Тот, кого выбрал Туман (СИ) - Вонсович Надежда. Страница 5
Ни слова не сказал Макар, как вкопанный встал. И все делал, что бабка говорила.
А потом в один момент свет яркий в глаза ударил, аж ослеп на время. И мурашки побежали по телу, и тепло стало, как будто на печи завёрнутый лежишь. Макар сразу понял, к чему все это и успокоился. Первый раз за весь этот бесконечно долгий и страшный вечер, успокоился. Всё будет хорошо, свет — это жизнь. Тепло-это жизнь. Здоровым родится ребёнок. Не обманывает предчувствие!
Макар тогда и не понял, что произошло. Чётко выполнял всё, что бабка говорила. Это потом он разговоры слышал, что не правильно ребёнок лежал, поворачивала его бабка, но все равно попкой вышел.
А когда крик услышал первый, такой мир и благодать на сердце легла, что стоял Макар и плакал.
— Плачь, Макарушка, плачь. Ты чудо сегодня видел, — приговаривала бабка.
Макар сам сестре имя в святцах выбрал. Светозара. Озаряющая светом, значит.
Мама…
Не знал Макар, что там у отца с матерью в молодости было, да только холод между ними был. С уважение жили друг к другу, но рядом когда Макар был с ними, то холод чувствовал. Как первые заморозки. Вроде и листва пока на деревьях есть, а снег уже морозит щеки.
Когда Макару шесть лет было, на мать епитимью наложили на пол года. Она тётке Усладе окна бить ходила. Почему — Макар не знает. Да и знать не должен был, но разговор родительский подслушал. Отец шибко злой был, а мать плакала. Ушла в стайку и выла. Макар к ней прокрался, и нежил её. А она только повторяла:
— Господи, дай детям моим счастья!
А потом взяла его личико в ладони свои и очень серьёзно сказала:
— Во всем отца слушай, Макар! Он самый главный человек твоей в жизни. Но никогда, слышишь, никогда не слушай его выбирая жену себе. Это только твоя воля! Ничья больше!
Мама…
Именно она его тогда надоумила к врачам мирским идти. Ничего не бояться, никого не слушать, смело идти к своей цели. Не ожидал он такого от матери. А она одно твердила:
— Не грех это, за своё счастье бороться и детей желать. Не грех это, Макар. Поэтому идите и не оглядывайтесь.
Мама…
Бог не может быть везде одновременно — поэтому он создал матерей.
Мама… Вся жизнь в этом коротком слове… Весь мир… Всё…
7
Макар на двор вышел. За ним сразу к матери сестры зашли. Братья с отцом стояли.
Отец осунулся, сам в старичка превращаться стал.
— Ты как месяц назад ушёл, прохворала мать, — отец говорил, глядя куда-то поверх его головы. — Сначала внутри у неё болело. Потом есть перестала. Ничто не помогало. За неделю, как всю жизнь из неё высосали.
— Надо было к мирским везти, тятя. — тихо сказал Макар. — Ради этого и нагрешить, не грех.
— Возил.
Макар посмотрел на отца.
Он, который был против всего мирского. Великим грехом считал, грязью всё извне. Даже когда Макар с Беляной к врачам ходили, отец слова, конечно, не сказал, но шибко не доволен был. А тут сам мать повёз.
— Ни чем они не помогли, Макар. Сказали, что ей уже никто не поможет, — отец молчал долго. — Больно ей было, Макар, а я ни одной таблетки ей не дал.
— Чувствовал боль её. Знаю. Но сейчас ей хорошо и мирно, тять. Это я тоже знаю!
Хоронили на третий день, утром, в четырехугольном гробу. Клали покойницу на стружку, которая осталась при его изготовлении, поверх стружки хвойный лапник, подушку набивали берёзовыми листьями. Крышки, по обычаю не было, закрывали полностью простыней.
У порога дома деревня прощалась с матерью. Вынесли гроб из избы, ногами вперёд, поставили на лавку, собравшиеся подходили с молитвами и поклонами. Вся деревня пришла. Крестили все вместе и хоронили тоже все вместе.
Гроб несли до кладбища на руках. Останавливались трижды: в середине села, на краю села и перед кладбищем.
Макар шёл, уставившись себе под ноги. Рядом шаркала бабка Вецена.
Никогда баба не молчала. Всегда рот открыт, что-то рассказывает, учит, вспоминает. Вот и сейчас, идя рядом с Макаром она говорила, говорила, говорила. В он не останавливал, слушал в пол уха. Трещит и пущай себе трещит.
