Арджуманд. Великая история великой любви - Мурари Тимери Н.. Страница 73

Джахангир постарел, а вот Мехрун-Ниссу время щадило. Глаза, правда, были не такими сияющими, как прежде, но в остальном красота ее ничуть не потускнела. В густых черных волосах, ниспадавших до пояса, не было серебра, а талия была такой тонкой, что мужчина смог бы обхватить ее ладонями. Прямая и статная, как и подобает властительнице, Мехрун-Нисса даже молчала величественно, как умеют молчать сильные мира сего, заставляя подданных смиренно склоняться. Власть есть молчание, ибо властителям не подобает много говорить: достаточно того, что они отдают приказания. Мехрун-Нисса сознавала это.

Мальчики поклонились, и она, так же как Джахангир, внимательно рассмотрела их. О чем она думала? О том, что кто-то из них рано или поздно станет падишахом? О том, как убрать их с дороги? До сих пор она поддерживала Шахрияра, надеясь продолжить правление империей и после смерти мужа, через Ладилли, но…

Мехрун-Нисса махнула рукой, мальчики сели. Мунир подал халву, сладости и ласси. Дара деликатно взял что-то с золотого подноса, Аурангзеб отпил только ласси. Мальчики не очень ясно понимали, кто перед ними, и были заворожены скорее красотой госпожи, чем ее высоким положением.

— Как там Арджуманд? — спросила Мехрун-Нисса.

— Это было трудное время для нее, ваше величество. Постоянные переезды не способствовали улучшению здоровья. Однако теперь она в добром здравии и шлет выражения приязни своей тетушке.

— Приязни? — Брови Мехрун-Ниссы взлетели вверх. — Шах-Джахан шлет отцу уверения в любви, а Арджуманд испытывает ко мне не более чем приязнь? Она сердится на меня, Иса?

— Мне ничего об этом неизвестно, ваше величество.

— Вот как? Уж тебе-то, как никому, известны все закоулки ее души, ты знаешь ее лучше, чем муж. Ты всегда был скрытен и слишком уж добродетелен, не то что Мунир, этот за бакшиш способен на все. Во всем виноват Шах-Джахан, сам навлек на свою голову неприятности.

— Но разве не падишах… — Я сделал паузу, понимая, что, говоря о падишахе, подразумеваю сидящую передо мной женщину. — Разве не падишах передал Шахрияру джагир Гисан-Феруз? Шах-Джахан почувствовал себя преданным.

— Земля, титул — он придает слишком большое значение таким вещам.

— Империя, ваше величество, — это тоже земля и титул… Но сейчас единственное желание принца — жить с вами в мире.

— Он все еще не оставил своих притязаний?

— О чем еще может мечтать истинный сын Великого Могола, ваше величество?

Мехрун-Нисса вспыхнула:

— Не сносить тебе головы из-за лукавого языка! Шахрияр тоже истинный сын Джахангира, к тому же более послушный. — Укол был тут же смягчен ласковой, милостивой улыбкой: — Недоразумения в прошлом, мы более не питаем зла к Шах-Джахану. Скажи ему об этом.

— Я передам, что вы так добры… что великодушно прощаете его, ваше величество.

— Надеюсь, мы все сохраним любовь и великодушие в наших сердцах на долгие годы.

Голос Мехрун-Ниссы не дрогнул, и все же ей не удалось скрыть досаду. Она чувствовала, что бразды правления постепенно выскальзывают из ее рук. Теперь она готова была идти на уступки, чтобы обеспечить себе безопасность в будущем.

Пока мы разговаривали, мальчики уснули, устав от избытка впечатлений.

— Здесь им ничто не грозит, — сказала Мехрун-Нисса, сделала паузу, затем продолжала: — Я тоже повинуюсь закону Тимуридов, но будет ли Шах-Джахан верен ему? — Я промолчал. — Ты медлишь с ответом, Иса? Почему? Разве он не потомок Тамерлана, не сын своего отца? Или закон Тамерлана неприменим к Шах-Джахану, Владыке мира?

— Он исполнит его.

— По указке раба? — Она улыбнулась с насмешкой. — Арджуманд не сумела уберечь Хосрова. Почему я должна верить, что ты сможешь спасти моего зятя? — Мехрун-Нисса откинулась на подушки: — Тактья такхта… Меткие слова, какая сила заключена в них, какой выбор они предлагают. Ах, если бы к ним добавилось третье слово — бегство.

— Можно уехать. Шахиншах всегда рад предоставить убежище сыну Могола.

— Уехать… Надолго? Навсегда? Нет, изгнанники обычно возвращаются, ведя за собой армии. Тактья такхта! У Шахрияра нет амбиций, он не помышляет о троне, это я давила на него. А теперь получается, я толкаю его к гробу. Он слаб и глуп, слишком ребячлив, довольствуется малым. Ему бы не хватило сил править империей. Правила бы я.

