АН -7 (СИ) - Безбашенный Аноним "Безбашенный". Страница 73

— Ну, не так уж ты и похожа на ливийку, — заверил её Хренио, прерывая поток "доказательств" финикийского происхождения этой "тоже типа финикиянки", что было её явной идеей-фикс, — Кончики ресниц у тебя вполне ханаанские, нижние краешки мочек ушей тоже, — мы с немалым трудом удерживали серьёзное выражение на мордах лиц, пока он ей перечислял в том же духе все признаки, по которым от финикиянки и негритянку-то хрен отличишь.

— Предок твоего, наверное, ещё раньше из Тира прибыл? — спрашиваю Мириам вполголоса, едва заметно ухмыляясь.

— Да, род мужа из первых поселенцев Утики, а она основана раньше Карфагена, — перехватывает мой взгляд на детей, сама на них глядит, тут до неё доходит, и от смешка она удерживается не без труда, — Не знаю, можно ли верить тому, что почти на триста лет, но со старожилами Утики эту цифру оспаривать не рекомендуется, — сдержать улыбку она не сумела, но её обоснуй замаскировала грамотно — ну, для тех, кто не в курсе…

— Ну, вот я и говорю, мы вам тут не дикари какие-то, — продолжала "тоже типа финикиянка", — Хвала Баалу и Танит, я ещё малолеткой была, когда на Эмпорий нагрянули эти дикие гетулы Масиниссы. Поэтому огулять они меня не огуляли, как многих наших, кто постарше, но раздевали, пялились, лапали и даже в кости меня разыгрывали, кому я достанусь, когда подрасту. Представляете, какие мерзавцы?! Особенно молодые сопляки — огуливалка ещё не выросла, а всё туда же! Гетулка я им дикая, что ли, или их овца? Да простит меня Хаммон, конечно, за то, что я так об овцах, но ведь это же правда — любого из наших спросите, все знают. Сперва, когда поняли, что наши войска не защитят, почти все хотели уходить, но глашатаи Масиниссы объявили, что сам царь берёт ханаанцев под свою защиту и бесчинств не позволит, многие поверили. А как же иначе, если вдуматься? Друг с дружкой дикари могут вытворять всё, что им вздумается, а нас-то за что? Только дикари — потому и дикари, что порядка у них нет. Убивать в самом деле стали меньше, но грабить и охальничать продолжали, как и прежде, а к гетулам ещё и местные ливийцы присоединились, особенно взбунтовавшиеся рабы — эти лютовали хуже всех. Ну, их-то нумидийцы иногда всё-таки наказывали, но на них самих никакой управы было не найти. Когда старшая сестра попалась им на глаза, и её огуляли по очереди сразу пятеро, и это сошло им с рук, наша семья, как и многие, бросила всё нажитое и ушла в Гадрумет. Но кому мы там были нужны? Родни-то у нас не было ни там, ни в других городах. У дяди родня жены в Карфагене жила, так он с семьёй туда и подался, а отец кое-как перебивался случайными заработками. Надеялись вернуться домой, когда дикари уйдут, но проклятые римляне так и оставили Эмпорий Масиниссе…

— Многим вашим тогда пришлось зарабатывать на жизнь телом? — направил её Васкес ближе к основной тематике опроса.

— Были такие, а куда деваться? Даже сестре вот пришлось — хоть и повезло ей, и от тех дикарей она не залетела, но слух-то ведь всё равно разнёсся, да ещё и преувеличили болтуны бессовестные, будто тех дикарей аж пятнадцать было. Болтают ведь не подумав, а попробовали бы сами пятнадцать охальников выдержать, посмотрела бы я на них после этого! Какие пятнадцать, когда только пять? Любого из наших спросите, все знают. Но ей же замуж надо было, а никто не брал, и как ещё на хорошее приданое заработаешь, когда работы и мужчинам не хватает? Хоть и заброшен этот старинный обычай, но ведь был же он у наших предков. Если так было угодно богам тогда, почему не угодно теперь?

— И ты тоже, когда подросла, и время пришло?

