Ева (СИ) - Фрес Константин. Страница 76

Лорд Вейдер шагал, осматривая лежащие на земле тела. Казалось, не осталось в живых никого, но он касался людей Силой, и Сила отвечала ему, кого пора хоронить, а в ком еще теплится жизнь.

К отцу Евы Вейдер подошел уже не один; на его плече висело тощее тело совсем молодого офицера, и казалось, человек был мертв, или совсем безнадежен. Его руки висели как плети, и он словно таял, жизнь словно вытекала из него по капле.

Отцу Евы хотелось подняться, чтобы лорд Вейдер не прошел мимо, не оставил его здесь умирать, но он не мог. Лишь его левая рука скребла ногтями, стараясь хоть как-то привлечь внимание ситха.

Кажется, лорд и сам был ранен; шальной выстрел рассек его комбинезон на боку, и сквозь прореху с оплавленными краями виднелся скользящий длинный ожог на теле.

— Вставай, солдат, — прогудел ситх, склоняясь над распростертым перед ним человеком. У своего лица мужчина увидел сапог ситха, и железная рука, ухватив его за одежду на спине, подняла вверх, как марионетку. — Иди, если хочешь жить!

И отец Евы шел; шел, несмотря на то, что ног он уже не чувствовал, шел, то и дело повисая, как тряпка, на руке лорда ситхов.

Тогда он испытывал дикую боль и такую же дикую радость оттого, что остался жив; оттого, что ситх дотащил его до своих позиций. Казалось, что все можно исправить, все…

Но это было не так.

— Лучше бы я умер тот день! — этими словами заканчивался рассказ отца каждый раз, и когда его начинали мучить боли, он кричал, повторяя это раз за разом: — Лучше бы я умер!!!

Он ненавидел ситха за то, что тот спас ему жизнь.

Врачи говорили, что при правильном лечении некоторая двигательная активность к отцу Евы вернулась бы, но он не хотел и слышать об этом.

Даже если б он и смог хоть как-то ходить, он уже не смог бы делать одного, но самого главного — стоять на капитанском мостике в имперском крейсере и отдавать приказы.

Он не смог бы больше воевать; он не смог бы даже отомстить за себя.

И поэтому он говорил «лучше бы я умер».

В своем безумии он повторил это и самому лорду Вейдеру.

Эту встречу Ева тоже помнила, словно это было всего пять минут назад.

Это был праздник, очередной пышный прием. Отец, с его орденскими планками и новым орденом, сидел в кресле, и мать то и дело поправляла на его коленях сползающий плед.

Император поручил Вейдеру произнести поздравительную речь, и Еве этот громадный, страшный человек в черном шлеме, с непроницаемой маской вместо лица показался просто механическим чудовищем. На миг она даже возненавидела его, и испытала боль за искалеченного отца. Каков бы он ни был, он все же ее отец! А это бездушное чудовище, этот негодяй, привыкший бросать людей в мясорубку войны горстями…

И когда Вейдер подошел к их семье с дежурными поздравлениями, отец выплюнул эту ядовитую фразу в бесстрастную маску Вейдера.

— Лучше бы я умер тогда.

Вейдер помолчал. Ева, испуганная, притихшая, даже дышать перестала, и ее пальцы побелели, намертво вцепившись в кресло отца.

— Если бы я знал, — произнес Вейдер наконец, — что ты не хочешь жить, я вынес бы кого-нибудь другого и не расходовал бы Силу на поддержание твоей жизни. Но тогда мне показалось, что ты очень хочешь жить, и что тебе есть ради кого продолжать бороться, — палец Вейдера в черной перчатке указал на притихшую Еву. — Ради твоих детей. Жизнь — бесценна, боль — переносима, и тебе ничто не мешает встать на ноги, кроме тебя самого. Подумай об этом.

Лорд Вейдер не стал мстить офицеру, оскорбившему его; Ева не думала, что это был приступ великодушия со стороны ситха. Скорее всего, ему было просто безразлична злость калеки.

Но эта встреча, и эти слова надолго и глубоко запали ей в душу.

Жизнь — бесценна, боль — терпима. И в любом положении нужно бороться, если есть ради чего. Ради кого.

