Белый Орден или Новые приключения Ариэля (СИ) - Катканов Сергей Юрьевич. Страница 36

— Но во всех этих мирах время течёт одинаково, и они все развёрнуты на едином пространстве.

— Тоже не факт. Восприятие времени очень субъективно, и пространство у каждого своё. Если человек всю жизнь прожил в одной деревне и никогда её не покидал, его деревня и есть его мир, в его пространстве ничего больше нет. Для другого человека пространство — это его страна, для третьего — множество стран. А для первого — все эти страны, если ему о них расскажут — иллюзия, химера, нечто совершенно нереальное, потому что ничего такого в пространстве его души не существует. Вот я, например, 30 лет прожил в том мире, где никакой Европы не существует, а ты до встречи со мной жил в том мире, где нет никакого царства пресвитера Иоанна. Когда мы познакомились, это была встреча двух миров. Эта встреча произошла потому, что наши миры хотели встретиться. А могли и не захотеть. И тогда каждый из нас воспринял бы другого как мираж, как иллюзию, как нечто абсолютно нереальное.

— Но ведь вашего царства нет на карте мира.

— Это потому, что все карты двухмерны. Может быть, наше царство на обратной стороне вашей карты, а вы просто никогда её не переворачивали?

— Так может и не надо её переворачивать?

— Кому как. Если ты здесь, значит тебе это надо. А вот твой знакомый Арман… Судя по тому, что ты о нём рассказал, он всё это прекрасно понимает, но он сделал другой выбор, предпочитая действовать и перемещаться в пределах уже известных ему двух измерений. Он отправится в царство пресвитера Иоанна, но это будет совсем другое царство, не похожее на наше, потому что оно — с его карты. Он сделал выбор, сообразуясь с особенностями собственной души. Души у людей разные. Для кого-то собственная деревня слишком велика, а для кого-то и всей карты мира мало. Вот для таких и открываются другие миры.

— У меня от всего этого голова кругом идёт.

— А душа? Разве в твоей душе что-нибудь изменилось? В какую бы эпоху, в какой бы стране, в каком бы из миров ты не находился, твоя душа сохраняет единый вектор — движение ко Христу. Только это и имеет значение, только это и есть реальность, а все эти эпохи и миры — лишь набор декораций, которые могут быть какими угодно — по сути ничего не меняется.

— И какой у вас тут теперь набор декораций? — улыбнулся Жан.

Ариэль рассказал о крушении царства пресвитера, о газавате, о драконах, о том, что уже сделано для возрождения Ордена.

— Да… веселуха, — развёл руками Жан. — Храмовников тут у вас действительно не хватало. У вас ведь нет ничего подобного Ордену Храма?

— Наше рыцарство по духу заметно отличается от вашего. Наши воспитывались в совсем других условиях, а потом условия изменились настолько резко, что большинство пережило это как сильный удар палицей по шлему. Ваши рыцарские традиции ковались веками, а мы прожили в нашем мире, каким он стал, совсем недолго. Наши рыцари ещё не успели преодолеть полной дезориентации — старые традиции полетели в пропасть, новые ещё только начинают зарождаться. Уверен, что многие наши рыцари по психологическому складу очень близки к храмовникам, но они пока не знают об этом. Вот вы им и расскажите. Думаю, что тебе предстоит создать новый Орден Храма на новой почве. Не сомневаюсь, что многие из наших рыцарей захотят стать храмовниками.

— В роли магистра я себя, конечно, никогда не видел.

— А тут уж Богу виднее. Не случайно же Он привёл тебя сюда.

— Не случайно… Совсем забыл! По утру я обнаружил в своём корабельном сундуке кроме одежды и оружия толстый пакет, который должен передать тебе, — Жан достал из своего кожаного вещевого мешка, очевидно, подаренного кораблём, бумажный пакет, на котором так и было написано: «Ариэлю».

Пакет был из плотной бумаги, которую производили, наверное, только в Китае, а внутри оказалась пачка непереплетённых листов пергамента. На этой пачке сверху лежал один бумажный лист, видимо, положенный сюда тем, кто запечатывал рукопись в пакет. На листе было написано: «Записки Эрлеберта, который служил Гильперику, последнему королю из династии Меровингов». Ариэль отложил бумажный лист и начал знакомиться с пергаментной рукописью.