— Ну, вот ещё! Мне-то это зачем было? Думаете, если сестре пришлось, так и я, значит, такая же? У меня жених и так был, между прочим, и невинность я с его помощью Астарте пожертвовала — любого из наших спросите, все знают. Но видели бы вы, каковы эти гадруметцы! Ведь свои же, не дикари ливийские, что в любой праздник Астарты к её храму стекаются в надежде телом ханаанки попользоваться — должны же понимать, что если девушка пришла в храм, это не значит ещё, что она готова служить Астарте с первым же попавшимся! Говорю же, наши разве так поступят? Ну, если только с блудницей какой известной, у которой всё равно чести нет, или там с чужачкой какой ничейной, которую никто в городе не знает. А эти гадруметцы — ни стыда, ни совести! Мало того, что сразу же подкатываются и шекель свой суют, даже не спросив, не ждёшь ли ты кого, так иногда ещё и не по одному! Представляете? Ко мне двое подкатились! И кто! Шелупонь какая-то желторотая! Говорю им, что жених есть, и жду его, так не слушают же, жребий тянут, кто первый, а по обычаю ведь как? Если поймала монету подолом, то отказать уже нельзя, а ведь не встанешь же и не уйдёшь. Представляете, каково мне было уворачиваться, сидя на месте, чтобы мимо подола промахнулись? А они же подбирают и снова пытаются — хвала Астарте, жених вовремя подоспел и пинками этих сопляков разогнал. А то чего захотели! Блудница я им, что ли? Так они, представляете, тут же к соседней девчонке прицепились, да ещё и третий к ним добавился. А она тоже не из таких и тоже жениха ждала, но то ли растерялась, то ли ловкости не хватило увернуться и не поймать монету, но одну словила у нас на глазах, так что первый из них её точно огулял. За других я не поручусь, мы-то с женихом ушли Астарте служить, и чем там кончилось, мы не видели. Ну ни стыда у этих гадруметцев, ни совести!

— Ужас! — прокомментировала Мириам по-гречески, — Да, там такое не редкость — дикое отсталое захолустье! Ведь чего проще — сразу жертвуешь храму приготовленный заранее шекель из кошелька и не идёшь даже на эту аллею ловить подолом монеты всякой швали, а идёшь сразу домой. Сами же страдают от этого замшелого обычая, сами от него уклоняются, как только могут, но отменить даже в голову не приходит! Как же, священная старина, предки так не делали, да что же люди-то скажут! А скверную болезнь из-за этого дурацкого благочестия подцепить или залететь от кого попало — лучше, что ли?

— Африка! Как есть Африка! — констатировал я на том же языке.

— Пять лет назад это было, а перед этим столько же в Гадрумете уже прожили и успели уже убедиться, что нечего в нём ловить, — продолжалась тем временем исповедь по-финикийски, — Так ладно бы только сама жизнь, притерпелись уже как-то за пять-то лет, но эти гадруметцы! Вышла замуж, пора бы уж и отстать, так куда там! Стоило мужу отлучиться куда по делам, так подкатываются со своими грязными домогательствами один за другим, и всё больше шелупонь всякая непутёвая. Наши так разве поступали? С чужачками если только, а со своими — никогда. Любого из наших спросите — все знают. Год мы прожили в этом кошмаре, и тут как раз всемогущие боги услыхали наконец нашу мольбу — богатенькие на Великих равнинах земель себе по дешёвке нахапали, да не всех подряд, а лучшие угодья на выбор, и между ними остались бесхозными такие участки, что хорошей земли на них — ни два, ни полтора. Они же на продажу в основном свой урожай выращивают, и им большие поля нужны, а не такие клочки, где механизму с упряжкой на пару волов не развернуться. За деньги такую землю никто из толстосумов брать не хотел, и она не возделанной оставалась, ну и предложили её тогда потерявшим всё горемыкам вроде нас. Не совсем даром, конечно, кто ж даром-то даст, а давали в аренду, но дёшево и с правом выкупа в рассрочку. А нам как раз в Гадрумете житья уже никакого не стало, ну муж и соблазнился, и много нас таких было. Земля нам досталась возле Сикки, в полудне пути на запад, к притоку Баграды. Хорошая земля, плодородная, даже не так уж и мало, мы с мужем худшего боялись, но ведь на ней не было вообще ничего! А у нас только и было скота, что один осёл, а на осле разве вспашешь поле? Мотыгами сперва всю землю обрабатывали, с соседями друг другу помогая, а иначе разве справились бы? Ну и жильё, конечно — в родном Малом Лептисе я и войти-то в такое постыдилась бы, лишь немногим лучше лачуги согнанного с этой земли и проданного в рабство за долги ливийца…