Остров кошмаров. Топоры и стрелы - Бушков Александр Александрович. Страница 10

В точности так обстояли дела и в Нормандии. У тамошнего правителя имелся опасный внешний супостат, герцог Анжуйский, чьи войска регулярно вторгались в Нормандию, чтобы изменить границы в свою пользу. Хотя нормандцы, потомки викингов, обосновавшихся там не так уж и давно, тоже не были ангелочками и часто отправлялись в походы на соседей. Ну а врагом внутренним, как уже говорилось, были бароны, готовые при любой промашке или оплошности Вильгельма его свергнуть.

Самое занятное, что у них, в отличие от братьев по классу из других стран, имелись на то кое-какие юридические основания. Вильгельм был незаконным сыном герцога от Герлевы, по другим источникам – Арлетты, дочки простого кожевенных дел мастера. Есть красивая легенда, явно сложенная романтиками. Этот кожевник был такой бедный, что юная красавица за полным отсутствием прислуги сама ходила стирать белье на речку. Там ее увидел герцог, проезжавший по берегу, и с ходу воспылал.

Есть и другая версия – что герцог познакомился с девушкой на танцах. Однако это позволяет предположить, что они проходили явно не в деревенской корчме, а в каком-то ином, куда более респектабельном месте. Иначе откуда там взялся герцог? И как в это самое респектабельное место попала дочка бедного ремесленника?

Все, что нам известно, позволяет предположить, что помянутый кожевник был не таким уж простым и далеко не бедным.

Вскоре после рождения Вильгельма Герлева-Арлетта обвенчалась не с кем-нибудь, а с нормандским бароном Герленом де Контевилем. Этот спесивый субъект ни за что не взял бы в законные супруги кого попало. А ее отец Вильгельм Кожевник, как его звали, впоследствии стал главным управляющим герцога Вильгельма. Я не выяснял толком, старшего или младшего, но все равно ясно: ох, непростой был кожевник.

Незаконный отпрыск по-французски именовался «бастард». В русском языке для этого есть далеко не столь красивое слово «выб…док». Несколько столетий пройдет, прежде чем носители этого звания начнут гордиться им, а не стыдиться его. Один из сподвижников Жанны д’Арк, незаконный потомок некоего французского короля, свои письма подписывал без малейшего смущения: «Дюнуа, бастард Орлеанского дома».

Но до такого положения дел оставались еще долгие века. Во времена Вильгельма, согласно что светским, что церковным порядкам, незаконнорожденный сын не имел права наследовать после отца что бы то ни было. Правда, не вполне понятно, касалось ли это, как в данном случае, герцогства Нормандского. Тамошние законы были прописаны не так уж и четко, их можно было трактовать и так, и этак, как только что поступил английский уитенагемот.

Поэтому кое-какое юридическое обоснование у баронов имелось, особенно если толковать закон не так, а именно этак.

Любой из них мог презрительно бросить, покручивая усы:

– Я-то по-любому законный сын у батюшки с матушкой. А этот приблудыш кто?!

И крыть Вильгельму было решительно нечем. Нам с вами, в те веселые времена не жившим – и слава богу, по-моему, – трудно представить, насколько происхождение отравляло Вильгельму жизнь. Тем более что ему о нем постоянно напоминали не одни только чванливые бароны.

Когда он осаждал французский город Алансон, его жители вывесили на стенах свежесодранные шкуры животных и принялись издевательски вопить:

– Шкуры для кожевника! Шкуры для кожевника!

Разъяренный Вильгельм в конце концов взял Алансон и распорядился содрать кожу с нескольких знатных горожан, но особого морального удовлетворения так и не получил.

Дошло до того, что над герцогом принялись в открытую издеваться самые что ни на есть простолюдины.

Как-то, когда он ехал с дружинниками, кучка таких вот субъектов принялась орать с обочины:

– Бастард! Бастард!

Вильгельм рявкнул, и его дружинники, парни незатейливые, быстренько порубили крикунов в капусту. Однако герцог прекрасно понимал, что это не отдельные эксцессы, а выражение общего настроения умов. Чертовски неуютно ему жилось в Нормандии при таком отношении как знати, так и черного народа.

