Рельсовая война в Полесье - Колос Иван Андреевич. Страница 12

Разведчики знали, что на перекрестке шоссе и железной дороги сооружен дзот. От него на расстоянии до пятисот метров вдоль дороги через каждые десять минут патрулируют гитлеровцы.

Когда подошли подразделения и Чурилов доложил обстановку, командиры посовещались: как быть с дзотом? Взорвать его или оставить? Решили взорвать. Если оставить, то из него наверняка немцы откроют огонь, а это значит: неизбежны жертвы. Сектор обстрела со стороны дзота большой. Взрыв дзота был поручен группе разведчиков во главе с Чуриловым. По-пластунски они стали продвигаться к укрепленному пункту.

Прошло несколько томительных минут. Затаив дыхание, партизаны следили за группой смельчаков. Наконец около дзота раздались взрывы гранат. Это Чурилов со своими ребятами. Но, видимо, гранаты не достигли цели. Из дзота застрочил пулемет. Тогда Михаил Роднюк, пренебрегая опасностью, сбоку бросился к амбразуре дзота и метнул туда гранату… Раздался взрыв — и пулемет замолк.

В воздух взвилась зеленая ракета. Это был сигнал, означавший начало выполнения задания. Партизаны энергичным броском достигли насыпи. Первым на нее взбежал возбужденный удачей Роднюк. Он громко крикнул:

— За мной, ребята!

Подбежали к дороге. Каждый старался приложить к рельсу толовую шашку в отведенные для этого секунды и в определенном для него месте. Проходит пять секунд, десять, пятнадцать, восемнадцать… Поступила команда отходить. И вскоре загремели взрывы. Они перемешались с автоматной и пулеметной трескотней. Партизаны отходили. Раздался голос Чурилова:

— Миша, назад!

Но вот сверкнула вспышка, и раздался большой силы взрыв. Его отблески озарили дорогу. Это была последняя операция Михаила Роднюка. Нарушив приказ, он за двадцать секунд решил поставить две шашки и при взрыве последней погиб сам.

Справа и слева до нас доносились приглушенные взрывы: это действовали партизаны Ельской и Мозырьской бригад.

Одновременно с нами разрушали железнодорожное полотно и мосты, пускали под откос эшелоны с живой силой и техникой врага и другие соединения. На десятках, сотнях километров вздымались красные языки взрывов.

Операция по разрушению железной дороги Мозырь — Словечно длилась буквально несколько минут. Но подготовка к ней была длительной и сложной. Успешно выполнили задание наши южноприпятские бригады — Мозырьская, Ельская и Лельчицкая. В ту памятную ночь они полностью вывели из строя железную дорогу на участках станций: Мозырь — Мытва — Ельск — Бугутичи — Словечно. Но в рядах партизан не стало многих отважных товарищей. Их похоронили в лесу, недалеко от села Буйновичи.

…Партизаны возвращались обратно на свои базы. Был ясный, тихий летний вечер. Пышные кроны деревьев чуть шелестели… Как всегда, впереди шли разведчики. Вдруг под ногами у Кости Чурилова что-то грохнуло. Сначала он даже не понял, что произошло. Видел только, как мгновенно залегли на землю разведчики, как промелькнули в воздухе комья земли. А потом острая боль в ноге…

«Мина… ранило в ногу». До глазам подбежавших товарищей Костя понял, что ранение серьезное. Страшная слабость разлилась по телу, и Костя потерял сознание.

Очнулся он на носилках, сделанных разведчиками из веток. Чурилов ощущал мучительную ноющую боль в ноге. Его знобило.

До лагеря опять пришлось идти по бездорожью, в сумерках лесной чащи. Разведчиков было десять: четверо несли носилки, а остальные шли впереди, раздвигая кусты и ветки деревьев. Продвигались медленно и молча.

В лагерь пришли на рассвете. Бригадный врач Василий Тимофеевич Симанович сразу принялся за работу. Раненого положили на устроенный наспех брезентовый стол. Сколько муки, сколько нечеловеческой боли пришлось перенести ему, оперируемому в лесном партизанском лагере! И каким искусством должен владеть врач, делая операцию в таких условиях!

Чурилов все стерпел: ни одного стона не сорвалось с его закушенных до крови губ.

На второй день в сумерках, окрашенных последними отблесками вечерней зари, колонна партизан въехала в село Картыничи, расположенное недалеко от лагеря. Фашисты сожгли здесь все дома.

