Взять своё (СИ) - Агишев Руслан. Страница 15

— Еще неделю назад от капитана каравана мы получили послание с голубем. Он пишет, что груз находится на борту и он готовиться отплывать, — откашлявшись от внезапно пересохшего горла, ответил бледнеющий визирь. — Когда же все сроки вышли, то я и бей порта вывели на поиски весь речной и морской флот. Вся морская стража, тысячи рыбаков по всему побережью получили приказ следить за любыми незнакомыми кораблями в наших водах. Великий, мы сделали все, что…

Шторы вдруг с треском оборвалась и ее лохмотья упали на кровать.

— Вы сделали…, — с перины выползал шипящий от ярости султан. — …, — с красным перекошенным лицом он чуть не свалился с кровати, запутавшись в длинной ночной рубахе. — Ты, помесь осла и…

Барух своим отнюдь немаленьким телом уже сумел так вжаться в угол опочивальни, что его почти не было видно за огромным пухлым креслом. Визирь начал медленно отступать перед разъяренным Махмуром.

По натоптанной тропинке, окруженной со всех сторон лесными стражами — покрытыми ледяными доспехами дубами, пробирался небольшой отряд — около двух десятков людей и гномов в сопровождении неказистой повозки.

Судя по веселому и довольному гомону, который они издавали, опасаться им было нечего и некого.

— … Я его раз! Вот этим кулачищем! А он и слег сразу, — судя по кислому выражению лица закутанного в мешковатый ватник человека, эту историю он слышал уже раз десть, если не больше. — А я ведь сразу приметил, что этот оборванец горелый не прост, — Кром горделиво приосанился; мол вот он какой. — Кто бы другой вон бродягу какого притащил, а я же целого комтура.

Тут шедший за ним гном с роскошной окладистой бородой, прикрывавшей его грудь словно еще один панцирь, громко высморкался и прозвучало это как-то вызывающе. Кром сразу же развернулся к нему; его дико бесило то, что кто-то посмел не поверить ему.

— Сколь нам еще слушать твою болтовню? — однако наткнувшись на строгий взгляд своего дяди, он сразу же присмирел. У меня уже изжога от нее… Ты лучше бы узнал, почему владыка не дал нам испробовать на врагах эти чудные штуки, — головой гном кивнул на притороченный к своей спине огромный мешок с разобранным арбалетом. — Я же видел как они бьют. Со ста шагов бревно в обхвате насквозь прошибает. Да мы бы этих людишек…, — тут его взгляд упирается в съёжившегося возницу, которому явно не понравились эти слова. — Шаморцев бы пощипали, — медленно, словно нехотя, поправился он. — …

К разговору присоединились еще несколько гномов, обрадованные возможностью потрепать языком. Монотонная ходьба уже им надоела.

— И не говори, брат Горди, — с сожалением в голосе поддержал его гном с точно таким же мешком за плечами. — Мы бы им так дали, что у них только бы пятки сверкали, — его борода при этом воинственно загнулась вперед. — Куда им супротив нас! Вона от слабенького огонька, как тараканы забегали. А уж если бы мы наддали немного, то вообще… Слабаки, одно слово!

Присмиревший было Кром снова не выдержал.

— А я ведь так втемяшил одному в голову своим кулачищем…, — в ответ шедшие за ним гномы во главе с его дядей гулко захохотали. — …

Вид надувшегося от обиды Крома был так комичен, что к общему хохоту присоединился и возница.

— Ха-ха-ха! Он бы один их всех разогнал! — дядя с чувством хлопнул по плечу своего племянника. — Ха-ха-ха! Своими кулачищами… Ха-ха-ха! До самого бы Шамора бежали от моего племянника! — гномы уже ржали так, что продрогшие насквозь вороны, сидевшие на деревьях, с встревоженным карканьем срывались со своих мест и улетали. — Ха-ха-ха! А мы бы в это время сидели и пиво потягивали. Ха-ха-ха!

Вскоре привлеченные шумом к ним подтянулись и остальные члены отряда, которые, едва узнав в чем дело, то же начинали хохотать…

Но лишь одного из них веселье совсем не коснулось. Оно обошло его мимо, словно стремительный ручей выступающий камень. Этот гном, шедший самым последним, был чернее тучи и одним своим видом отбивал всякое желание говорить с ним.

