Смеющаяся Тьма (СИ) - Громова Полина. Страница 5

Собравшись с силами, я наконец-то сдвинулся с места. Покачнулся, переставил ногу, пошел прочь. Я ничего не чувствовал, кроме усталости. Но усталость была такой огромной, что хотелось забраться под могильную плиту, закутаться в теплую землю и уснуть навсегда.

Я добрел до какого-то переулка, завернул в него, рухнул на каменное крыльцо. Я просто больше не мог идти дальше. Привалившись спиной к стене, я постарался успокоиться. Что бы со мной ни произошло, я не имею права вернуться домой в таком состоянии.

Я знал, где нахожусь. Я знал этот переулок и дома эти знал. Отсюда до дома — рукой подать. Но прежде надо немного собраться с мыслями. Это место отлично подходит: тихо, пахнет, правда, помоями и крысами, но зато я чувствую себя в безопасности. Из переулка просматривается улица, снег сюда почти не наметает, так что в случае чего я увижу их раньше, чем они меня… Чего? Кто — они? Кто — я?.. Что вообще происходит? В конце концов, я живу в этом городе, у меня есть гражданство, я имею право на защиту Закона. Эй, Стража! Кто-нибудь! Защитите меня от этого… ЧЕГО?!.

Стиснув ладонями виски, я заорал и тут же почувствовал, как по щекам потекли слезы. Я не плакал четыре года. Иногда, в детстве, когда бывало очень больно или обидно, это помогало. Сейчас не помогло — я только наглотался крысиного воздуха…

— Уходи.

Я вздрогнул от звука этого голоса. Не мужского и не женского, бесполого. И бесстрастного. Но ничего умнее не придумал, как переспросить:

— Что?

— Уходи, — точно так же повторил голос. Ничего добавлять к уже сказанному он явно не собирался. Да что же это такое! Хоть где-нибудь я могу посидеть несколько минут? Просто спокойно посидеть — что, это так много?..

— Почему я должен уйти?

— Ты слепой. Нам не нравится, когда на нас смотрят слепые. Уходи.

А ведь я и в самом деле уже пару минут старательно буравил глазами темноту переулка, пытаясь подробнее разглядеть место, куда я попал. И только сейчас я заметил, что передо мной висит непроницаемая завеса тьмы, которой нипочем даже фонарный уличный свет, нехотя заползающий сюда.

Я поднялся. Спорить с незримыми собеседниками, кем бы они ни были, больше не хотелось.

— Приходи сюда, когда прозреешь, — миролюбиво предложил голос.

— Хорошо, — ответил я, и темнота услужливо расступилась, освобождая для меня узкую дорожку — проход между домами. На этот раз я, кажется, легко отделался…

Как я добирался домой, помню смутно. Несмотря на усталость, все-таки сделал небольшой крюк. Шарахался от каждой тени. Мне казалось, меня кто-то преследует, хотя кто мог меня преследовать? Кому я нужен? В том-то все и дело — я никому не нужен. Не надо меня обманывать.

Некоторые вещи, как бы ты ни мечтал о них, все-таки не должны происходить. Особенно если они не могут произойти достаточно отчетливо и убедить тебя, что все — на самом деле, а не игра твоего воображения… не галлюцинации… или еще что-то в этом роде…

Тепло и запах родного дома, еще сохранившийся в этих стенах, подействовали на меня одурманивающее. Я поднялся по лестнице, чуть не споткнулся о кучу досок, наваленных друг на друга около стены в коридоре. Доски были старые, будто бы содранные с какого-то забора. Кто-то из жильцов, наверное, решил разделить свою комнату и сдавать угол. Это, к сожалению, не возбранялось, хотя дом и так был изуродован — дальше некуда.

У нас с мамой было три комнаты, самые дальние на втором этаже. Несмотря на то, что время уже давно перевалило за полночь, дом и не думал затихать: в первой комнате гуляли, оттуда вязко тянуло брагой, раздавался смех, кто-то даже пел под аккомпанемент расстроенных клавикордов. Дальше была большая комната, переделанная под кухню, — нижней для всех обитателей дома не хватало. Там металлически лязгала посуда, привычно и даже как-то лениво переругивались две не старые еще женщины из разных комнат. Пахло чем-то съедобным, хотя и подгоревшим. Но есть мне не хотелось. Меня отчетливо подташнивало.

