Арджуманд. Великая история великой любви - Мурари Тимери Н.. Страница 56

— Нужно это запомнить, — улыбнулся Дара.

— Я напомню тебе.

— Смотрите! Смотрите! — раздались возгласы женщин, столпившихся у окна.

Из-за облаков выплыл месяц, небо стало серебристо-серым. Белоснежный мрамор, отражаясь в воде, сиял, все сооружение стало воздушным и чем-то напоминало прелестную женщину, любующуюся собой перед зеркалом. По контрасту вода вокруг казалась черной, как ночь. Люди не поднимали глаз на само здание — на купол, подобно гигантской жемчужине плывущий в ночном небе, — они вглядывались только в его волшебный образ. Зрелище исполнило сердца и глаза покоем, безмолвием, молитвой. Когда наконец они, оторвали глаза от воды, гробница воплощением скорби высилась в холодном свете, ее внешнее великолепие не могло скрыть исходившей от стен вечной печали…

Пока Шах-Джахан и другие стояли у окна, Аурангзеб удалился, ему хватило и беглого взгляда на Тадж-Махал. Покинув дворец, он сел на коня и один, без свиты, поскакал в город; тишину спящих улиц нарушал дробный топот копыт. У дверей мечети он спешился и, постучав, вошел в небольшое приземистое здание. Комната была обставлена скромно — ковер, лежанка, подушки. Принц низко поклонился полулежащему человеку. Поспешно встав, тот отвесил еще более низкий, почтительный поклон.

— Сядь. Это мне подобает стоять в твоем присутствии, — сказал Аурангзеб. — Божий человек заслуживает большего почтения, чем сын падишаха.

Шейх Варис Сирхинди не подчинился приказанию и остался на ногах. Правоверный суннит, он был муллой, как и его отец, шейх Ахмад Сирхинди. Акбар бросил Ахмаду вызов, Джахангир подверг его аресту. Сейчас Шах-Джахан относился к Варису как к парии, продолжающему дело отца: борьбу за победу ислама и уничтожение неверных.

— Я сейчас был в общество своего брата, Дары. Но счел, что оно слишком тяжело для меня, как жирная пища для желудка. — Аурангзеб показно рыгнул. — На чьей ты стороне?

— Вашего высочества, разумеется. Мы все поддержим вас. Вы восстановите веру и будете истинным Бичом Аллаха.

— Обещаю.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

История любви

1031/1621 год

АРДЖУМАНД

Сквозь сон я слышала, как уходит любимый.

Я проснулась и прислушалась к шепоту. Ранним утром, когда только начинало светать, воздух был приятно прохладен, но — вот жестокость — это длилось так недолго. Край солнечного диска, едва показавшись, обрушивал на землю поток жара, не иссякающего даже после заката.

Я встала и выглянула. Мой принц стоял на балконе, погруженный в раздумья, потом резко повернулся и быстро пошел по коридору. Он направлялся в западное крыло дворца, к покоям Хосрова. Я видела, как за ним метнулись еще тени.

Ко мне зашел Иса.

— Что случилось, Иса?

— Правитель очень болен, — ответил он и пожал плечами: — Опять.

— Кого вызвал мой муж?

— Аллами Саадуллу-хана, — тихо произнес он. — И солдат.

Я стремительно побежала по коридорам. У закрытых дверей комнаты Хосрова стоял друг моего мужа, рядом с ним двое солдат.

— Где принц Шах-Джахан?

— Внутри, ваше высочество. Прикажете позвать его?

— Нет, — сказала я и проскользнула в дверь.

Было еще темно. Мои глаза еле различили две слившиеся тени. Потом до меня донесся жаркий шепот Хосрова, наполнивший комнату насмешливым тактья такхта?

После паузы голос моего мужа сурово произнес:

— Такхта!

— О, нет! — шепотом воскликнула я.

Любимый обернулся, увидел меня, но не двинулся с места. Голос его был тверд, в нем слышалась непреклонность:

— Уходи. Это мое дело.

Страж Хосрова — он тоже был здесь — схватился за оружие. Он колебался, не зная, как поступить. Сначала он посмотрел на хозяина, затем на меня.

— Бей, нанеси удар, скорее, — зашептал Хосров. — Он не вооружен. Убей же его, глупец!

Но страж все еще колебался. Повернув голову к двери, он впился в нее, будто мог видеть сквозь стены. Лицо его было помято со сна, борода всклокочена, цепи, связующей его с Хосровом, на нем не было.