— Разумеется.

— Снова твой язык, Иса, — укороти его! Я все еще первая жена властителя, а ты — раб, и хозяева слишком далеко, чтобы вступиться.

— Не раб — слуга, — поправил я.

— Это одно и то же.

Мехрун-Нисса вновь была прежней. Все произнесенное ею было не пустыми словами, и я должен был в точности передать наш разговор Шах-Джахану. Она выторговывала Шахрияру жизнь.

— Если Шах-Джахан станет падишахом, Шахрияр удовольствуется наместничеством. Лахор, Пенджаб… Шах-Джахан может отправить его так далеко, как только захочет. Моя дочь Ладилли станет порукой тому, что ее муж никогда не станет предъявлять претензии на престол. — Предзакатные лучи, падающие сквозь джали, мягко осветили ее лицо. Я увидел, что она все-таки постарела. — Ладилли шлет Арджуманд свою любовь. Она всегда ее любила, как родную сестру. Она и сейчас у нее с языка не сходит: «Арджуманд такая сильная, Арджуманд такая храбрая…»

— Я передам ее высочеству все добрые пожелания.

— Любовь! Вечно ты все путаешь, Иса. Любовь… — Она вдруг замолчала. — Какую дорогую цену заплатила Арджуманд за свою любовь! Бесконечные дети, годы лишений… А ведь могла бы остаться здесь, рядом со мной, вместо того чтобы колесить по всей империи с этим… Шах-Джаханом. — Она суховато рассмеялась. — По крайней мере, отдохнула бы от его постоянных притязаний. Я давно ее предостерегала… Но она не обратила внимания. Она еще вспомнит мой совет… Рождения и смерти, рождения и смерти. Сколько боли! Мне хватило одного ребенка. Не могу переносить боль, ненавижу ее. Лежать, крича от боли, страдать, орать, как животное. Ради чего? Ради ребенка?

Она медленно оглядела свое тело — сквозь шелковую чоли просвечивала грудь, по-прежнему круглая и крепкая, соски подкрашены красным, живот над шароварами плоский, без единой складочки, ноги стройны и изящны.

— Она, должно быть, разжирела и отяжелела…

— Красота ее высочества осталась неизменной.

— Ты верен, Иса, но все это шито белыми нитками. Природа одинаково обходится со всеми женщинами, не знает милости ни к одной из нас. Всех нас под конец ждет одно. — Она махнула рукой, приказывая мне уйти. — Ты ведь точно запомнил все, о чем мы говорили? Смотри не ошибись при пересказе.

— Как всегда, ваше величество. — Я повернулся к мальчикам.

— Оставь их. Когда проснутся, я покажу им их комнаты.

АРДЖУМАНД

Я скучала по Даре и Аурангзебу, мне так не хватало их, так хотелось обнять обоих… Прошло уже несколько месяцев, а в моем сердце не заживали зияющие дыры, словно следы от ядер в крепостной стене. Утешали меня только любимый и остальные дети, но каждый раз, глядя на личики младших, я тосковала о старших своих сыновьях.

Тихое течение Тапти за нашим дворцом завораживало меня. Часами я сидела на балконе, любуясь чистыми, синими водами. Внизу неторопливо двигались люди, занимаясь своими делами. Крестьяне купали буйволов, пока черные бока животных не начинали сверкать, женщины стирали, ударяя бельем о камни, — плюх, плюх, плюх. Голые ребятишки плескались на мелководье, солнце золотило их тела. Дальше к северу, где река исчезала, сделав изгиб, близ песчаного берега стояли белые храмы. Может, они были там от начала времен, думала я, и это давало мне ощущение покоя после всех этих лет неприкаянности. По другую сторону реки зеленеющие поля плавно уходили вдаль, к туманным горам.

Я была спокойна, но не Шах-Джахан, мой муж. Он чувствовал, что приближается время идти на север и занимать трон, и не проходило дня, чтобы мой любимый не смотрел в ту сторону. Его люди дежурили на крепостной стене. С этого наблюдательного пункта открывался вид на долину, простирающуюся почти до самой Агры. Сейчас в таком ожидании имелся смысл. Мой муж уже не был би-даулетом, мир укрепил его положение. От моего отца пришло известие, что при дворе открыто поддерживают Шах-Джахана и его притязания. Шахрияр не пользовался симпатией — отчасти ему повредила поддержка Мехрун-Ниссы. Оставался только Парваз, но у него не было намерения бросать вызов брату. Только Парваза, в отличие от Шахрияра и — раньше — Хосрова, не манил этот призрак — полная, ничем не ограниченная власть. Быть Великим Моголом означало повелевать миром, но… власть отравляла, поражала сердце и мозг, как неизлечимая болезнь, самомнение тех, кто был близок к ней, непомерно раздувалось, заставляя воображать себя богами.