Дальше была пустующая комната — в ней недавно был пожар, гарью пропах весь этаж и я даже не ощущал этого запаха, а нынешний владелец затягивал с ремонтом. Дальше была несуразно-длинная комната (бывший коридор), где жила молодая семья: парень, девушка и их грудная дочка. Девочка почти постоянно плакала: спать здесь было, считай, невозможно. Потом была небольшая комната — в ней жил всего один человек, старый и глухой дед Симеон. У него была родня, снимавшая эту комнату, но навещал его только внук — парнишка моего возраста по имени Юрис. Нам с мамой очень повезло, что именно дед Симеон был нашим ближайшим соседом: из его комнаты в любое время суток сочилась густая тишина.

У мамы было две комнаты: одна проходная, что-то вроде гостиной, вторая была спальней. Моя комната была угловой, самой последней на этаже. Вот сейчас я открою дверь, зажгу лампу и увижу письменный стол у окна, приставленный к нему стул, вылинявшую малиновую занавеску, платяной шкаф, забитый отцовскими книгами — теми, что я не согласился бы продать, даже если бы умирал с голоду. А еще в моей комнате стоит маленький комод для одежды и простая кровать у левой стены.

Нормально. Тысячи людей так живут. Тысячи — еще хуже. Так что мне не на что жаловаться. Пусть жильцы меня не очень-то жалуют, меня это не беспокоит. Я сам недолюбливаю в этом доме почти всех. Это совершенно нормальные люди, и при других обстоятельствах я бы хорошо ладил с ними. Но мы были вынуждены жить все вместе, более того: они жили в нашем с мамой доме. Это определяло все… Впрочем, жаловаться мне было не на что. У нас хотя бы есть крыша над головой, а я молодой, здоровый, я буду много работать, и все будет хорошо. Возможно, со временем мы даже сможем переехать отсюда.

Я вошел, закрыл за собой дверь, привычным движением зажег лампу… и чуть не выронил ее.

На единственном стуле, выставленном на середину комнаты, распахнув свою накидку, сидела та самая девушка. «Хельга» — всплыло в моей памяти. А рядом с ней, словно ожидая распоряжений, стоял Колен.

— Добрый вечер, — сказала девушка.

— Добрый вечер, — ответил я.

Пройдя мимо них, я поставил лампу на комод и сел на свою постель.

Я не знал, как с ними заговорить, а они не торопились начинать разговор, поэтому какое-то время мы просто молча смотрели друг на друга.

Хельга позволяла себя рассматривать. В свете лампы я мог разглядеть, что она одета в свитер из тонкой шерсти и узкие брюки, на ногах у нее были сапожки из замши с длинным кудлатым мехом. Руки Хельга держала на коленях, и я долго смотрел на ее тонкие, холеные пальцы, придерживавшие снятый берет. Потом я осмелился и поднял взгляд выше. Лицо у Хельги было приятное, хотя и немного мальчишеское — а может, мальчишеским оно казалось из-за короткой стрижки, такую не увидишь у благовоспитанных городских девушек. Хельге же это шло. Глаза ее с подкрашенными ресницами были раскосые и, кажется, серые. Нос и подбородок у нее были острые, а губы тонкие и подвижные. Еще до того, как она заговорила со мной, я заметил, что зубы у нее мелкие и острые и на них не то, что смотреть — о них даже думать неприятно. От этого становится как-то не по себе.

Время шло. Молчание затягивалось.

— Что это было? — хрипловатым голосом спросил я. — Там, на перекрестке? Сон?

— Наваждение, — ответила Хельга. Лицо ее было спокойным и серьезным.

— Ты взяла его из моей головы?

— Да.

— То, что было потом, тоже твоих рук дело?

— Нет. А что было потом?

Я отвернулся.

— Не важно… Скажи мне, зачем ты так со мной поступила?

Она пожала плечами.

— Зачем? — настойчиво повторил я и прямо посмотрел на нее.

Лицо Хельги выскользнуло из-под моего взгляда: девушка запрокинула голову и уставилась в потолок. Отвечать она, кажется, не собиралась. Я решил переменить тему.

— Как ты попала сюда?

— Пришла, — ответила она, глядя вверх. — Вместе с тобой. Здесь, похоже, все равно, кто к кому когда и зачем приходит. Здорово! — она улыбнулась и вдруг подняла голову и посмотрела на меня. — Значит, ты так себе представляешь свое существование в качестве мага? Этакий всесильный герой, которому никто не указ, но без которого мир рухнет… Неужели ты не мог придумать что-нибудь поинтереснее?