Укрощение огня (СИ) - Абзалова Виктория Николаевна. Страница 11

К сожалению, на все остальное подобной защиты не было — не станешь же сутки напролет ходить в перчатках! Как-то перед ежевечерней партией юноша взглянул на свои исцарапанные до локтей руки и… рассмеялся почти до слез: видели бы его сейчас Васим, вечно трясущийся над своим положением главного гаремного блюстителя, тот же шакал Алишер, либо же кто-нибудь из наложников Фоада — наверняка решили бы, что бредят! Кальяна обкурились или, на худой конец, у Аленького цветочка обнаружился двойник, брат-близнец, джины подменили… Тоже мне, звезда ночей, отрада ложа!

Однако — не этого ли он и хотел?…

В тот вечер Аман не пошел к господину. То было странное, пьянящее чувство — знать, что не он ждет дозволения предложить себя, а ждут его. Особенно когда знаешь, что неповиновение не обернется карой, последней ошибкой, которых некоронованный король себе не позволял, ведь чем выше положение, тем крепче узы. Почувствовать себя хоть призрачно свободным… Юноша опустился перед сыто урчащим сонным пантерышем, осторожно погладив высокий носик: ведь и правда похожи — вкусно кормят, на цепь не сажают, балуют и кусать позволяют… Приручают.

Он откинул крышку «своего» сундучка, аккуратно раскладывая содержимое. Масла он брал и раньше, для купания, а сейчас совершенным изгибом подвел брови и веки, густо начернил ресницы, чуть тронув краской скулы и губы. Тщательно расчесал отросшие почти до пояса волосы, разобрав по прядям локоны и искусно подколов их заколками. Из одежд — выбирал так, будто эта ночь должна была стать первой и последней в жизни…

И, взглянув на свое отражение — беспристрастно признал: он все еще красив. Он все еще может пленять собой… А зачем?

Шорох шагов не дал додумать мысль до конца, Амани взметнулся вихрем, набрасывая на плечи темный мишлах:

— Что тебе? — хмуро сверкнули черные очи.

Мальчик смущенно улыбнулся на привычную резкость:

— Дядя беспокоится здоровы ли вы.

— Здоров… — отмахнулся Аман, прежде чем полный смысл фразы дошел до его сознания.

— Красиво как! — восхищенно вздохнул Тарик на сияющие алые звезды в бурных густых волнах: плащ прикрыл обнаженный торс и прозрачное одеяние, но он не мог скрыть волосы юноши, — У мамы таких не было!

Стало стыдно почему-то.

— Твоя мать — сестра князя? — Амани беспорядочно выдергивал шпильки из прически, не слыша, что спрашивает.

Мальчишка залился румянцем пуще, но ответил честно:

— Что вы… третья жена его брата. Двоюродного, — совсем понуро уточнил Тарик под конец, подозревая, что после такого признания о положении в семейной иерархии привередливая княжая звезда выпрет его с позором и скандалом.

— Возьми, — рубиновые искры вдруг впились в подхваченные ладошки.

— Да как же?!

— Возьми! — криво усмехнулся Аман. — Матери подаришь… или невесте. Тебе до того недолго осталось.

— Что вы!!!

— Иди!

Когда после долгих сбивчивых отнекиваний и благодарностей, одуревший от неожиданного подарка мальчишка наконец отвязался и ушел, Амани вернулся к наглой кошатине, повадившейся спать на его постели, бездумно потрепав звереныша за бархатные ушки:

— Не хочу больше… Слышишь?! Не хочу. И ты тоже ошейник носить не будешь!

11

Как сменяют друг друга времена года, как солнце и луна от века следуют друг за другом, и буйством зелени зарастает шрам лесного пожара, так гибким побегом вновь распрямляется надломленный дух, пока душа молода, и живое горячее пламя питает ее.

Он словно бы в глаза посмотрел себе в тот вечер, и туман, доселе мешавший разглядеть очевидное наконец рассеялся, а прежняя улыбка торжества и уверенности в собственном превосходстве осветила лицо. Аман жестоко встряхнул себя, напомнив простую истину — кто все время оглядывается назад, не видит пути перед собой и неизбежно споткнется. К чему снова и снова травить собственное сердце ядом бесплодных обид и бессильной горечи? Как будто и без того в мире мало забот! Так не лучше ли вместо того обратиться вперед, найдя достойную цель для своих усилий?

