Обрести силу (СИ) - Агишев Руслан. Страница 9
Крепко державший пройдоху дюжий легионер был готов ко всему — к мольбе и стонам, целованию земли и сапог, припадочной пене изо рта и падениям замертво. Но перед тем, что случилось дальше, его выдержка спасовала…
— Слово и дело, — после сказанных хрипящим голосом двух едва связанных между собой слов (по крайней мере, для несведущего) в шатре словно по мановению волшебной палочки установилась могильная тишина. — Слово и дело великого султана, — легионер, еще секунду назад тащивший человека как щенка за шиворот, резко отдернул руки, словно от пышущего жаром раскаленного металла.
Поистине магический эффект двух слов, произнесенных доходягой в грязном и вонючем зипуне, объяснялся просто… «Слово и дело» — это не оскорбление или иная неприличная фигура речи. Это словесная формула выражала готовность говорившего донести о преступлении против Великого султана или государства, что, как правило, было одним и тем же. Этими двумя простыми словами можно было остановить отряд здоровенных лбов городской стражи, во весь опор несущихся за воришкой; или заставить покрыться холодным и липким потом жирного и холеного аристократа, который с высоты своего жеребца не замечает чернь; или руками султанского палача избавиться от своего заклятого недруга, что своим существованием отравляет тебе жизнь… Под страхом мучительной смерти любой произнесший эту словесную формулу должен быть доставлен к высшему должностному лицу и допрошен.
— Прочь! — бледного легионера, словно ветром сдуло из шатра.
Оставшийся в шатре лазутчик (получается, что свой лазутчик) сразу же встал на колени и поднял над своей головой небольшой сверток, который оказался прямоугольным кусочком пергамента с четким тисненным изображением золотого льва. Увидевший изображение на пергаменте, кади тут же приложил его ко лбу, что-то почтительно прошептав при этом.
— Тамга Великого султана, да будет он здоров бесчисленное число лет, — Верховный судья держал в руках пергаментную тамгу — знак султанской власти, требовавший от любого щаморца, независимо от его ранга и статуса, оказать помощь его предъявителю (пергаментная тамга — знак низшего ранга, в отличие от серебряной и золотой тамги). — Говори!
Стоявший на коленях человек не сразу начал говорить. На осунувшемся лице, покрытом грязными разводами пота, выделялись глубоко сидящие глаза, которые были жадно устремлены в одну точку — на серебряный кубок с вином, стоявший на невысоком столике возле Верховного судьи.
— Теперь это твой кубок, — проследи за жадным взглядом, усмехнувшийся кади Рейби протянул ему кубок.
Тот снова поклонился и сразу же опустошил содержимое кубка, который мгновенно исчез в глубинах его зипуна.
— По велению моего господина, — наконец, заговорил он. — Я следовал в земли гномов, примечая все необычное…, — он говорил быстро, иногда глотая окончания слов. — Я узнал, что подгорный народ ведет тайную торговлю с ольстерским королевством… Кузницы одного из кланов, расположенного вдали от больших городов, работают день и ночи, выковывая оружие — доспехи, мечи, щиты, наконечники копий и стрел. Я смог раздобыть лишь это…, — лазутчик осторожно положил перед собой на расстеленную кошму небольшой черный кусочек металла — наконечник стрелы.
И вновь, уже в который раз за сегодняшние сутки, знаменитая каменная маска на лице командующего Атакующей орды, дала трещину. Верхняя губа Сульдэ, словно у бешенного пса, медленно поднималась вверх, а из его рта начало раздаваться тихое и злобное шипение.
— Выродок тьмы! — Сульде с силой ударил по столику, отправляя его в полет. — Поганый коротышка! За нашей спиной снюхался с этим сопляком! — с пути мечущегося как загнанный зверь шаморца в испуге отпрянул лазутчик. — Я знал! Знал! Знал…, что эта скотина… Кровольд обманывает Великого…
4
Несмотря на почти скрывшееся за горизонтом зимнее солнце, лежавший на ветвях деревьев и почве тонким слоем снег делал сумрачный овраг чуть светлее. На его самом дне, чтобы не было заметно с торгового тракта был разведен небольшой костер, вокруг которого тесно прижавшись друг к другу корчилось около десятка оборванцев. Еще почти столько же от усиливающегося к ночи мороза пряталось в утлых шалашах — нескольких кривых загогулин, плотно накрытых широкими еловыми лапами.
