Чучело человека (СИ) - Диденко Александр. Страница 33

Еще не подняли занавес, еще лишь отзвучал гобой и зловеще заголосили тромбоны, а зритель по самую макушку окунулся в мрачные размышления Чайковского о смерти. Зигфрид нарушит клятву, надежда на избавление от неволи рассыплется в прах, иссыхая от горя, Одетта доложит подругам о случившемся в замке, подруги ответят вежливым пониманием, зазвучит буря чувств, сольется с неистовой стихией, затопят сцену волны, вырастет решимость героев, поднимется мятежный дух, возникнет бесстрашие перед лицом смерти, переведет автор повествование в мажорный план, утверждая победу героев после их гибели, зарыдает зритель, взвизгнет в оркестровой яме скрипка, зашумит зритель, обернется к правительственной ложе, выбежит на поклон труппа, махнет Первый рукой, укатит в Кунцево коротать ночь. И повторится все снова и снова. И еще пятьдесят лет. И еще — сто. Жить Первому долго-долго. И работать труппе долго-долго. И Чайковскому звучать нескончаемое число раз.

Двадцать седьмого февраля пятьдесят третьего года Первый присутствовал на «Лебедином озере» — печальной повести о девушке-птице. Двадцать восьмого в Кремле он смотрел «Кубанских казаков». Пребывая в замечательном расположении духа, повез вторых в Кунцево. Всех четверых. Так и выехали в темноте на десяти машинах. В одиннадцать вечера прикрепленные Хрусталев и Лозгачев подали вино. Вино — не вино, а так, сок.

— Разве вино? — три-четыре градуса. Сок!

— Так точно, батоно Первый, сок.

Выпивали до утра, до пяти часов. Кушали. В пять гостеприимный хозяин прощался с гостями, много шутил, анекдот рассказал о Чапае. Лег спать в хорошем расположении духа, даже помощников отправил — Хрусталев так и сказал — те приняли вахту в десять утра. А Первый спал. В десять спал. Спал днем. До вечера спал. В двадцать два пришла почта из ЦК, и хочешь не хочешь, Первого надо будить. Кто-то из прикрепленных и нашел Первого в малой столовой на полу, обмочившимся и в тяжелом бессознательном состоянии. Лишь хрипел Первый и губами голубыми едва-едва шевелил.

Только не хрипел он, а спал — и проснуться не мог, потому что с отцом разговаривал. Слушал отца, не решаясь прервать — не поворачиваются к старшим спиной, не уходят. Старик про статую рассказывал — не нравилось Первому, только прервать не мог. А старик шептал и шептал. С первого по пятое марта шептал — эти даты я запомнил навечно — до самых двадцать одного часа, пятидесяти минут пятого марта. И ушел старик. Первый за ним двинул. Но еще первого числа его переодели, потому что обмочившийся был, в большую столовую перенесли, вблизи камина на диван уложили под серое одеяло с белыми полосками, а от окна стужей беспощадной несло — я спиной чувствовал. Все замерло в великом испуге, лишь горничная сопливо и безутешно стонала под дверью.

— Что панику наводишь и шум? — каркнул Второй, сверкая глазом. — Видишь, батоно Первый спит крепко… Нас не тревожь и батоно Первого не беспокой!

Второму шепнули, что батоно задыхается, а тот вторично настоял, чтоб не будили, что спит Первый — храп слышно. Вновь шепнули, что задыхается. А тот в третий раз:

— Не задыхается батоно, спит он!

Больше не настаивали, и врачи не суетились — ждали, когда Первый сам проснется. А тот за отцом следовал. Когда оба скрылись за горизонтом, Второй первым выбежал в коридор, не скрывая радости крикнул помощнику Первого, чтобы подавал машину. А горничная Валя — жена не жена, любовница не любовница — грохнулась на колени подле дивана, опустила голову Первому на живот и зарыдала во весь русский голос, так зарыдала, что всем четверым вторым нехорошо стало, и кто-то увел ее навсегда.

Чуть позже стране объявили, что Первый умер, что страну постигли бескрайние горе и утрата, что виновников, коли такие существуют, обязательно найдут и накажут. И потянулись люди в Москву, поклониться Первому, и полетели телеграммы с просьбой сделать малое, что в силах — увековечить; и четверо вторых, идя навстречу, решили Первого мумифицировать и ухаживать длительно, и передали Первого в учреждение, имеющее опыт ухода за телом, и выпотрошили Первого научно, пропитали составом, выставив чучело на всеобщее обозрение… Не видел я этого, так как уже находился в ином месте, только думаю, раз научно, всяко лучше, чем… ну, ненаучно, что ли, как это было с Геварой, когда Че осенью шестьдесят седьмого года — мертвецу — отрезали руки.

