Алый король (ЛП) - Макнилл Грэм. Страница 30

— Твой корабль чувствует то же, что и ты, — произнес Афоргомон. Выступив из теней у дальней стены мостика, одержимый ёкай остановился за троном Азека. — Его стальные кости поют от важности момента. Ему не терпится отправиться в путь.

Появление скованной сущности отозвалось в душе Аримана тупой болью, от которой он безуспешно попытался закрыться. В первую секунду Азеку захотелось разбить покрытый рунами призыва череп автоматона и изгнать демона, но он не мог нарушить волю Алого Короля.

— Твоя ненависть ко мне осязаема, но ты знаешь, что без меня вам не добиться успеха. Можно ли сказать то же самое о ком-либо еще из собранного тобой лоскутного воинства? Вероломный мечник Фулгрима, несколько боевых банд, связанных только тем, что все они повторно увидели падение их отца, и пара помешанных богомашин. Ах да, еще отступники и зверолюди. Если Циклоп искренне считает, что подобный сброд спасет его, то Владыки Погибели поступили мудро, выбрав своим поборником Хоруса Луперкаля, а не Магнуса.

— Не называй его имени, — потребовал Ариман. — Я не позволю тебе говорить об Алом Короле в моем присутствии.

— А что насчет остальных — тех, кого ты предашь? — игриво прошептал Афоргомон. — Как насчет Мемунима и Киу, Менкауры, Санахта и Хатхора Маата? Их имена мне произносить можно?

— О чем это ты? Они — мои братья, я никогда не предам их.

— Сейчас они твои братья, — согласился демон. — Но кто знает, кем они станут для тебя через несколько месяцев? Что изменится за год, за десятилетие или же за десять тысяч лет? Ты ведь не настолько высокомерен, чтобы считать себя вечным любимчиком примарха? Уверен, тебе известно, что кое-кто завидует твоему высокому положению.

Обойдя трон, ёкай сел рядом с Азеком на каменную скамью, предназначенную для первого помощника «Кемета». Обычно эту должность занимали адепты Атенейцев.

— Помнишь Сорокопут? — поинтересовался Афоргомон.

Ариман удивился неожиданной смене темы.

— Ты о Гелиосе?

Демонический автоматон пренебрежительно махнул рукой. Азек заметил, что на пальцах существа отслаивается краска: скверна обитавшей в нем твари просачивалась наружу.

— Пресное название. «Сорокопут» звучит гораздо кровожаднее и больше соответствует тому, что случилось там. Но, да, я о Гелиосе. Планете, где Магнус и Леман Русс едва не схватились у Великой библиотеки.

— Разумеется, я не забыл тот мир. А что такое?

— Он обладал уникальной пышной флорой и фауной. Сейчас там только пыль — через год после вашего отбытия планету разбомбил флот Несущих Слово.

Новость привлекла внимание Аримана.

— Лоргар уничтожил Гелиосу?

— Да. Разве ты не знал?

— Нет.

Афоргомон пожал плечами так, словно разрушение целой планеты было чем-то не особенно важным.

— Значит, тебе будет интересно послушать. Среди множества прочих видов, ныне исчезнувших, тот мир населяли исключительно свирепые хищные птицы, которые селились на вершинах Утеса Феникса, горного хребта у северного побережья. При каждой кладке их самки сносили три яйца, не больше и не меньше. Когда проклевывались птенцы, мать наблюдала за тем, какой из них окажется самым крепким. В течение нескольких дней один из новорожденных нападал на других отпрысков, стараясь вытолкнуть их из гнезда. Конечно, более слабые малыши сопротивлялись, но рано или поздно падали с кручи и погибали.

— И самка не мешала одному из птенцов убивать остальных?

Ёкай кивнул.

— Она хладнокровно следила за их борьбой насмерть. Не вмешивалась, выжидая, когда решится, кто из отпрысков заслуживает права летать рядом с ней.

Намек демона вышел настолько прозрачным, что Ариман улыбнулся.

— Хотя Магнус подарил тебе новое тело, твои старания посеять раздор по-прежнему смехотворны.