— Жрать охота, мочи нет, — уже в который раз прогундосил мелкий со сломанным носом мужичонка, кутавшийся в потрепанную шубу, явно с чужого плеча. — Вона как пасть сводит, — он жалобно раскрыл рот, показывая как ему худо. — А?!
Греющиеся у костра и корчившиеся в шалашах оборванцы были одной из банд, которых в связи с надвигавшейся на эти земли войной во множестве здесь развелось. Тут были и нищие из соседнего города, и обобранные до последней нитки своими же хозяевами крестьяне, и несколько стражников местного барона, и даже самый настоящий аристократ. Последний и был в этой шайке заводилой, а также владельцем единственного меча — широкого полуторника и черного жеребца с точеными ногами.
— Сдохнем ведь здесь от голода, — все ни как не унимался мужичок, продолжая гнусавить и в тоже время жадно посматривать на стоявшего у дерева коня. — А в нем вона сколько мяса… А мы никто не жрамши сколько ден-то…
Тот же, кому и был адресован этот жалобный то ли плачь то ли стон, лежал спиной к дереву на толстой медвежьей шкуре и в ус не дул. Его совсем не трогали эти призывные мольбы и напрасные кривлянья быдла, с которым его временно свел случай. В этот самый момент виконт Жюль, один из младших сыновей чрезвычайно плодовитого барона Типрского, обдумывал свой дальнейший путь. Однако, жизнь, сделав очередной поворот, внесла свои коррективы в его судьбе…
Неожиданно откуда с верху на их головы посыпался куски подмороженной земли и сразу же раздался свистящий шепот.
— Едут, едут! — возглас буквально взорвал их замерзающее царство. — Тама! Цельный караван! Кажись возом пять видел!
Вскочивший с места виконт быстро понесся к своему коню, по пути дав сильно пнув какого-то замешкавшегося бродягу.
— Берите свои дубины и ждите их у поворота! Дорога сворачивает там к реке. Около валунов спрячьтесь, — с коня раздавал он указания, переминавшимся от нетерпения разбойникам. — Сейчас уже почти стемнело, никого не должны заметить… Я с хвоста зайду…, — он с сомнением разглядывал толпившихся возле коня горе-воителей, сжимавших в руках узловатые дубины, отломанные куски кос с деревянными ручками и даже заостренные колья. — Все ясно? — самый мелкий и как оказалось, самый сообразительный тут же быстро закивал головой, а вслед за ним подключились и остальные. — Хм… А… Черт с вами! — махнул он рукой. — Валите на место!
Овраг, в котором они отсиживались последнюю неделю, был удобным местом, где они отсиживались после мелких грабежей проезжавших путников. Примерно через пол лики он выходил аккурат к торговой дороге, чем обычно и пользовался виконт, нападая на своих жертв с тыла.
— И кого же нам послали Боги? — негромко бормотал Жюль, стоя за несколькими толстыми стволами деревьев и пытаясь хоть что-то разглядеть в надвигающейся темноте. — Проклятье, темно! — одной рукой он крепко держал поводья, а второй осторожно гладил коня, успокаивая его. — Стой, стой… Это я не тебе… А, вот они!
Из темноты, словно из серо-черной пелены, показалась лошадиная упряжка, которая довольно бодро тянула здоровенную повозку. Жюлю, на землях отца чего только не повидавшего, она здорово напомнила гномьи передвижные дома поистине исполинского размера.
— Еще одна… Третья, — вслед за первой показалась вторая повозка, которую уже тянула квадрига из невысоких мохнатых лошадок, а за ней и третья. — …
Правда, приглядевшись (прятался буквально в пяти — шести шагах от дороги), он с трудом, но разглядел в надвигающейся темноте некоторые отличия. Повозки все же оказались не такими огромными. Примерно, с всадника ростом, как он прикинул. Но главное, на что он обратил внимание (это сразу же бросалось в глаза), обтянутые тканью фургоны, такие тяжелые и массивные на вид, двигались удивительно изящно и мягко. «Чертовщина какая-то…, — бурчал он, успокаивая коня. — Словно плывет». В тиши зимней ночи не было слышно ни адского скрипа тяжело груженых телег, ни притирающего скрежета деревянных колес и осей.