок, величиной не больше Лондона, с такой быстрой обращающийся вокруг своей планеты, что полный свой оборот он совершает в течение 7 часов 39 мин. 15 сек. Второй спутник, Деймос, еще меньше, вполовину меньше — пешеход мог бы обойти его менее, чем в четыре часа, даже не ускоряя своего обычного шага; этот спутник пересекает небо с востока на запад, подобно солнцу и прочим звездам. Фобос встает на закате, т. е. на западе, и садится на восходе, т. е. на востоке. Таким образом, эти две луны как будто движутся в противоположных направлениях; первая идет навстречу второй, по временам заслоняя ее и, разминувшись с ней, продолжает свой путь к востоку; и меньше, чем в полдня (ровно 11 часов) проходит через все свои фазы, от новолуния до последней четверти. Я видел ее в сумерках восходящей над горизонтом тонким полумесяцем; два часа спустя диск ее уже наполовину был светлым и находился вблизи другого спутника, который, отстоя на 20 000 километров от поверхности Марса, совершает свое обращение медленно, а именно: 1 день 6 часов 17 мин. 53 сек. Иной раз наблюдаешь затмение этой крохотной странной Луны дважды в течение одной ночи: первый раз вечером, второй несколькими часами позже перед рассветом.
Но мой взор с волнением инстинктивно обращался снова и снова к лучезарной Звезде Вечерней, в которой я приветствовал нашу собственную дорогую планету, и я думал об астрономах, которые в этот самый момент направляют свои телескопы на Марс — и в особенности о м-ре Лоуэлле, с которым мы нередко обсуждали загадку жизни на Марсе. В то время, как мои коллеги на Земле напрягали зрение, чтобы лучше вглядеться в эту загадку, я видел ее отчетливо; я был на месте. Тайна жизни соседнего мира, в которую мы так долго не могли проникнуть, была для меня раскрыта, как и все загадки, которые так долго занимали мои мысли.
— Нет, — говорил чей-то голос возле меня, — невозможно, чтобы этот мир был необитаемым; но, во всяком случае, его обитатели должны быть очень легковесны и неустойчивы. Ядро Марса в девять раз меньше, чем у Земли; плотность его на треть меньше плотности земного шара, на поверхности его все тела весят в два с половиной раза меньше, чем на Земле. При таких условиях немыслимо, чтобы на Марсе обитали человеческие существа, подобные нам. Притом же, они бы замерзли там, так как Марс, находясь вдвое дальше от Солнца, чем Земля, получает от него и вдвое меньше тепла.
Слова эти ударили мне по нервам, как электрический ток. Дрожь пробежала по всему моему телу. Где я?
Сквозь вечерние тени, собравшиеся под куполом моей обсерватории, виднелось звездное небо. Марс сиял в созвездии Рыб недалеко от бледного Сатурна. Луна, показавшаяся мне огромной, садилась на востоке. Теплый воздух был пропитан ароматами и все небо усеяно яркими звездами.
— Вы что? Задремали? — спросил мой собеседник, изумленный моим молчанием.
— Нет, — ответил я, — я был на Марсе.
— Ах, вот что? И что же, беседовали вы со знаменитыми марсианами?
Я пытался припомнить, собрать мои мысли — напрасно: все, что я видел, все мои ощущения были так далеки от того, что испытываешь на Земле, и все рассеялись, как сладкий сон. И ощущение было даже то самое, раздражающее, как после хорошего сна, когда проснешься и не можешь вспомнить, уловить главной нити. Я хорошо помнил, что во время моего прибытия на Марс там было страшно жарко, что вокруг меня кипела жизнь и деятельность, и было больше оживления, чем мы видим даже в наиболее цивилизованных наших городах. Но формы живых существ, как и картины природы, почти изгладились из моей памяти.
Объяснение этой странной забывчивости очень простое. На Земле наш мозг и наша нервная система приспособлены к восприятию и запоминанию только земных ощущений или же близких к ним. И на какую бы планету нас ни перенесли, было бы то же: мы не в состоянии были бы припомнить в точности деталей предшествующего нашего существования.
На Марсе, где условия жизни столь различны от земных, внешние впечатления воспринимаются совсем иначе, чем мы воспринимаем их здесь, и только благодаря быстрой метаморфозе всего моего существа я в состоянии был пробыть некоторое время на соседней планете.
И, как только вернулся на Землю, опять стал земным и уже не в состоянии был припомнить виденного.
И все же, оглядываясь назад, я смутно припоминаю, что видел на Марсе человеческие существа, достигшие гораздо более высокого уровня развития, чем мы, люди, видел жизнь чрезвычайно яркую и действительную — результат долгих столетий умственной деятельности и условий обитаемости лучших, чем на нашей планете, в особенности с точки зрения малого веса и увеличения срока жизни (на Марсе год почти вдвое больше нашего — 687 дней вместо 365). Соответственно этому, обитатели Марса живут дольше нашего: каждое поколение имеет больше времени для накопления знаний и передает их последующему поколению в большем объеме, чем это можем сделать мы на Земле, где человеческая жизнь так эфемерна. И, так как марсиане древнее нас, ибо их маленькая планета остыла быстрее и быстрее прошла все фазы своего развития, то и ход прогресса там был ускоренный. И, устремив свой взор вверх к этой красной звезде, затерянной в нашем небе, я из глубины сердца приветствовал неведомых братьев, невидимым гостем которых я был одно мгновение.
Эдмон Перрье
КАКОВА ЖИЗНЬ НА МАРСЕ?
История наблюдений над Марсом достойна внимания. В 1877 году итальянский астроном Скиапарелли возвестил всему ученому миру, что он заметил на поверхности этой планеты сеть прямых темных линий, тянущихся через материки, соединяя моря, и эти линии могут быть только искусственными каналами, проведенными существами, одаренными разумом. Почта одновременно с этим астрономы Бертон и Дрейер, не зная совершенно о наблюдениях Скиапарелли, сообщили об аналогичном открытии. Вслед за Скиапарелли, энергично продолжавшим свои наблюдения, другие астрономы — Кристи, Проктор, Лоуэлл, Дуглас, Пикеринг, Фламмарион и др. — также принялись систематически изучать поверхность Марса и старая гипотеза о его обитаемости воскресла с новой силой.