Пророк (СИ) - Останин Виталий Сергеевич. Страница 61

И всё же, при этом, они умудрялись каким-то образом менять рисунок поля по своему усмотрению. Да, человеческими жертвоприношениями, то есть, образно говоря, брали камень побольше и кидали его в воду. Рассчитывая, что волны, которые он породит, разорвут плетение, и нити лягут как-то иначе. Я, конечно, упрощаю, скорее, человеческая жертва – это камень, брошенный в воду с определённым усилием и под правильным углом, а волны, которые потом пойдут, не разорвут, а спутают нити кипу, заставив даже рисунок измениться вполне определённым образом. Но суть, я думаю, ясна.

У меня же, в сравнении с предками, инструментарий был куда как продвинутей. Начиная от уже упоминаемых звонков и сообщений на электронную почту и заканчивая горшками с цветами в некоем безымянном испанском офисе, которые невесть с чего появятся на окнах через три дня. Резать, в принципе, никого не требовалось. Хотя, иной раз, очень хотелось.

Цветы, да. Выбросившие белые соцветия кактусы, эхинопсисы, если кого интересует. Просто подарок, который доставят владелице небольшого рекрутингового агентства. Даритель неизвестен. Не представляя, что с ними делать – двадцать один горшок, на минуточку, дама отвезёт их в офис и там расставит на подоконниках. А вечером вспомнит одного молодого человека, с которым у неё в своё время не сложилось. Он, конечно, был далеко уже не молод, как, впрочем, и она, да и не стал бы он такое устраивать – подобная таинственность совсем не в его стиле. Но она найдёт в записной книжке его номер и, чувствуя себя девятнадцатилетней дурой, позвонит ему. Душевный порыв, такие дела.

А за два дня до этого, уже завтра, сорокапятилетний нихонец, капитан малого рыбного траулера, попытается уйти в нейтральные воды, преследуемый русским сторожевым судном. И ему это не удасться. Пограничника он заметит слишком поздно – его же не должно было быть в этом квадрате. Когда капитан заметит русский корабль, расстояние между ними будет всего ничего – жалкие десять километров. Раскочегаривая неторопливый дизель, нихонец будет проклинать тот день, когда он согласился принять участие в авантюре, которая привела его и ещё несколько десятков свободных рыбаков к береговой линии поморцев. Надёжный человек утверждал, что в водах будет тихо, как на зимнем кладбище! Последняя мысль заставит капитана сложить губы в горькой ухмылке – скоро так и будет!

Сегодня к вечеру мальчишка-индеец в Южной Америке найдёт оброненную приезжим белым золотую монету. Старый неровный кругляш с незнакомыми символами по обеим сторонам. Осознав, что продать находку он не сможет – кто бы купил её у поражённого в правах чанки, он решит отнести её к старому, выжившему из ума шаману. Тот, люди говорят, как-то связан с бандитами в горах, которые, вроде бы, сражаются против белых. Деньги мальчику очень нужны – на вырученную от продажи монеты сумму его семья могла бы ложиться спать сытыми целый месяц. Хижина говорящего с духами стои?т на самом краю деревни, а сам он почти не общается с её обитателями. Но когда шаман увидит монету, то, неожиданно для себя, он не прогонит мальчишку палкой, а начнёт рассказывать ему истории про народ, который её отлил. Красивое получится плетение: кто бы мог предположить, что с такой малости начнётся настоящая дружба между старым и юным индейцами? И что последний вырастет в очень сильного заклинателя, мечтающего повернуть историю вспять.

Возле здания московского княжеского театра, под медленно падающим снегом, послезавтра вечером встанет молодой человек с букетом красных роз. Через час на него начнут обращать внимание прохожие, усмехаясь про себя – ох уж эти влюбленные! Через два его заметит старушка-вахтёрша театра и с ностальгией вдохнёт, вспоминая ухаживания времен её юности. Ещё час спустя сердобольная бабуля позовет его греться и пить чай. Молодой человек совсем не похож на её покойного мужа, но его упрямство – хотя всем же уже понятно, что девушка не придёт! – родит в подёрнутой пеплом душе старушки волну тепла и сентиментальности. Она никогда не узнает, что молодому человеку заплатили, чтобы он стоял с этими проклятущими розами ровно четыре часа! Именно так, чтобы она его заметила и вспомнила кое-что.

