На единорогах не пашут (СИ) - Ледащёв Александр. Страница 33

Шингхо вывел меня к Сломанной Сосне, отужинал со мной — точнее, вместо меня, сердечно попрощался: «Ну, мне пора!» — и улетел. А я остался в лесу. Ночь лежала на сосновом бору и мне некуда было спешить. Да и было, над чем подумать… По словам Шингхо, Радмарт оставил преследование и шел сейчас на соединение с остальными оборотнями. Мелькала мысль догнать его — но я сдержался. В такие игры хорошо дерзать, если тебе не перед кем отвечать. Хотя, впрочем, это не совсем верно — ты все равно, всегда отвечаешь перед кем-то. Хотя бы даже перед самим собой — а это иногда труднее всего, признаться.

Что я чувствовал? Гордость. Боль. Сомнение. И обделенность… Да, обделенность — Рори О» Роурке способен был любить, х-ха. А я нет. Впрочем, что я терял? Не знаю. Значит — ничего. И довольно об этом.

Так я пролежал до первых лучей Солнца, закутавшись в плащ и честно норовя, время от времени, уснуть. Безуспешно. Пока по майорату шел Радмарт, мечтающий обезлюдить герцогство Вейа, а затем снять глупую голову Хелла — в этом я был уверен — я не мог спать. Радмарт охотился сразу на двух зайцев. Чем больше людей ляжет в землю — тем лучше для него и для таинственного вождя оборотней с Северных Топей. Людей, хех. От этого мне не избавиться, думаю. От этой привычки, приобретенной еще в том, старом мире — делить на тех и этих. Хотя здесь, на Кромке, это было куда проще — здесь просто не было людей. Ведогоны, сиды и нежити. И незнати. И блудный герцог Дорога. Герцог погорелого майората. Насколько погорелого — я видел сам. На корню сгоревшие лядины хлеба, печища, селища и… Герцог погорелого майората.

А что до людей — только вчера ночью, пока мы с Шингхо ужинали, он дал мне короткий, но сложный урок.

«Привычка, — сказал Шингхо. — Заметь, что ведогонов людских ты, не рассусоливая, именуешь «человеком», «людьми». Которых тут нет просто-напросто. Волки Радмарта будут — и есть — оборотнями и тут, и у вас. И им прямой интерес убивать что людей там, что здесь — их ведогонов, тем более, что результат для человека — его ли самого порешит оборотень, или его ведогона — всегда один. Смерть. А оборотни ненавидят людей извека. И им есть за что. Это я так, на случай, если ты соберешься искать правых и виноватых в этом деле». «И не подумаю», — честно сказал я. «Вот в это я верю», — задрался Шингхо и вскоре улетел.

Утро робко вошло в бор. Я вскочил на Буруна и поехал своим путем.

Майорат действительно был погорелым.

Но я видел, что Радмарт и его оборотни, как и воины Хелла, спешат. Спешат к Замку Совы. Я не рвался повстречаться ни с теми, ни с другими — и рискнул пойти наперерез их облавной полудуге.

Мне повезло. Спустя несколько дней, усталый, запыленный, но живой и невредимый, я вошел в степи, которые дальше переходили в скалы, а там, в скалах, где-то на вершинах, стоял Замок Совы. Его будет искать Бурун. А я буду посматривать по сторонам.

Еще через несколько дней я подъехал к скалам. Степи не обманули меня — это были настоящие, осенние степи. Но упасть в траву я смог только несколько раз — останавливаясь на ночлег. И они честно и радушно дарили меня волнами ковыля, бездонным, синим, осенним небом, пробитым паутинками, ароматом чабреца и то и дело попадающимися метелками полыни, которую я нет-нет, да и растирал в руке — таясь от самого себя, жадно вдыхал аромат рук Ягой.

Стражницы Кромки. Я скучал по ней. Даже тосковал. По ее низкому голосу. По ее резкости. По ее звериной ухмылке. По ее хищным вскрикиваниям и горловому хрипу. По ее черным волосам и кровожадно-пунцовым губам. По ее… По ней.

Но я уже сказал и повторю еще раз, самому себе — я не люблю ее. И даже разлука с расстоянием не смогут приукрасить испытываемое мною чувство к ней. Как бы не вертел я, задумавшись, на левой руке ее подарок и не ловил себя на том, что когда-нибудь…

Степи кончились, как и обещал Шингхо. Скоро я неторопко, но быстро плутал в скалистых изломах, стараясь избегать троллей и тенгу, которые тут, в скалах, очень неприветливы. Что-то тут было — какое-то недоразумение, так и не улаженное — как и всякая пустяковина. И, соответственно, оно готово было и тянуться веками — как и всякая, нерешенная безделица…

Тропа становилась все уже и уже, наконец, скалы почти срослись и теперь негромко, как любое существо, у которого в запасе вечность, посмеивались надо мной. Я же терпеливо сносил их подтрунивание.

Ни тролли, ни тенгу не докучали мне. Но одной ночью некий тенгу вышел к моему костру, не отказался от кружки чабреца и долго и спокойно смотрел на меня. Ничего не говоря. С видимым удовольствием он пил Ча, есть, правда, не стал. Длинноносый, глазастый, строгий с виду тенгу. Напоследок он сказал — единственное, что он сказал: «Мы, тенгу, не против твоего прихода в горы, Дорога. Не против твоего дома на скале. Но мы были бы рады и бесконечно благодарны, если бы ты пригласил войну спуститься в долину. Удачи тебе». На чем тенгу подарил мне маленький заварочный чайник и исчез в скальном разломе — я только и успел подставить под чайник сложенные ковшом ладони и поклониться горному лешему. Драгоценный чайник неглазированного фарфора, видимо, еще тех времен, когда фарфор ценился именно такой. Какой-то каллиграф набросал на его стенке легко и дымчато несколько иероглифов, читавшихся — это я знал — как «Фукуро».

«Сова».

Голые скалы сменялись горными рощицами. Я терялся в них, возвращался иногда чуть не на полдня пути, чтобы начать сначала. Наконец, в один из дней — монотонный дождь моросил с сердитого поутру неба — я вышел к горной долине. Она появилась без предупреждения — просто тропа протискивалась, протискивалась между скал, да и выскочила прямо в нее — скалы раздались, и широкое поле явилось мне. Напротив, на другой стороне поля, стоял на вновь замкнувшихся скалах Замок Совы. От долины — замкнутой неприступными скалами по кругу — его отделяло еще и чудовищное ущелье. Мои упрямые предки знали толк в неприступности, и, судя по всему, кровь сидов в их жилах тяготела к безлюдным, диким и невероятно красивым местам. Долина шла вверх — зимой, думаю, тут тяжело лежит снег, а по весне лавиной катится вниз. Так же — лавиной — можно скатиться от ворот замка на врага, буде кто-то войдет в долину — и остановить катящееся с верхнего края долины войско будет очень непросто — а отступать некуда. Если с боков еще подключатся лучники, а сверху ударит тяжелая пехота… То не хотел бы я быть на месте тех, кому дадут войти в долину. Я ударил Буруна по крупу и рысью поскакал к Замку Совы.

Вокруг замка было темно от раскинувшегося лагеря. Людей было много. Очень много. Женщин и детей, к сожалению, тоже. Но оборотни Радмарта и воины Хелла так и не смогли обескровить мой майорат.

Я проехал сквозь лагерь и приблизился к ущелью. Меня увидели со стен и через пропасть упал мост, на который и взошел, гордо избочив голову, Бурун.

В Замок Совы пришел, наконец, герцог погорелого майората.

Хельга О'Рул

… А ты… Ты и так Дома, Рори Осенняя Ночь, старик, старик проживший такую долгую жизнь, что понимаешь уже — то, что несколькими часами ранее ты сказал своему внуку — чистая правда.

«Люди не должны жить так долго, Рори — сказал ты, разводя костер. — Люди не должны жить по столько лет, сколько живу я. Они быстро забывают о том, что все-таки смертны и оттого наглеют. А за неожиданно разросшийся в длину жизненный путь, они легче и много больше совершают злых деяний, быть может, искренне веря в то, что успеют их исправить или искупить. А вот именно на это времени уже недостает»^[31].

То, что ты в последние годы не совершил откровенного зла, не умаляет правды твоих жестоких слов. Ты прекрасно понимаешь, старик, что это в первую очередь относится к тебе — живи ты не на Нагорье, а среди Людей столько лет… Да, ты сказал правду. Если тебе и есть чем гордиться — так это тем, что ты никогда не сказал неправды своему внуку, не смотря на его возраст. Ни разу за все время…