— Раньше, если баба померла, то бабы-то её на кладбище и тащат. Мужика — мужики, а бабу — только бабы. Куда проще на лошади, так нельзя! Не чистое конь животное.
Я ведь, Макар, с месяц назад Всемилу встретила. Сразу от неё дурной запах почувствовала. Человек-то ничем не пахнет, лишь болезни, да пороки через дурные запахи являются. Я ей так и сказала: «О! Всемила, воняш, — закопают. Как есть закопают». Она меня, конечно, шугнула. А я права.
Тьфу, ты! Глянь, глянь, по протоптанной дорожке понесли. Всегда, Макар, раньше по нетореной дороге на кладбище-то гроб несли, чтобы покойный обратно не возвратился.
А тебя так не прокатят, Макар. Не здесь лежать будешь, бегать будешь, точно твой прадед Русай.
Сказала и хихикает. Платочек свой синий оправляет, точно не за гробом идёт, а на прогулке с кавалером.
Макар посмотрел на неё сверху вниз, вот ведь Баба неугомонная, ещё и Русая приплела.
— Душа-то мамкина, до сорокового дня на полотенце обитать будет, которое под иконой висит. На 40-й день вынеси полотенчико за деревню и трижды встряхни, освободи душу. Забыли, как раньше жили. Забыли заветы старые. Да, не лупи ты на меня глазища свои чёрные, знаешь для чего верили в это? Да, для спокойствия живых. Плачут по покойнику, убиваются, а глядь, полотенчико колышется. Сквозняк это, Макар, его теребит-то, дураку понятно. А человек исстрадавшийся верит, что движение это усопшего. И душе спокойно, рядом он значит, видит всё, успокаивает. Много, Макар, обычаев, ой много. Да не для мертвых они, для живых. Чтобы легче разлуку-то перенести, чтобы легче встречи дождаться, уже там, на другой стороне. Ты отцу, Макар, шепни про полотенчико. Шепни. Ему легче будет. Тяжело ему, шибко маетно без бабы своей.
Потом взяла Макара под руку, опёрлась и шла так до самого кладбища. Шла, тихо шаркая ногами, да руку его гладила. Аккуратно выводила каждую косточку, каждый пальчик мяла, утюжила.
Макар замер на мгновение, напрягся, что-то до боли знакомое в движении этом не замысловатом было, а потом сознание его порхнуло в детство.
Переболел Макар тогда ангиной сильной, долго его хворь держала, долго мучила, а после ножки отказали. С месяц ходить не мог. Мать всю домашнюю работу кинула, всё забросила и только рядом с Макаром сидела, да вот так же аккуратно выводила каждую косточку его, каждый пальчик мяла, да утюжила.
И сейчас провожая маму в последний её путь, он остро ощущал её присутствие. Точно прощалась она с ним через бабку.
А Вецена только улыбалась своим пустым ртом и гладила, утюжила и нежила его ладонь.
8
Он не мог не прийти.
Ждал долго, с самого раннего утра здесь был. Тихо ходил между деревянных восьмиугольных крестов, много их новых появилось. Давно он здесь не был. Очень давно.
Он остановился у свежевырытой могилы, медленно втянул в себя запах.
Запах земли.
Чем пахнет земля?
Затхлым, перегноем, прелыми листьями, кладбищем.
Нет… Не этим она пахнет.
Она пахнет — жизнью.
Даже сейчас, стоя рядом у могильной ямой, он вдыхал жизнь.
Смерть — не есть смерть, смерть — это вечная жизнь.
Он неторопливо подошёл к старым захоронениям.
Здесь не было крестов, здесь стояли простые столбы с двускатной крышей. Голбец — так называется это надгробие. На голбцах нет ни имени умершего, ни дат жизни, просто столбик.
Но ему не нужны были имена, он помнил, всё помнил.
Горяй, Есислав, Златояра, Тихомир — все его дети под этими голбцами. Отец, мать тоже здесь. Всех сам схоронил.
Он долго стоял у этих старых, замшелых столбов.
Было тихо, такая тишина бывает только на погосте, казалось, даже лес здесь хранит вечное молчание, пропитанное скорбью и слезами.
А потом он услышал приближающуюся процессию. Всемила едет…
Он спокойно зашёл в лес, встал в зарослях бузины и замер.
Идеальное место, позволяющее всё видеть, но оставаться не замеченным. Ему было это важно, быть не замеченным.