Экспроприатор (СИ) - Лимова Александра. Страница 13

— В рот. — Влад, все так же задумчиво глядя на асфальт протянул Руслану прозрачный маленький пакетик с кремовым порошком.

Руслан медленно взял его неверными пальцами. Едва не уронил, когда ложил в рот. Пауза и звенящая тишина, только шепчет ветер в кронах, освященных багрянцем закатывающегося солнца.

На словах «…и белого в вены те, кому верил. Они на дне. Время в огне» произошло.

Влад ударил. Резко. Быстро настолько, что если бы я не смотрела прямо на него, я бы не поняла, что произошло. Кулаком, с силой, почти без замаха, но Руслана фактически отбросило назад. Звук удара застрял в ушах, запутался в горячей крови и вгрызся в память.

Руслан сжался на земле, закрыл голову руками, но еще удара не последовало. Влад стоял ровно, смотрел прямо перед собой. Лицо непроницаемо. Затянулся, жутким движением встряхнул кистью. Сделал шаг вперед и очень медленно присел на корточки, разведя колени. Полы черного полупальто коснулись промерзшей земли, на которой сжавшись у его ног, часто и хрипло дыша лежал Руслан.

— Проглотил? — голос ровный, безэмоциональный, спокойный. Дождался сдавленного положительного возгласа. Чуть склонил голову на бок, наконец переводя взгляд и внимательно глядя на Руслана. Его голос был очень тихим, но прозвучал будто набатом. — Спасло одно — жене рожать.

Поднялся и пошел к дому.

Красивая зала, но князь во главе стола, ломящегося от обилия еды и выпивки, источал смрад опасности. Травящий воздух. Травящий души.

Здесь не было только двоих. Не трудно догадаться кого.

Они все, все семнадцать человек, молчали, напитывались и травились. Краткое звяканье приборов тихое блеяние широкой плазмы, на стене прямо за моей спиной, демонстрирующей какое-то шоу, наблюдаемое Владом. Его звериным взглядом.

Так говорят — звериным. Это значит агрессию, ярость, все оттенки сильных, возведенных в абсолют на грани контроля негативных эмоций. Нет.

Нет, это не так. Эта избитая истина лжива и ничего не значит. Абсолютно ничего. Чтобы это осознать, достаточно просто посмотреть на вот это человека с этим его взглядом, невидяще направленным в телевизор. Его взор спокоен, он такой ровный, там нет агрессии. Это и есть звериность. Такая, мать его, звериность, когда ты понимаешь — одно слово, одно просто не то что неосторожное, а любое слово и тебе в этой гнетущей тишине в секунду, в мгновение, просто в долю мига отрубят голову. Спокойно и быстро. А потом снова уставятся в телевизор.

Так что терпи. Подыхай в этом отравленном воздухе и молчи. Главное — молчи, если сдохнуть не хочешь.

Там он ударил не только Руслана. И валялся у его ног не только он. Я не знаю, действительно не знаю почему, он там на меня даже не посмотрел. Но я твердо понимало только одно, там он бил не только его. Наверное, потому и не смотрел. Чтобы не… чтобы не только Руслан там лежал.

Он давно знает кто он. И все, сидящие за этим столом, тоже это знают. Даже я, которая знакома с ним так мало. Мне, как и всем, при первой встрече, сказали об этом первобытные инстинкты.

И я сидела. Молча жрала. Нет, не еду. Моя тарелка так и осталось пустой, я жрала его раздачу. Незаслуженно. За то, что впряглась. За то, что видела, что он не успевает вывезти. За то, что дала ему время. За то, что все мы сейчас здесь. Я сидела и жрала именно за это.

И меня блевать тянуло. Вот действительно, я ни сколько не вру меня физически тошнило. Они сидят и жрут. И я с ними. Молча. Он смотрит. Прямо над моим плечом. Не случайно. Мог бы мог смотреть в окно, в стену, куда угодно. Но смотрит над моим плечом. Это бьет. Эта ебучая грань. Ты, сука, либо выеби меня, пусть незаслуженно, либо вообще не смотри. Но только не так. Либо я выхватываю, похуй за что, но выхватываю, либо нет. Но не так, держать у ног и заставлять слизывать грязь с края подошвы…

— Я сделала это, потому что видела, что тебе не хватает времени.

Вскинула голову. Вскинула, когда мне хотелось ее пригнуть и зажмурить глаза. Потому что он медленно, очень-очень медленно все-таки перевел взгляд мне в глаза. И тишина зазвенела, надавила на уши, влилась в тело и так вскипятила кровь, что удивительно, как мое тело прямо в тот же момент не сдохло.