Он молод, здоров, по-прежнему прекрасен, и все так же искусен в танце и любви. Уже немало! Но кто сказал, что нужно останавливаться на достигнутом? И если он не хочет больше быть чьей-то слепой игрушкой, не имеющей права на собственную волю, то должен убедить в том и тех, кто сейчас окружает его и составляет жизнь изо дня в день.

А значит, прежде всего — его господина. Что ж, хоть поступки мужчины порой напоминали юноше сытого кота, с удовольствием наблюдавшего за мышью и иногда поигрывавшего с ней, зная, что добыча никуда не денется из его лап, Амани не мог не признать, что даже в этих играх князю присуще благородство.

То уникальное свойство, которое способно надежнее всего обезопасить юношу от нежеланной участи… Ибо куда труднее переступить через того, в ком видишь человека, а не забаву либо же помеху. К тому же, человек благородный — сам по себе доверием пренебрегать не станет, а там, где не хватит одного благородства на выручку придет извечное желание человека хотя бы в чьих-нибудь глазах смотреться лучше, чем он есть! Аман впервые признал, что будущее его не так уж беспросветно, наоборот способно принести возможности, на которые он раньше и не смел надеяться.

Однако это значило, что юноша тоже не может давать повода для упреков, и в первую очередь следует забыть о детских выходках и истериках. Добиться уважения, а не привычки, замешанной на вожделении — цель не из легких, но в последнем не было ничего нового, чтобы испугать. Тем более всерьез.

Погруженный в мысли о наиболее успешной тактике, должной привести его к успеху, Амани поднялся по тропинке, ведущей на вершину одной из скал, в которых врастала часть громадного замка, и остановился, в задумчивости смотря на грандиозную твердыню: вид сокрушал воображение. И юноша с неудовольствием признал, что прожив в крепости уже несколько месяцев, знает о ней и ее людях лишь жалкие крохи, а между тем уклад и быт, вообще порядки — здесь совсем иные, и прежний опыт вряд ли явится подмогой. Так почему, когда гаремные стражи не дышат ему в спину, он еще не воспользовался предоставленной свободой?

И люди… Помимо Тарика, который кстати княжеский племянник, уже сейчас, не прилагая никаких усилий, Амани мог бы ближе сойтись с тремя не самыми последними из обитателей Мансуры: библиотекарем Сафиром, лекарем Фархадом и ловчим Надебом, нужно было проявить лишь больше интереса! Улыбка юркой змейкой скользнула по губам юноши: пора окончить добровольное затворничество в пределах спальни с библиотекой… Низкий смех за плечом заставил его вздрогнуть от неожиданности.

Мгновенно овладев собой, Аман развернулся навстречу с неторопливой величавой грацией, склонив голову перед господином: он не сомневался в том, кто отыскал его, и не ошибся — никто иной как князь, случайно заметив юношу, отложил дела и нарушил его уединение.

— Ты смотрел вниз, — заметил Амир, и в голосе отчетливо сквозили дразнящие нотки, — как если бы выбирал место для атаки…

Это не прозвучало обвинением либо холодной констатацией неотвратимо грядущего наказания, и помня о своих намерениях, Амани улыбнулся вполне искренне, но сдержано — только дрогнули слегка уголки чувственных ярких губ.

— Господин опять шутит. Какой же из меня воин! — уронил он.

Самый настоящий! — князь оценил реакцию и сам ответ, и горделивое достоинство, с которым тот прозвучал. — Ох, мальчик! Тебе б родиться принцем! Но тогда и в самом деле не иначе джинов бы пришлось призывать на помощь, чтобы забрать тебя… Благослови Аллах ошейник прежнего хозяина на твоем горле за то, что ты сейчас стоишь передо мной! Он не сломил твой пламенный дух, а лишь привел к назначенной — Создателем ли, звездами Его — судьбе, и верно, что то что нас не убивает, наоборот, делает сильнее…

Аман не мог знать, о чем думает в этот миг мужчина, но то же задумчивое восхищение в его глазах, порождало собой странное чувство, которое юноше совершенно не нравилось, ибо самым близким к нему значением было бы смятение. Он отвернулся, сделав вид, что любуется панорамой.