На кладбище Невинных (СИ) - Михайлова Ольга Николаевна. Страница 29

— Что ж, господа, я благодарю вас. Тело можно забрать уже сегодня. Если что-нибудь выяснится, мы известим вас. Со своей стороны прошу, если станет известно хоть что-нибудь новое о судьбе мадемуазель, сообщить нам немедленно.

Все поднялись, Анри де Кастаньяк тихо сказал Жоэлю, что ему надо в Шуази, тот кивнул и ответил, что доберётся домой сам. Он уже заметил на набережной свободного извозчика и тут услышал сзади стук копыт, скрип рессор и насмешливый, вкрадчивый голос Камиля д'Авранжа:

— Отцы-иезуиты могут гордиться тобой, мой милый Жоэль. Значит, девица приходила исповедоваться, да? Просто прелестно! Полночная исповедь, как романтично. Как же ты сохранил целомудрие, а? — Граф рассмеялся, щёлкнул пальцами, и карета понеслась вдоль реки.

Глава 3

«Великое преимущество сословия монашествующих…»

Аббат вздохнул и пошёл к наёмному экипажу. Язвительные слова Камиля д'Авранжа не задели его. Он и сам понимал, что его рассказ был рассчитан на доверие слушателей и на представление о том, что жертва убийства — девица непорочной души. Счастье ещё, что Люсиль после него видел банкир, не то бы…

Но ведь Тибальдо больше, чем прав, размышлял аббат, вяло разглядывая из окна кареты прохожих на набережной. Люсиль была хладнокровной негодяйкой, но кто знал об этом? Внешне девица была красивой, прекрасно воспитанной и, как выразился банкир, «здравомыслящей». Их единый опыт общения без свидетелей изменил, и весьма, мнение аббата о душевных качества мадемуазель, но встреча эта нисколько не поколебала истинности суждения её опекуна. В здравомыслии Люсиль отказать было трудно.

Но что же могло заставить умную девицу выйти ночью из дома? И это притом, что ей была известна судьба Розалин де Монфор-Ламори! Непостижимо. Мистика какая-то…

И снова эта ироничная улыбка д'Авранжа… Язвительные и насмешливые слова. Во время прошлой встречи д'Авранж сказал, что он, Жоэль, многого не знает. За эти годы из Камиля, похоже, сформировался откровенный распутник, тем паче, что препятствий этому в нём было мало ещё с отрочества. Духовная осторожность, страх греха и понимание допустимых пределов — все эти спасающие черты всегда были ему ненавистны. Но в причастность к происходящему Камиля Жоэль всё же не верил. Преступления были так мерзостны в своём уродстве, некрасивы до омерзения…

Но разве Камиль эстет? Ещё в юности жеманство, кокетство были чужды ему, всё его существо дышало грубой, сметающей все на своём пути жаждой наслаждения, исторгало вопли, корчилось в пароксизме удовлетворения своих неистовых и ненасытных вожделений — и он добивался желаемого… любой ценой. Аббату снова вспомнилась Мари, потом — распутная, ветреная улыбка д'Авранжа над гробом Розалин.

Нет-нет! Камиль сказал тогда, что «это пустяки», разумея, что к нему это не имеет никакого отношения. И дело не в омерзительности этих преступлений, но в чём-то ином. Аббат закрыл глаза. Нет. Нет. Слишком страшно, понял он. Слишком страшно это для распутника д'Авранжа. Мерзость — мерзостью, но ужас-то запредельный. Аббат и сам не заметил, как экипаж остановился у его дома.

К обеду Сен-Северена известили, что отпевание пройдёт в Сен-Медаре завтра, в два часа пополудни. От маркизы де Граммон отец Жоэль получил уведомление, что в связи с горестными обстоятельствами последних дней она не сможет принять его завтра, но будет весьма рада видеть в пятницу, в обычное время.

Анри де Кастаньяк прислал записку с просьбой разрешить переночевать у него — он боится оставаться один, и аббат не мог ему отказать, хоть для него самого это было большой тяготой. Как утешать несчастного в потере той, что в первые же дни брака сделала бы его подлинно несчастным, покрыв позором имя и унизив мужское достоинство? Знай это Анри — сожалеть было бы не о чем, но кто бы просветил его? Тайна сия обречена была умереть вместе с аббатом.

Жоэль приказал постелить для Анри в своей спальне, до его приезда горячо молился, дабы укрепил Господь душу его бедного приятеля, укрепил бы и его собственную душу, ослабевшую под бременем мерзости. Он подумывал просто заставить Анри выпить побольше: это поможет забыться, хоть на ночь отвлечёт беднягу от скорбных дум. Решил выпить и сам, но тут же покачал головой. Нет, доброе вино излишне развязывает язык. А его упаси Бог проболтаться даже во сне.