Он смотрел. Смотрел мне в глаза без масок. Без щитов. Нет, они были нужны не для того, чтобы обмануть человека перед ним. Он их ставил чтобы, сука, не убить. Ненароком. Своей сутью. А сейчас у он убрал свои маски. И смотрел на меня.

Я сбито выдохнула, чувствуя как мне твердо выцарапывают кривым тупым ножом приговор на душе, сердце, разуме.

— Владислав Игоревич… — голос Спасского. Резко оборвавшийся от одного движения. Поднятая ладонь. Жест князя, когда чернь молвила слово в неполагающийся момент.

Я поняла что всё. Поняла глубину смысла этого Руслановского «всё». Но явно бессмертный Спасский снова подал голос:

— Они приехали. Берек и Ильин. Ждут у дома. — Он показал экран телефона. Но Влад не смотрел.

Он с трудом отвел от меня взгляд. Взгляд на бледного Ваню. На бледного бедного Ваню. Осознание в карих глазах. Кивнул и вышел.

Меня правда чуть не вырвало когда они выдохнули. Облегченно. Твари.

Поднялась. Спасский попытался удержать. Долгая пикировка, его проигрыш и мое почти безумное «ебать вы твари». Смех. Краткий, на грани отчаяния. Мне было страшно. Не знала куда.

Запуталась в коридорах. Сползла по стене в одном из них. Полумрак обнял и вторгся сквозь кожу. Успокоил, сказал тишиной, что я смогу. Я вывезу. Нахуй все. Я вывезу.

Поднялась, шла шатко. Нужна лестница и на верхний этаж, подальше от них всех, застывших в той столовой в его ожидании. Хочу подняться на верхний этаж. Подальше. Повыше.

Но он, решив свои вопросы, настиг меня. Когда до выхода на площадку, где мрак коридора разбивали светящиеся лампочки, обозначающие широкую мраморную лестницу, устланную черным ворсом ковра.

Настиг со спины. Хват за шею. Вжатие лицом в холодную стену, оклеенную тесненным шелком обоями. Резко, быстро, бесшумно.

Рыпнулась, зло выдохнула. Моя рука и мои ногти впились в его кисть, вжимающую меня в стену, как одну из нашкодивших шавок.

Он отстранил руку только тогда, когда я стала почти задыхаться от силы нажатия его пальцев, почти полностью перекрывших кислород, а его кожа вспоролась под моими ногтями и обагрилась его же кровью.

Повернулась, дыша жадно, с ненавистью глядя в полумраке черные глаза. Тело было голодно до кислорода, который он перекрыл и кровь гнала по венам с сумасшедшей силой, стремясь напитать мышцы, кости, и все это жалкое, что содержит душу. Которую он сжирал одним взглядом.

— Ты совсем ничего не боишься?

Дыхание участилось, когда я пристально и прищурено глядя в его глаза, с клубящейся в них мраком стояла с забитой в подкорку команду «молчать». Которая вытеснялась.

Сердце билось неистово, вены жгло от страха. И злости.

Со мной нельзя так обращаться. Сука. Кто бы ты не был. Так делать нельзя. Особенно так, как делаешь ты, тварь ебучая.

Медленно придвинулась к нему. Привстала на цыпочки и на самое ухо, на свистящем выдохе почти неразборчивым от злости шепотом:

— Боюсь. Что евро подорожает.

Я видела, почувствовала, как у него под кожей заструилась просто непередаваемая ярость. С ним тоже нельзя так обращаться. Не из-за его выдвинутой позиции. Это не просто надуманные принципы отдельно взятого человека. Просто с таким типажом нельзя так себя вести. Это против их природы вообще. Против естества этой категории в целом. Этого делать нельзя. Ровно так же как нельзя тыкать в следящего за тобой питона палкой. Как нельзя махать руками на пригинающегося перед нападением льва. Потому что это опасно и очень глупо. Тебе нельзя этого делать. А ты делаешь. Потому что ты сейчас ненормальная, а если вообще, то просто терпеть не можешь этих львов и змей. На дух не переносишь. Животные ебучие. И прежде чем тебя растерзают, стоит попытаться, хотя бы глаз выбить.

— Я сейчас на пределе. — Он грубо и с силой толкнул меня к стене. — Прямо не самом пределе. Учти это прежде чем хоть слово мне пиздануть, когда я говорить закончу. — Резко и жестко прижал собой к стене и, так плавно, так, сука, медленно склонившись к самому моему уху, пробирающе до дрожи, до боли, до истерики прошептал одну простую истину по которой живет весь ебучий мир — никогда не лезь, пока я не разрешу. Ни-ког-да. Я тебе твою тупую башку на месте проломлю. Усекла?