Эликсир жизни (Книга забытой фантастики. Том I) - Фоменко Михаил. Страница 5

Жизнь на планете делится на две фазы: дочеловеческая и человеческая. Вначале на Земле происходили вечные превращения, поэтому она и была необитаемой. Позже земная кора затвердела, и на этой твердой опоре возникла жизнь. Ее зарождение началось с простейших форм, которые, развиваясь, воплотились в самое позднее и совершенное произведение эволюции — человеческое существо. С появлением первого человека начинается прогресс. Медленно, но уверенно человек движется к своей цели — совершенствованию познания и владычеству во вселенной.

Глубоко задумавшись, Софр прошел мимо собственного дома. Раздосадованный, он повернул обратно. «Как, — думал он, — возможно ли, чтобы человек уже четыреста веков назад находился на равной нам, а то на еще более высокой ступени развития? Может ли быть, что все его знания и открытия бесследно исчезли, и потомки были вынуждены начать все сызнова, как если бы они первыми появились на этой необитаемой до них планете? Но думать так — значит отрицать будущее, отрицать пользу собственного труда… Возможно ли, что весь прогресс, достигнутый человечеством, так же непрочен, как мыльный пузырь?»

Софр остановился у своего дома. «Упса ни! Артшок! Нет! Никогда! Андарт мир ос спа! Человек — властелин мира!» — шептал он, входя в дверь.

Немного отдохнув, зартог с аппетитом поел, затем снова прилег, чтобы, как обычно, вздремнуть после обеда. Но вопросы, над которыми он размышлял, возвращаясь домой, неотступно преследовали его, мешая уснуть.

Как ни велико было желание Софра сформулировать, наконец, свою теорию, критический ум ученого мучил неразрешимый вопрос — происхождение человека. В споре с другими Софр мог доказать правильность теории при помощи прежних гипотез, и лишь самого себя он не мог убедить. Если бы Софр был простым смертным, а не выдающимся ученым, он не был бы так обескуражен. Народ, не задумываясь, слепо верит в легенду о сотворении мира, которая с незапамятных времен передается от отца к сыну. Объясняя одно чудо другим, легенда приписывает сотворение человека вмешательству высшей силы. В один прекрасный день эта высшая сила сотворила из ничего Хидема и Хиву, мужа и жену, потомство которых населило Землю. Эта легенда очень просто объясняет сразу все загадки. «Даже слишком просто», — думал Софр. Разумеется, удобнее всего прибегнуть к вмешательству божества, когда ты не можешь ответить на трудные вопросы. Это доказывает бесцельность попыток объяснить загадки вселенной. Впрочем, в этом случае не существует и загадок. Все всегда можно приписать божеству.

Если бы это было хоть народной легендой! А то досужий вымысел, родившийся в эпоху глубокого невежества и передававшийся веками от поколения к поколению. Взять даже имя первого человека — Хидем. Откуда это странное слово с его диким звучанием, совсем отличным от слов языка Маарт-Итен-Шу? Над этой маленькой филологической трудностью бились многие ученые, но так и не нашли разгадки. Хватит. Зартог не должен обращать внимания на пустяки.

В сильном волнении Софр вышел в сад. Впрочем, именно в это время он по обыкновению совершал прогулки. Заходящее солнце уже не так сильно обжигало землю, а со Спон-Шу поднимался легкий ветерок. Бродя по тенистым аллеям, где морской ветер шептался с трепещущей листвой, Софр понемногу успокаивался. Он выбросил из головы навязчивые мысли и спокойно наслаждался свежим воздухом, плодами сада, цветами, яркими красками.

Случайно он вновь очутился у дома и остановился перед глубокой ямой, в которую было свалено множество старых, ненужных инструментов, применявшихся в разных отраслях науки. Здесь, рядом со зданием старой лаборатории, готовили к закладке фундамент новой. Но в этот праздничный день на строительстве никого не было — все рабочие отдыхали. Софр машинально прикинул, много ли осталось работы, и вдруг в глубине ямы заметил какую-то блестящую точку. Подстрекаемый любопытством Софр спустился на дно и извлек странный предмет.