Глава XII, в которой Ариэль читает записки Эрлеберта

Вчера король Гипельрик сказал мне: «Ты знаешь, Эрлеберт, я, наверное, счастлив. На мою долю достались одни только радости царствования, а все тяготы, которые обычно связаны с троном, несёт на себе мой славный мажордом Пипин. Он могучий воин, великий правитель и отлично справляется с нашим королевством, а я принимаю все почести, которые подобают монарху: ношу корону, хожу в шелках, пью дорогое вино и ем нежнейшее мясо. Что ещё можно желать от жизни? Все короли мне, наверное, завидуют».

Я глянул на короля, который восседал на своём троне в расслабленной позе, на его расплывшееся безвольное лицо, коснулся взглядом его мутных бессмысленных глаз и… ничего ему не сказал. Сердце моё сжалось от боли и тоски. Во что превратился король из некогда славной династии Меровингов! Он гораздо ничтожнее самого ничтожного из своих подданных. Да что говорить о подданных, жизнь любой коровы на скотском дворе более осмысленна, чем жизнь этого короля, у любого откормленного хряка больше достоинства, чем у этого Меровинга! А ведь я когда-то любил короля, теперь же не испытываю, глядя на него, ничего, кроме стыда.

Если король по дружески обращается к своему рыцарю, ничего ему не ответить — неслыханная дерзость, какой я никогда раньше себе не позволял, но сейчас у меня просто не было сил выдавить из себя хоть слово. В ответ на мою дерзость король бегло, искоса на меня глянул, в его взгляде не было гнева, ни на какие сильные эмоции он уже не был способен, даже более того, я заметил в его взгляде испуг. Гильперик, очевидно, на секунду усомнился в своём счастье, если уж самый верный его рыцарь позволяет себе не отвечать ему. Он не напрасно боялся, я мог бы сейчас осыпать его самыми грубыми ругательствами, совершенно не опасаясь за последствия, но до этого я, конечно, никогда не дойду. Можно не уважать короля, но надо уважать трон, если же я поставлю королевскую власть ни во что, тогда и моё рыцарское достоинство превратиться в пустой звук. Рыцарь, плюющий на трон, становится ничтожен, а себя я пока ещё уважаю. Поэтому я со всем достоинством, на какое был способен, наконец проговорил: «Позвольте откланяться, ваше величество». Гильперик небрежно махнул рукой, очевидно, наказывая меня этой небрежностью за то, что я не захотел с ним поговорить, а заодно и получая удовольствие от того, что движение его руки ещё хоть кто-то готов понимать, как приказ.

Что случилось с Меровингами, наследниками короля Хлодвига, который по всем признакам должен был стать основателем великой династии? Когда-то личность Хлодвига занимала меня до чрезвычайности, я неутомимо рылся в хрониках, стараясь отыскать как можно больше сведений об этом короле. Мне очень хотелось найти подтверждение тому, что Хлодвиг был олицетворением всех мыслимых и немыслимых достоинств, но любовь к правде вынудила меня сделать вывод о том, что Хлодвиг был самым диким дикарём, какого только можно себе представить. Впрочем, он был дикарём выдающимся, более всего в нём поражала огромная, необузданная жизненная сила, невероятная энергия, которая и позволила ему возвыситься над другими вожаками франков. Он был не просто очень силён физически, хотя и это тоже, и без этого тогда было никак, но главной в нём была сила внутренняя, позволяющая одним только словом, произнесённым еле слышным шёпотом, приводить в движение огромные массы людей. Хлодвига окутывала чудесная аура власти, которую никак невозможно изобразить, если её нет. Её и наработать тоже невозможно. Никакими героическими трудами не создать себе ауру власти, с этим можно только родиться. Это особое благословение Божие. Так вот у Хлодвига этот особый, чрезвычайно редкий Божий дар наличествовал в такой степени, в какой это вообще редко случается. Этот человек был уникальным алмазом, очень крупным и чрезвычайно крепким, но грубым и вообще-то совершенно некрасивым. Красота таилась внутри него, но не проявляла себя никак, потому что алмазы создаёт Бог, а бриллианты из них делают люди. Хлодвигу предстояло самого себя обработать так, чтобы великая красота, заложенная в нём от рождения, вспыхнула всеми гранями и поразила весь мир.