Раньше отец отзывался о лорде Вейдере очень уважительно, хотя и применял такие слова как «бездушный палач» и «расчетливый хладнокровный убийца». Теперь, брызжа слюной, он выкрикивал ему проклятья, и повторял эти же самые слова.

Но Ева, встретив вместе этих двоих людей, вдруг с удивлением поняла, насколько больше духа и души спрятано под черными доспехами лорда ситхов, чем под серым френчем ее родного отца.

Второй спасенный Вейдером, тот молодой офицер, долго благодарил лорда за свое спасение. У него взрывом было обезображено лицо, но он улыбался ситху, и смотрел на него с нескрываемым восторгом. Черная рука лорда ситхов на миг легла на плечо юноши, Вейдер некоторое время смотрел своими темными стеклами-глазами на спасенного им офицера.

— Скорее возвращайся в строй, солдат, — прогудел ситх, и желчное лицо отца Евы дернулось, исказилось от гнева. Он ревновал; его никто обратно не ждал, даже тот человек, что спас его, больше в нем не нуждался.

И Ева впервые подвергла сомнению все те слова, которые говорил её отец, описывая своего темного лорда.

И человек в черной броне, которого боялась добрая половина Галактики, вдруг перестал быть таким страшным и безжалостным.

*********************

Время шло; имперские врачи делали все возможное, чтобы поставить на ноги имперского героя, ветерана войны. Помимо приличной пенсии, отец заслужил и много льгот, и теперь ему, калеке, были доступны те радости, что он не мог себе позволить, будучи здоровым. Отец и мать стали часто отбывать на курорты, и там останавливались в самых дорогих гостиницах, в элитных номерах. Пока отец получал свои процедуры, мать бродила по дорогим ресторанам и магазинам. Империя щедро оплатила отцу Евы за единственный удар, нанесенный ему джедаем.

Ева подолгу оставалась одна. Это одиночество позволяло ей расслабиться и подумать о том, а что же будет дальше.

Дальше… отец понемногу терял свой авторитет. Возвращаясь домой, явно посвежевший и отдохнувший, он еще некоторое время сохранял некоторый вид главы семьи, но ненадолго. Стоило закончиться духам матери, которые она приобретала где-нибудь на Набу, и стоило этому последнему шлейфу воспоминаний о путешествии покинуть его, как он превращался снова в желчного старика, инвалида, мучимого болями.

Он раздражался по каждому поводу и разражался гневной бранью на всех, кто подворачивался ему под руку, но домашние уже не обращали на это внимания. Ева преспокойно отворачивалась от отца, выкрикивающего проклятья, и уходила, мать отстранялась от него, делая непроницаемо-спокойное лицо, и все просто пережидали эту очередную вспышку гнева.

Они словно поджидали, когда у калеки кончатся силы, и он замолчит.

Замолчит навсегда.

Но он не желал успокаиваться.

Внезапно им овладело жуткое желание отомстить. Все чаще Ева слышала от него, что карьера инженера — это жалкое говно (отец так и выражался), и что стать военным офицером куда более почетно и правильно.

— Ты должна занять мое место в армии, — говорил он Еве, и пальцы его левой руки чуть вздрагивали и немного сжимались, словно хотели собраться в кулак, как и прежде. — Они должны ответить за все! Станешь имперским карателем, и будешь лично расстреливать эту джедайскую мразь!

— Нет.

Впервые Ева осмелилась сказать это слово отцу, и впервые ощутила такое спокойствие. Страшный отец оказался слабым, очень слабым; есть люди которым невозможно противоречить, даже когда они на смертном одре — так вот он был не из таких.

От ослушания Евы у калеки даже приключился нервный тик, и несколько секунд он боролся со спазмом, который перекосил его яростное лицо.

— Что?! — переспросил отец Еву свистящим придушенным голосом, словно сам лорд Вейдер все же вспомнил о нем и сомкнул свои пальцы на его горле. Лицо калеки с дергающимся нервно перекошенным ртом, с вытаращенными глазами побагровело так, что, казалось, еще немного — и его хватит удар.

— Я не буду имперским карателем, — ответила Ева, преспокойно отрезая ножом кусочек от своей отбивной. Обычно отец заводил подобные разговоры именно за обеденным столом, отбивая у Евы всякий аппетит. Но сегодня все пошло иначе; наверное, уже тогда она приняла решение.