Многокилометровая очередь тянулась три дня. 9 марта 1953 года в Колонном зале Дома Союзов члены Политбюро прощались с Первым. На похороны приехали плакальщицы — их рыдания транслировались по радио. В давке к телу погибли люди. Раздавленные тела складывали на грузовики и вывозили в Подмосковье.

— Зачем он искал ее? — спросил Щепкин.

— Бабу? — режиссер пожал плечами, — не знаю, не говорил… — Бородатый поднял стакан. — Умер, говорите? Давайте помянем.

Девушка в свекольном переднике принесла тарелку с винегретом — Щепкин отчетливо различил запах клубники.

— Можно мне? — попросил режиссер.

Щепкин придвинул собеседнику никудышное блюдо.

— Дети у нее, двое, близнецы или двойняшки, кажется, я не вдавался… — режиссер облизал ложку. — Он, товарищ мой, Липка, клубнику любил. И я люблю. Понимаете?

— Кажется, — сказал Щепкин.

— Винегрет — великий духовный салат нации. — Собеседник удовлетворено икнул и откинулся на спинку стула. — Винегрет встречает человека при рождении и провожает по смерти — с ним покидают прошлое и встречают настоящее… — он улыбнулся, махнул рукой. — Отваривают ингредиенты. Картофель, морковь, свеклу нарезают тонкими ломтиками, шинкуют огурчики, лук, капустку перебирают, отжимают, очень кислую промывают. Все как у людей… Овощи соединяют, заправляют маслом, уксусом, солью, перцем, можно горчицей… Теперь этот великий салат нации делают из клубники. Перец из клубники, капустка из клубники… Любо мне. Понимаете?

Щепкин кивнул.

— Любо мне, понимаете! — крикнул режиссер, выныривая из-за стола. — Любо!!!

Матерясь, он шагнул из кафе. Щепкин обернулся к окну. По тротуару шагали сосредоточенные юноши в армейских ботинках. Подбежав к ним, бородатый вытянулся, вскинул руку, полез целоваться. Кто-то из молодых тяжелым ударом в переносицу уронил мужчину, занес над ним беспощадный ботинок. Режиссер закричал, закрыл голову, затрясся под градом пинков, затих. Никто не обернулся, не возмутился, не выбежал из кафе. Не выбежал и Щепкин, ибо дверь распахнулась, и в кафе вошли двое одинаковых: один о чем-то спросил хозяина, второй оглядел заведение. Щепкин, пряча лицо, скользнул наружу, свернул за угол, остановился. Бритые юноши в армейских ботинках неспешно удалялись в ближайшую подворотню. Одинаковые вышли из кафе, переступили через распластавшегося бородача, устремились к соседней лавке. Щепкин бросился к мотоциклу, одновременно замечая, как дрогнула, потянулась рука режиссера, внезапно обмякла, упала на бордюрный камень, разжалась. Щепкин нагнулся к телу, распахнул пиджак, прильнул к груди — мужчина не дышал.

— Любо, — сказал Щепкин, вскочил, дернулся к мотоциклу, краем глаза ухватывая татуировку — профиль лысеющего мужчины, галстук в горошек, надпись «В.О.Р.» — Вождь Октябрьской Революции, — прошипел Щепкин, зло и решительно отжимая рычаг стартера. — Мотоцикл вздрогнул, громко чихнул и не завелся. — Давай же! — взмолился Щепкин, повторяя попытку. Мотоцикл вновь чихнул и вновь не завелся. Щепкин обернулся. Одинаковые разговаривали с девушкой в свекольном переднике.

— Вон он, — сказала девушка.

Щепкин взвился над мотоциклом, толкнулся ногой о бензобак, перелетел коляску, упал на мостовую, вскочил, бросился бежать. Оторвавшись от преследователей на незначительное расстояние и понимая, что уйти не удастся, он нырнул в арку, вбежал в заброшенное здание, забаррикадировался диваном. Одинаковые несколько раз стукнулись в дверь, но сообразив, что объект в кармане, крикнули, чтобы тот выходил с поднятыми клешнями. Утяжелив диван весом туловища, Щепкин принялся соображать. Ничего спасительного не приходило — не приходило в голову ничего стоящего — назойливо лез хлам: мысли о маме, в другой раз согревающие и уместные, лицо «далекой», розовое и злорадное, Рукавов с лукавым прищуром тиражирующий «мертвые души», Липка… Липка показался на долю секунды и тут же взмыл вверх и назад, зачем-то простирая над Щепкиным из тумана ногу. «Нужно позвонить», — весело сказал Липка, и Щепкин ухватился за единственный спасательный круг — телефон для связи с «VOSSTANOVLENIE Ltd».