В Праге не выйдет на работу профессор герцогской академии искусств, который известен коллегам как человек обязательный и пунктуальный. Вскоре выясниться, что ничего страшного с ним не случилось – обычная простуда, декабрьские ветра очень коварны – так он объяснит по телефону декану. И в очередной раз подтвердит свою репутацию, ведь четыре десятка слушателей должны быть чем-то заняты. В качестве замены профессор предложит своего друга, известного польского художника, который, к счастью, сейчас проездом в городе. И даже возьмёт на себя смелость пригласить того в академию на двухчасовую лекцию. Разумеется, декан будет только за.

Едва заметные штрихи. Не штрихи даже, робкое касание кончика гусиного пера к обнаженной коже. Как связать москвича с цветами, перуанца с монетой, нихонца на утлом судне, пражского профессора и кактусы в каком-то мадридском офисе? Да никак, в том-то и вся прелесть! Умей паписты отслеживать такие микровоздействия, они бы уже правили миром и никакого геноцида не пытались устроить.

Имелся, правда, момент, за который они могли зацепиться. Собственно, за последствия этих самых воздействий. Однако, я уверен, что даже знаменитой паранойи отца Доминика не хватит на то, чтобы заподозрить моё участие в последующих событиях. В конце концов, банальное пищевое отравление – никакой магии! Стечение обстоятельств: проговорив всю ночь с первой любовью, шеф-повар римской траттории выйдет на работу невыспавшимся и ужасно рассеянным. Голова его будет занята мыслями о том, как всё могло сложится, если бы много лет назад он был твёрже и настойчивее. Не глядя, он примет рыбу, оказавшуюся не слишком-то свежей. И пропустит мимо ушей слова поставщика о том, что “проклятые нихонцы, у которых мы берём кету, задирают отпускные цены”. Как и рассуждения о том, что твориться далеко на востоке за русскими землями. Шеф-повар просто уберёт рыбу в холодильник, а через несколько часов две из них станут обедом шумной компании славянских ребятишек.

Молодые желудки не тронет такая малость, как красная рыба второй свежести. В другое время и в других обстоятельствах максимум, к чему мог привести такой обед – чуть больше времени в туалете, чем обычно. Но ресторанная еда, долгое путешествие и естественное подростковое возбуждение перед важным, порученным святыми братьями, делом даст результат, которого никто не ждал – уже на подъезде к Праге команду супериоров начнёт тошнить. И лопоухий рыжый, подавляя рвотный рефлекс и поминутно вытирая слёзы на глазах от острых спазмов в животе, не сразу отреагирует на слова: “Она на площади”. А когда станет искать инку, проклиная своё недомогание, разминётся с ней на каких-то десяток шагов.

У него ещё останется шанс найти её – в конце концов, индианка не иголка в стоге сена, а площадь, куда её выпустили, окружена агентами. Но вмешается ещё один неучтенный фактор – так сложно всё предусмотреть! Очарованный дикой и нездешней красотой, польский художник, спеша на лекцию, остановится напротив Куавы, словно громом поражённый. Растерянная, ничего не понимающая девушка покажется ему идеальной моделью для той композиции, что он уже года три носит в сердце.

Инка ни слова не поймёт из первого его предложения и ответит на латыни. Но он будет таким располагающим к себе, таким искренним, его глаза будут так гореть… а непонятная речь успокоит девушку. И она позволит ему увести себя в здание академии, где найдётся человек, знающий язык римлян, который объяснит жрице суть предложения поляка. Она ответит отказом, а художник продолжит настаивать. И тогда начнется долгий процесс убеждения. Поляк будет показывать свои картины, ругаться, падать к её ногам. Инка будет слушать переводчика и недоумевать, как ерунда, подобная рисунку, может волновать человека. И когда Куава, пообещав всё же подумать, через три часа выйдет из лабиринтов Пражской академии, паписты уже перестанут искать её здесь. Зато будут ждать. Фраза на латыни, намёк на Ткача, и к концу дня девушка покинет страну.