— Болваны, олухи… Бог мой, какие же они олухи, — вряд ли бы кто понял это невнятное бормотание Колина. — Чему они радуются? Чему? Этим двум — трем десятка сгоревших бессмертных? Бараны! — он с трудом сдерживался, чтобы не заорать на продолжавших хохотать гномов и людей. — Это же никакая не победа. Мы всего лишь раззадорили их, как надоедливый комар кусает человека… Нет! — он внезапно остановился, пораженный одной мыслью. — Это же я и олух, и болван и баран! И все это в одном флаконе!

Колин вдруг пришла мысль о тщетности всех его усилий по спасению своего клана, своих новых близких в этом мире. Эта мысль, словно молоток со всей силы врезалась по его голове, заставляя его застонать. «… Это же все бесполезно! Это-все-бесполезно! Их же тысячи, тысячи воинов, чей хлеб это убийство. Их работа убивать. А что есть у нас? Полсотни, сотня или даже может быть полторы гномов, которые смогут тащить на себе больше центнера доспехов, щитов и секир. Чуть меньше женщин и подростков, способных натянуть тетиву арбалета и выстрелить в сторону врага. Еще гранаты, дымовухи, самодельный — это же все просто капля в море! Или метания крошечного насекомого против человека, который может одним хлопком ладони его пригвоздить к земле… Что мы сможем сделать против целого мира? Боже…».

Это было странное чувство, для возникновения которого, казалось бы, и не было никаких причин. Оно напоминало прозрение, разрушение плотной пелены, которая все это время непроницаемой стеной стояла перед его глазами. «Это я во всем виноват! Я! Я же все делал неправильно! Не-правильно! Герой, бля! Возомнил себя спасителем целого мира! — сейчас все свои прошлые поступки, все свои планы он видел в совершенно ином свете; ему совершенно отчетливо стали видны совершенные им ошибки, его ни на чем не основанная уверенность в своей правоте, нежелание прислушиваться к другим. — Какой же я баран!».

А услужливая память, словно нарочно, тут же начала подкидывать ему старые воспоминания, где он вел себя, как последний идиот. Эти образы, яркие и живые картинки, словно красочный калейдоскоп начали сменять друг друга, заставляя его их проживать заново… Вот он вываливает из холщового мешка несколько десятков блестяще матовых наконечников, топоров и с довольны видом смотрит на обалдевшего городского кузнеца, в руки которого словно с небес свалилось баснословное богатство. И тут же перед его глазами всплывает лицо торговца Батисты, с неземным восхищением в глазах перебиравшего черные брусочки металла.

— Боже… Что я делал? — бормотал Тимур, автоматически перебирая ногами по протоптанной перед ним дороге. — Надо было сидеть и слушать, сидеть и слушать. А лучше бы, залезть в какую-нибудь нору и лежать там не отсвечивая! Я же всех их поставил! Все! Весь клан!

Память же ни как не успокаивалась, вытаскивая из своих глубин все новые и новые картины. Чего только здесь не было… И десятки городских зевак, целыми днями толпящихся перед строящимся диковинным серым домом; и пронизанные священным страхом и восхищением лица гномов, не отрываясь смотрящих на пламя из его рта; и дергавшегося в дико испуге отльстерского солдата, пожелавшего посмотреть на легендарного чешуйчатого зверя.

— Это все из-за меня, — в отчаянии шептал он. — Из-за меня…

В какой-то момент все эти беспорядочно возникавшие в его голове кусочки прошлого стали превращаться в связанные друг с другом фрагменты одного целого, суть которого только сейчас стала доходить до Тимура. «Я… Я привлек к клану внимание. Если бы не мои безумные идеи, то о них бы никто и не вспомнил. Топоры так бы и жили в своем городе, как и сотни лет до моего прихода, — это понимание своей виновности во всех мыслимых и немыслимых бедах, которые обрушились на тех, кто стал ему дорог, все сильнее и сильнее наполняло его. — Что же я наделал…».

С каждым новым шагом валенки на его ногах становились все тяжелее и тяжелее, а их жесткий войлок все больше напоминал железные тиски.