Однако эта ночь не подвергла искушению словоохотливость аббата. Анри до того устал и был так истомлён душой, что нуждался не столько в утешении, сколько в чужом присутствии и, выпив пару бокалов по совету Жоэля, откинулся на постели и некоторое время горько жаловался на судьбу. Ведь третий раз его брак обрушивается! В юности он не успел сделать предложение нравящейся ему девице, как та пошла под венец с другим, потом ему отказали, ибо семья была разорена, едва же удалось стать на ноги, выдвинуться, и нашёл он достойную девицу, и вот, Господи, чем всё кончилось! А ведь он последний в роду, и мать его так радовалась предстоящей свадьбе! Подумать страшно, как сообщить ей в Руан о случившемся?! «Господи, за что ты гневаешься на меня? Ведь всегда старался ходить я путями твоими! В чём грех мой, Господи, в чём вина моя?», — причитал Анри, глядя в полупустой бокал.

Полуночник неодобрительно и даже ревниво взирал на вторгшегося в их с хозяином владения, аббат же, почёсывая за ухом кота, мягко заметил приятелю, что всё промыслительно, хоть не всегда слабый разум человеческий способен постичь милосердие Божье, иногда кажущееся ему карой. Разве не страдал праведный Иов? Но за грехи ли свои? Нет, во испытание веры своей и праведности, терпения и смирения своего!

Анри шмыгнул носом. Ох, дай Бог, чтобы и его кара сменилась милостью Божьей, ведь даже в доме своём нет ему покоя и сочувствия. Сестрица его, Флоранс, ведущая его хозяйство, узнав о гибели Люсиль, заказала благодарственный молебен! Подумать только! Какая чёрствость и мстительность! Аббат удивился. Но почему? Оказывается, Флоранс упорно сватала ему свою подругу, Паолин де Тессей, но той уже тридцать, а он увлёкся Люсиль, которая сестре не нравилась до отвращения. Она имела наглость утверждать, что его невеста не имеет ни подлинной скромности, ни веры! Ох уж эти женщины, ох, языки…

Аббат, к удивлению Анри, встал на сторону сестры Кастаньяка. Паолин его прихожанка, девица прекрасная, долгие годы преданно ухаживала за больным отцом, поэтому и не вышла замуж. Напрасно Анри пренебрёг столь добродетельной особой. Сестра права, он поступил не лучшим образом, выбрав невесту на восемнадцать лет моложе. Это неразумно. Юность глупа, легкомысленна и подвержена соблазнам, но зрелость тверда в истине. Вот эту-то достойную девицу ему и надлежит выбрать в жёны.

Анри растерянно уставился на друга, мигая и закрываясь рукой от каминного пламени.

— Что ты говоришь, Жоэль? Ведь Люсиль ещё даже не покрыта землёй! Как я могу?

Аббат был настроен твёрдо. Он устал и хотел спать.

— Не строй из себя вдовца, когда и мужем-то не был. В конце Адвента сделаешь предложение девице Паолин, после Рождества я вас повенчаю. — Аббат резко поднялся и задул свечу.

Растерянный Кастаньяк оторопел. Что происходит? Аббат Жоэль, всегда такой кроткий и милосердный, сострадательный и добросердечный! Он даже не сказал ни одного сочувственного слова о бедняжке Люсиль! Точь в точь как этот чёртов Камиль д'Авранж, которого Анри встретил в похоронной конторе. Тот имел наглость даже глумливо заметить ему, что невинность не означает отсутствия вины, но порой есть вина сугубая…

— Что? — изумлённо спросил аббат, поднявшись с подушки. — Что ты сказал?

Анри не заметил, что опьянев, думал вслух. Он досадливо уточнил:

— Да этот сукин сын д'Авранж смеялся сегодня. Урод чёртов, говорят, по самым грязным вертепам шляется, где проститутки по пятьдесят су… В обществе всё вокруг девиц ходит, облизывается, да кто ж на такого посмотрит-то? Дрожь ведь берёт. Говорят, он вхож к Субизу и участвовал в его «афинских ночах». Туда свозили девиц отовсюду… Так, по крайней мере, болтал спьяну Жофрей де Треллон. Уж не знаю, правда ли? Ему, конечно, Жофрею-то, и налгать-то… ничего… не стоит… Хоть, может, и нет… Кто же добровольно пойдёт за д'Авранжа-то? — Голос Анри становился всё тише и наконец умолк.