— Эй, отец! Где тут брод? — крикнул один из партизан стоявшему на берегу реки старику. Старик вздрогнул, шарахнулся в сторону, затем остановился и заговорил бессвязно и взволнованно:

— Простите, детки, перепугался, померещилось, что опять я в проклятом царстве. Голова у меня, у старого, ребятушки, никуда не годная.

Старик, опустив голову, рассказывал свою грустную повесть. Иногда терял нить повествования, повторял одно и то же. Он был очень худ, бледен, запуган. Настороженно прислушивался он к звукам ночи. Это был Савва Радкевич, житель деревни Картыничи. Большое горе, постоянная тревога выработали у людей боязнь. Погиб сын Саввы Петр Радкевич — стойкий коммунист и партизан. Немцы схватили его в лесу.

Два дня и две ночи Савва Радкевич слышал вопли истязуемого сына. Его били немецкие палачи в соседнем сарае. С тупой методичностью они пытались вырвать у него признание, что он партизан. В десятый раз немецкий офицер спрашивал: «Зачем ты был в лесу? Где находятся партизаны?» — «Не знаю». — И опять слышались звуки ударов и безумный крик, терзавший сердце отца.

На третий день оборванного, окровавленного Петра вывели из сарая. Старик огородами, лесом крался следом за страшным шествием.

За деревней Боровое фашист короткой очередью из автомата застрелил Петра и еще двух партизан. Старик помнит блеск выстрела, потрясший его до самого сердца. Старый Савва очнулся весь в холодном поту. Кругом было тихо. На месте казни — никого, лишь лежат убитые.

…Партизаны разместились в деревне по землянкам и шалашам. Дворы заросли сорняками. На полях лишь кое-где желтели посевы. Затянуло песком дороги, по которым до войны скрипели возы со снопами. В деревне не осталось ни лошадей, ни скотины, ни телег. Все забрали гитлеровцы.

Была еще ночь, но на востоке уже светлело. Партизаны готовились к очередному выходу на вражеские коммуникации.

Скоро придет час освобождения нашей родной Белоруссии!

НА ВОЗРОЖДЕННОЙ ЗЕМЛЕ

Мне посчастливилось побывать в тех местах, где мы воевали, проводили операцию «рельсовая война». Я испытывал глубокое волнение, когда поезд приближался к знакомым и родным местам. Родным не только потому, что я родился и вырос в белорусском Полесье, но и потому еще, что здесь, в южноприпятской зоне Полесья, среди юных и бородатых партизан в трудные годы Великой Отечественной войны началась и закончилась моя юность.

Вот потянулась за окном родная земля — земля Белоруссии, с нескончаемой лесной кромкой на горизонте, с полями и озерами. Я видел оставшиеся еще кое-где разрушенные бункера вдоль железнодорожного полотна, блиндажи около мостов, ржавые спирали колючей проволоки — памятники черных дней гитлеровской оккупации.

Когда поезд останавливался, я выбегал из вагона и с большим интересом разглядывал отстроенные заново вокзалы, платформы, станционные здания, водонапорные башни, дома.

В Гомеле меня поразила красота и благоустроенность новых улиц, нового вокзала и клуба железнодорожников. Запах свежей, невысохшей краски, смолистой сосны, стук молотка и топора, визг пилы и яркое пламя электросварки сопровождали меня на всем пути до бывших партизанских мест.

Со станции Калинковичи до районного центра Лельчицы я добирался на автобусе. И так же, как в поезде, не мог оторваться от окна. Все тут родное, знакомое с детства. Деревня Злодин, мост через реку У борть, который мы взрывали, чтобы враг не мог пройти к Лельчицам. А сейчас машина уверенно въехала на новый мост, крепкий, прочный.

А ведь какая страшная картина была здесь в годы войны! На всю Брянщину и Полесье простиралась мрачная и голая пустыня с обгорелыми остовами печей на месте станции, с вывороченными шпалами, изогнутыми рельсами.

Ярко вставала в памяти суровая и трагическая картина жизни этого края под тенью свастики. Разоренные дотла села и деревни… Старики, женщины, дети, ютящиеся в землянках и шалашах на болотах. Страх перед карательными экспедициями фашистов, которые расстреливали невиновных людей, забирали у них хлеб, угоняли их на каторжные работы в свою неметчину. Вспомнились павшие герои-партизаны: Михаил Роднюк, Сергей Ермак, Аня Шилюк, Петр Радкевич и сын чехословацкого народа Рудольф Миченец.