— Я до сих пор не разобрался в тонкостях общения смертных, — бесстыдно расхохотался автоматон. Смех получился омерзительно живым для механического существа, абсолютно противоположного биологическим созданиям. — К несчастью, всякая тварь верна своей природе.

— Тебе не запутать меня фальшью, — предупредил Азек.

Афоргомон поводил пальцем по линиям резьбы на своем искусственном теле, словно обдумывая, к какому обману прибегнуть теперь.

— Ты должен знать, что моя сущность — грозная ипостась Пантеона, которую провидцы нерожденных называют Сплетением Судьбы. Беспримесная непредсказуемость и хаос. Любая эпоха грандиозных перемен представляет собой цепочку Сплетения, и ее звенья — ключевые моменты, в каждом из которых самый малозначимый выбор приводит к последствиям колоссальных масштабов. Что-то, считавшееся дурным, оборачивается прекрасным; нечто, казавшееся непреходящим, оказывается конечным; то, что смертные мнили вечным, неожиданно исчезает без следа. Даже ты наверняка видишь, что в нынешние времена Сплетение Судьбы проявляется как никогда ярко.

Демон наклонился к Ариману так близко, что воин ощутил горький смрад сковывающих чар и рассмотрел безупречные узоры бороздок на керамическом корпусе.

— Моя хаотическая суть лишает провидцев их дара, — сказал ёкай, — поэтому, если ты столкнешься с моментами Сплетения, разумно будет не сопротивляться и позволить им пересоздать тебя. Тогда то, что сначала покажется тебе кошмарным и извращенным, станет восхитительным.

— Мне надоело выслушивать твою ложь.

Хотя у автоматона не было лица, Азеку показалось, что демон раздосадован неспособностью воина осознать какую-то фундаментальную истину.

— Что ж, ладно, — произнес тот, поднявшись со скамьи. — Но лучше вспомни все Сплетенные Судьбой мгновения твоей жизни и подумай, когда и как ты мог бы отдаться на волю рока и познать чудо.

— В твоих доводах есть изъян. Ты говоришь, что я должен принимать изменения, но они очевидны лишь в ретроспективе. Мне кажется, в критической ситуации не так просто распознать определяющий момент.

— Посмотрим, — ответил Афоргомон. — По-твоему, я собираюсь предать тебя? Возможно, но имей в виду, что я не единственный скорпион в твоей постели.

Ариман отвернулся от ёкая.

— Убирайся с моего чертова мостика.

Ямбик Сосруко поставил на столик четыре изящные чашечки, по две с обеих сторон от раскрашенного керамического кувшина. По его окружности тянулись картины из жизни героев, выведенные тонкими, как волосок, штрихами бледно-голубой окиси. Художнику удались настолько плавные переходы, что казалось, будто возвышение и низвержение персонажей повторяются в бесконечном цикле.

Нагасена рассматривал эти эпические сцены, пытаясь скрыть, насколько сильно изумила его внешность хозяина «Аретузы». Сигиллит, разумеется, предупредил Йасу о болезни и уродстве магоса, однако ничто не могло подготовить агента к личной встрече с Икскюлем.

Сейчас парализованное тело Умвельта напоминало мумию, но Нагасена помнил его совершенно иным. Последний раз он видел Икскюля четыре года назад, и за это время дегенерация моторных нейронов лишила техножреца власти над собственным организмом.

Клетка-экзоскелет охватывала бесполезные теперь конечности магоса, а жизнь в его дистрофичном теле поддерживала комплексная система из проводков электростимуляции, механических легких и булькающих трубочек внутривенного питания. Затылочную половину черепа Умвельта заменял гудящий БМУ [61], благодаря которому техножрец мог контролировать свою «упряжь» и передвигаться, пусть и не с прежней ловкостью. На лице Икскюля застыла невыразительная гримаса, но в его глазах, после всех невзгод оставшихся человеческими и живыми, пылал неистовый разум.

— Приветствую, Йасу. — Синтетический голос Умвельта тоже оказался лишь тенью прежнего рыка. — Для гостей есть одно правило: не жалеть меня. Да, мое тело сильно изменилось, но личность все та же. Если ты начнешь относиться ко мне иначе или хотя бы подумаешь, что я — больше не я, то нанесешь мне тяжкое оскорбление.