Это был футляр из неизвестного металла зернистой структуры, серебряного цвета, потускневший от долгого пребывания в земле. Он состоял из двух половинок, плотно пригнанных одна к другой. Софр попытался их открыть, но металл, разъеденный временем, рассыпался в его руках, высвободив спрятанный в нем предмет, который, как и футляр, был сделан из незнакомого материала. Перед Софром было множество мелких листков, покрытых непонятными знаками, правильное расположение которых наводило на мысль, что это рукопись. Софр никогда не видел письменности, даже отдаленно похожей на эту.

В нетерпении зартог поспешил запереться в лаборатории. Он бережно разложил драгоценный документ и внимательно разглядел его.

Да! Он был абсолютно уверен, что это письмена. Но Софр не сомневался и в том, что никогда на Земле не было ничего подобного. Откуда этот документ? Что он означает? Эти два вопроса сами собой возникали в сознании Софра. Но, чтобы ответить на первый, необходимо было прежде найти ответ на второй… Сначала нужно прочесть и перевести рукопись, так как можно утверждать a priori, что язык этого документа так же неизвестен, как и письмена. Неужели нельзя расшифровать? Софр не сомневался в успехе. Немедля он лихорадочно принялся за работу.

Этот труд продолжался долгие годы. Но Софр не бросил начатое. Не теряя присутствия духа из-за неудач, медленно, шаг за шагом углублялся он в изучение таинственных знаков, мало-помалу приближаясь к постижению написанного. И вот наступил великий день, когда ключ от еще нерасшифрованного загадочного манускрипта был в руках у Софра. Вскоре он смог перевести — правда, еще с большим трудом — найденную рукопись на язык «Людей четырех морей».

Когда наступил этот день, зартог Софр-Аи-Ср прочел следующее.

Росарио, 24 мая 2… г.

Эти строки пишутся далеко от Росарио. С тех пор прошло много лет, но эту точную дату я указал не случайно, как не случайна и выбранная мною форма дневника, который ведется изо дня в день. Ведь в подобных рассказах, мне кажется, нужно придерживаться документальной точности.

На каком языке мне писать? На английском или на испанском? Я одинаково хорошо владею обоими. Нет! Я буду писать по-французски — на моем родном языке.

Я начинаю рассказ об ужасных событиях, происшедших 24 мая. Хотелось бы, чтобы написанное здесь дошло до моих потомков в назидание им. Впрочем, может ли человечество надеяться на какое-то будущее?

В тот день я пригласил в себе на виллу в Росарио нескольких друзей.

Росарио — город (вернее, это был город) в Мексике, на берегу Тихого океана, немного южнее Калифорнийского залива. Я поселился там десять лет назад для разработки серебряной руды на принадлежащем мне участке. Мои дела шли на редкость удачно — я преуспевал. Я был богат, очень богат — сегодня это слово вызывает у меня лишь усмешку. Я предполагал в скором времени вернуться на родину, во Францию.

Моя вилла, утопающая в зелени, — одна из самых роскошных в Росарио, — стояла на вершине у холма, который спускался к морю, внезапно обрываясь острым утесом высотой более ста метров. За домом начиналось множество извилистых тропинок, которые вели к горному хребту. Его высота превосходила полторы тысячи метров. Я часто поднимался в горы на своем автомобиле — отличном фаэтоне французской марки мощностью в тридцать пять лошадиных сил. Это была приятная прогулка.

Я жил в Росарио с сыном Жаном, красивым двадцатипятилетним парнем, и приемной дочерью — двадцатилетней Элен. Пять лет назад после смерти дальних, но дорогих мне родственников я взял ее на воспитание круглой сиротой без всяких средств в существованию. В глубине души я предназначал Элен и Жана друг другу.

Нас обслуживали лакей Жермен, расторопный шофер Модест Симона, Эдит и Мари — дочери садовника Жоржа Релей — и его жена Анна.

В тот памятный день мы сидели за столом, освещенным лампами, питающимися от выстроенной в саду электростанции. Кроме нас троих, было еще пятеро гостей, трое из них англосаксы, а двое мексиканцы.