А совсем рядом, только пролив переплыть, лежала Англия, богатое королевство, где на престол только что сел Гарольд, не особенно и легитимный правитель.

Каких-то крепких прав на английский трон у Вильгельма не имелось. Однако если нельзя, но очень хочется, то можно. Если изучить генеалогию Вильгельма с лупой, то можно отыскать в ней королевский след. Матерью Вильгельма была Матильда, дочь графа Фландрского. Он, в свою очередь, был потомком саксонского короля Альфреда. Чем не обоснование? Тем более что у Гарольда текла в жилах лишь крохотная капелька саксонской королевской крови. При его избрании таны упирали главным образом на то, что королевой Англии была его сестра.

Именно так позже прорвутся к русскому трону Романовы, упирая исключительно на то, что девица из их семейства, Анастасия Кошкина-Юрьева-Захарьина, была первой женой Ивана Грозного. И ведь сработало! Романовы стали царями, хотя в наличии имелось много представителей гораздо более знатных родов, Рюриковичи и Гедиминовичи, потомки владетельных князей, правивших в те времена, когда предки Романовых неизвестно каким коровам хвосты крутили. Вплоть до самого обрушения российской монархии многочисленные Рюриковичи и Гедиминовичи будут поглядывать на Романовых с хорошо скрытой презрительной спесью. Мол, худородны-с.

Словом, идея у Вильгельма родилась и сформировалась. Конечно, замысел силой захватить английский трон был изрядной авантюрой с непредсказуемым финалом, но рискнуть стоило. Кто не играет, тот не выигрывает. Очень уж неуютно Вильгельму жилось в Нормандии, и он прекрасно понимал, что до конца жизни не избавится от унизительного клейма «бастард». Значит, и будущее его законных сыновей в Нормандии под большим вопросом.

Бастард и корона

Никак нельзя сказать, что Англия была для Нормандии «терра инкогнита», неизвестной землей. Трудами Эдуарда Исповедника меж двумя странами установились тесные отношения, правда, несколько односторонние. Сам нормандец по матери, Эдуард, прожив в Нормандии восемнадцать лет, по другим источникам – все двадцать пять, стал изрядным «нормандофилом». Вступив на престол, он принялся насаждать в Англии нормандский язык и культуру. Именно у нормандцев он перенял обычай скреплять важнейшие документы большой государственной печатью, той самой, которой герой классического романа «Принц и нищий» простодушно колол орехи. До этого саксонские короли обходились только подписью, но ведь подделать ее гораздо легче, чем печать.

Эдуард очень быстро присмотрелся к саксонским танам, с которыми давненько уже не общался, и решил, что целиком полагаться только на них не следует. Народ спесивый, независимый, себе на уме. Как многие правители до и после него, Эдуард пришел к нехитрому выводу. Гораздо практичнее и выгоднее окружить себя людьми, которые всем на свете будут обязаны исключительно ему. Вот эти-то люди как раз и будут верными и преданными, потому что им просто некуда больше деться. Все свои сладкие пряники они смогут получить только от короля.

Поэтому Эдуард вызвал из Нормандии немалое число тамошних благородных донов, в основном своих старых добрых знакомых, и назначил их на важнейшие, ключевые государственные посты. Он невежливо отодвинул танов в сторонку, поставил своих людей на важнейшие церковные должности. Архиепископом Кентерберийским тоже стал нормандец.

Одним словом, «нормандские» стали играть в Англии ту же роль, что и «питерские» в нашем богоспасаемом Отечестве.

Нельзя исключать, что в Англии тогда появился анекдот, аналогичный нашему:

– Сами мы из Нормандии…

– Ой, вот только угрожать с ходу не надо!

В общем, к моменту смерти Эдуарда в Англии жило немало знатных нормандцев. Король не без оснований полагал, что может на них рассчитывать. Чтобы не выглядеть вульгарным агрессором и примитивным узурпатором, нужно было подыскать какое-то идейное, что ли, обеспечение.

Вильгельм его нашел. Вскоре после воцарения Гарольда он объявил во всеуслышание, что Исповедник вообще-то завещал английский трон именно ему. Поэтому решительно непонятно, при чем тут Гарольд.