— Я назначу тебя наместником Бенгалии, когда стану падишахом. Бей же!

Мой любимый не шелохнулся. Он мог закричать, позвать на помощь, но стоял молча. Страж, видимо, догадался, что снаружи кто-то есть. Он медленно опустил меч. Хосров яростно, безнадежно шипел.

— Это не ваш удел, ваше высочество, — сказал стражник, обращаясь к нему. — Я — ваша армия, но ведь я один. Чтобы стать падишахом, пришлось бы одержать слишком много побед, а вы уже проиграли столько сражений… Аллах предназначил это не вам.

Бережно положив на ковер оружие, он склонился перед Хосровом, взял его за руку и прижал ее к своему лбу. То был жест любви, скорбное прощание. Хосров обнял солдата.

— О, мои мечты, — шептал Хосров. Выпустив друга из объятий, он встал и протянул руку к столику, на котором лежали драгоценности: перстни, золотые цепи, браслеты. — Вот. Возьми на память обо мне.

— Мне не нужны такие богатства, ваше высочество.

— Бери. Пусть хоть кому-то бедный Хосров принесет добро.

Он впихнул драгоценности стражу. Одно золотое кольцо упало, покатилось — никто не взглянул в его сторону. Солдат стоял с полными горстями золота, но, казалось, обращал на них не больше внимания, чем на простые голыши с речного дна. Еще какое-то время он всматривался в лицо Хосрова, запоминая его, — в комнате уже было светло. Затем обернулся и посмотрел на Шах-Джахана:

— Я не могу убить принца… — Но прежде чем мой любимый успел ответить на это признание, он холодно прибавил: — Предоставляю принцам самим совершать такие дела.

Изумленные, мы молча смотрели вслед уходящему солдату — он шел с достоинством победителя. Хосров тихо засмеялся:

— А он мудр: предоставляет принцам самим убивать друг друга. Не будь нас, наших амбиций, такие, как он, глядишь, снова стали бы людьми. Он, конечно, вернется к себе в деревню, обзаведется детьми и станет рассказывать им сказки о своем безумном принце…

Очень скоро Хосрову пришла новая мысль, он мягко тронул Шах-Джахана за плечо:

— Не наказывай его. Пусть уходит. Хоть один из нас всех был честен этой ночью. Ночью? Уже день. Я говорю так, будто время имеет значение и нужно соблюдать точность.

— Оставь нас, — снова обратился ко мне Шах-Джахан.

— Зачем? — спросил Хосров. — Разве ты не хочешь, чтобы прекрасная Арджуманд стала свидетельницей моей смерти? — Он обернулся ко мне, кривя в ухмылке губы. — Она той же крови, что эта шлюха, Мехрун-Нисса. Это же она тебя прислала.

— Я не повинуюсь ее приказам. Я — не мой отец. — Шах-Джахан взял меня за руку и повел к двери. Я вырвалась:

— Не убивай его. Умоляю тебя, любовь моя, супруг мой! Ты не должен его убивать.

— Не должен? Это необходимо. У него все еще есть соратники, тень его падает на трон. Пусть лучше упадет в гроб.

— Отправь его в ссылку. Вели заковать в кандалы. Заточи в темницу. Только не убивай!

Шах-Джахан смотрел на меня, потемнев от гнева. Я понимала, что не сумею убедить его. Никогда прежде я не видела такой непоколебимой решимости на лице мужа; мне стало страшно.

— Ты что, так любишь моего брата?

— Вовсе нет. Я говорю так только из любви к тебе. Смерть Хосрова станет нашим проклятием, проклятие падет на наших детей и на детей наших детей. Взгляни на него, нас уже и так преследует его слепота. А смерть его всех потянет за собой. Убив Хосрова, ты станешь первым, кто преступит закон Тимуридов. Твой предок Тамерлан провозгласил этот закон триста лет назад: «Не сотвори зла брату своему, даже если он того заслуживает». Все Моголы свято исполняли его завет. Бабур передал его Хумаюну, Хумаюн — Акбару, Акбар — Джахангиру. Они повиновались словам Тамерлана при любых обстоятельствах. Именно этот закон спас Хосрова от гнева отца. В жилах твоего брата течет та же кровь, что и в твоих, не проливай ее. Она запятнает не только нас, но и наших потомков!

Шах-Джахан рассмеялся. Он долго хохотал, а потом обнял и поцеловал меня: