Там где твоё место (СИ) - Молоков Влад. Страница 50

— Рассказывайте, не упрямьтесь. Какие отношения связывают вас с немецким командованием? Какое задание получено? Кто из командиров РККА прикрывает? — Пожилой следователь, не самого крупного звания, но явно имеющего очень богатый опыт общения с разной категорией граждан, заглядывал мне в глаза с сочувствием и пониманием. Возможно даже не наигранным, во всяком случае, мне не удалось обнаружить признаки неискренности в поведении человека, уполномоченного государством на проведение дознания.

Не молодой, степенный мужчина с аккуратной седой бородой в поношенном, но чистеньком костюме или являлся неплохим актером, достойным гораздо более благодарной аудитории, или действительно всей душой верил, что добровольное и всемерное сотрудничество с органами — это лучший выбор для любого подследственного.

— Ну, к чему все это? Вы только осложняете свое положение. Ведь и так все понятно.

За соседним столиком, звякнула каретка пишущей машинки, возвращаясь к началу строки. Сотрудник НКВД в форме без знаков различия, протоколирующий ход допроса, устало вздохнул. Крепкий немного полноватый сержант, смотревший на меня со сложной смесью неприязни и презрения, рванул ворот своей гимнастерки. Ему явно было жарко, он даже рукава закатил, наплевав на нарушение формы одежды. Не думаю, что таким дешевым трюком меня пытались напугать, скорее сказывалась необходимость оставаться в тесном, душном и, несмотря ни на какую вентиляцию, прокуренном кабинете. К тому же он явно изображал роль злого следователя. Надо сказать, что получалось у него неплохо, даже душевно. Особенно в те моменты, когда он начинал угрожать разнообразными карами. Иногда он с видимым сожалением посматривал на свои, совсем не маленькие, кулаки, жалея о невозможности пустить их в ход. Возможно, этот человек тоже искренне любил свою работу и ее результаты, для достижения которых ему почти на законодательном уровне разрешалось применять все меры, вплоть до пыток.

«Следственные мероприятия» едва ли длились больше пары часов, но меня это уже порядком стало раздражать, не останавливало даже то, что я понимал мотивы местного руководства. Хорошо хоть сразу в подвал не потащили. Отвечать на грубость и провокации или качать права даже не пытался, выбрав манеру поведения — вежливое спокойствие.

То, что беседы с компетентными органами, после выхода к своим, не избежать, я прекрасно понимал. Была слабая надежда на имеющиеся документы, и мое участие в боевых действиях на подступах к Красногвардейску. В чем-то она все-таки оправдалась, хотя в паникеры и трусы нас записали, отобрав оружие и ограничив свободу «до выяснения», точнее ожидания подтверждения моих полномочий.

И если с военным и гражданским руководством города я мог договориться, то наличие трофейного транспорта, формы, оружия и документов не могло не возбудить компетентные органы, которые вцепились мертвой хваткой. Шанс признать нас вражескими агентами казался очень перспективным и заманчивым. Поэтому мой расчет пройти проверочные мероприятия, пусть и по усиленному варианту, быстро и без особых эксцессов, кажется, не оправдался.

Подвело не наличие большого количества трофеев и ценностей, в которых уже вовсю копались, какие-то предприимчивые тыловики, хотя я предупредил, что в случае пропажи могу и морду набить. Не предоставленная информация о немецком прорыве и не озвученная легенда, с которой все было просто замечательно, тем более что я говорил почти чистую правду. Проблемой оказались результаты опроса, вышедших со мной бойцов, которые, рассказывая о наших похождениях, невольно их приукрашивали, думая, что этим оказывают мне неоценимую услугу. Например, в деталях описывая, как почти неделю поправляли здоровье и отъедались за счет немцев. Вот руководство местного отдела НКВД и озаботилось выяснением вопроса, а нет ли здесь предательства интересов страны? Мои ссылки на выполнение задач разведотдела Западного фронта их только раздражали.

— Хватит с ним цацкаться! — стукнул по столешнице сержант, едва не опрокинув стопку каких-то бумаг. — Давай-ка, Игорь Петрович, иди, покури. А я тут сам пока вопросы позадаю. Ни чего, у меня и полковники, рыдая, правду говорили.

Сержант развернулся ко мне, пуча глаза на покрасневшем, лоснящемся потом лице и выразительно сжимая кулаки.

— Слушай меня, ты!…

На этом порыв праведного гнева немного угас, так как ситуация была не совсем стандартной. Мне, например, не предъявили ни какого обвинения, да и задержанным я не считался. Хотя это и не препятствовало применению специальных мер воздействия, а собственноручно написанное признание, в это время считается королевой доказательств, не требующей другого подтверждения вины. Если сознаешься, что ты шпион Нарнии, то потом проще на карте найти такую страну, чем восстановить свое доброе имя. Однако существовала вероятность подтверждения моих полномочий, аж из самой Москвы. И кто тогда окажется крайним?

— Тля поганая, да я тебя…

Возможно, я должен был напугаться, все-таки в тридцать восьмом и до капитана Песикова докатился поиск причастных к делу Тухачевского, пришлось походить по допросам и не всегда без потери здоровья. Но сейчас все эти кривляния вызывали только раздражение, видимо сказывалось постоянное напряжение, во время рейда по немецким тылам, и накопленная усталость. К тому же если бы могли, то уже давно пустили в ход кулаки. Да и не только кулаки.

«Ему бы бороду приклеить и можно Карабаса-Барабаса на детском утреннике играть. Вот там карапузы точно бы описались», — невесело подумал я, оценивая выступление сержанта по моему запугиванию не очень высоко. Делать столь драматические паузы ради мелкого оскорбления было просто не профессионально.

Абсурдность ситуации заключалась еще и в том, что табельное оружие я, по просьбе дежурного, сдал при входе в здание, такие правила. Но меня не досматривали и револьвер в левом кармане, метательный нож на правом запястье и даже «финка» за голенищем сапога остались при мне. И пусть допрашивающие об этом наверняка не знали, но угрожать даже условно вооруженному человеку верх глупости. Наверное, что-то такое отразилось на моем лице, или я невольно выдал себя движением, но старшина сделал шаг назад и в сторону, как бы уходя с линии предполагаемой атаки.

— Давайте не будем горячиться, — подал голос человек, сидевший за пишущей машинкой. Который, скорее всего стенографистом ни разу не являлся, а вероятнее всего он здесь и был главным по дознанию. А что, сиди себе спокойно в сторонке, отслеживай реакцию опрашиваемого и руководи процессом, подавая различные условные знаки, например покашливанием. — Мне кажется, нужно сделать перерыв и узнать, может уже пришла шифрограмма на Ваш счет. А еще, сдается мне товарищ капитан, что не все оружие Вы при входе сдали.

— Так у меня все и не просили. Только табельное. К тому же меня пригласили, что бы уточнить некоторые детали, а не на допрос, тем более, что иные вопросы превышают уровень Вашего допуска.

— Нахал, — наконец искренне заулыбался сержант, — насчет допуска ошибочка вышла. Мы теперь не районное НКВД, а к особому отделу армии относимся, все-таки прифронтовой город.

— Вот кстати, город прифронтовой, а ни каких мер по приведению его к обороне не предпринимается, — завел я по новой. — По моим сведениям, столкнувшись с упорной обороной, 4-я танковая группа получила приказ остановить наступление на Ленинград и развернуть 8-ю танковую дивизию на 180 градусов, ударив в спину частям Лужской группы наших войск. а попутно попробовать захватить Красногвардейск, найдя разрыв в линии укрепрайона, где-то в районе Войсковиц. Одину танковую роту, состоящую в основном из легких танков, мы слегка притормозили на царской дороге. Оборону там держит всего один наш танк КВ, который я усилил десятком своих бойцов. Полагаю, что и на других направлениях ситуация не намного лучше.

— Хватит панику распространять! — Прихлопнул он ладонью по столу. — Кем бы ваша группа ни являлась, есть приказ, за распространение панических слухов расстрел на месте, невзирая на чины и звания. По данным разведки немцы не менее чем в полста километрах от Красногвардейска. Наши прочно удерживают Лугу. Продолжаются бои за Кингисепп и Нарву. Идет контрнаступление 34-й Армии под Старой Русой с возможностью охвата всей немецкой группировки под Новгородом.