Инфернальный реквием - Фехервари Петер. Страница 32
— Сестра Гиад, — произнесла женщина. Ее иссушенный голос усиливался речевым имплантом в глотке. — Ты заставила себя ждать.
— Прошу извинить, почтенная палатина, но я не могла бросить своих пациентов. Уверена, вы меня понимаете. — Бхатори не удостоила ее ответом, поэтому Асената торопливо продолжила: — Позвольте выразить благодарность за все, что вы для нас сделали.
— Есть претензии к условиям содержания?
— Они выше всяких похвал, ваша милость.
— Первичное обследование назначено на завтра, — заявила Бхатори. — Я лично за ним прослежу.
— Это честь для нас, палатина, — ответила Асената, скрыв тревогу. — Никому не сравниться с вами в познаниях.
— Я изучила направленные тобою отчеты, сестра. Мне интересна этиология данного недуга. Ты считаешь, что он чужеродного происхождения?
— По моему мнению, это самая вероятная причина.
— И ты уверена, что риск его распространения незначителен?
— Опасность минимальна, — сказала Асената, подражая деловому тону палатины. — Заражение возможно в случае контакта с патогеном в тканях пациента, но стандартных мер предосторожности вполне достаточно.
— Приемлемо. Досадно, что вы сожгли тех, кто умер в пути. Полное вскрытие дало бы нам лучшее понимание особенностей болезни. Когда ожидается ближайший летальный исход?
— Извините, палатина?
— Меня устроит примерный срок.
— Я не рассматривала такую возможность. — Асената нахмурилась. — Я верю, что нам удастся предотвратить дальнейшие смерти.
— Крайне маловероятно. — Погрузившись в размышления, Бхатори побарабанила по столу металлическими кончиками пальцев. Затем ее оптические имплантаты щелкнули, а внимание снова вернулось к Асенате. — Ты разочаровала меня, сестра Гиад.
— Ваша милость?
— Ты все так же позволяешь своим чувствам брать верх над разумом.
— Но я же не техножрец с шестеренками вместо сердца. — Асената все больше нервничала. — Я считаю…
— Нет, ты рукоположенный госпитальер ордена Адепта Сороритас. Твоя служба — сохранение жизни подданных Бога–Императора. И она требует от тебя мириться с потерями. — Ногти Бхатори со скрежетом сомкнулись, словно пять пар ножниц. — Мы не можем спасти всех, сестра. Стремиться к этому — значит тешить гордыню. Наша реальность — война, и не важно, ведется она оружием, пером или скальпелем. Всегда есть издержки.
«И тебя это полностью устраивает, не так ли?» — с горечью подумала Асената. Неужели она думала, что этого спора удастся избежать?
— Я…
— За время пребывания в Сакрасте–Вермилионе ты продемонстрировала значительную предрасположенность к искусству медике, — продолжила Бхатори. — Я значительно вложилась в твое развитие, а ты пренебрегла этим ради пути воительницы.
«Чтобы сбежать от тебя!»
— Меня порадовала весть, что ты вернулась к своему предназначению, сестра Гиад, но твои взгляды остаются прискорбно узкими.
— Верования моего нового ордена отличаются от ваших, палатина. — Теперь Асената старалась сдержать гнев. Она поступила бы безрассудно, поссорившись с этой злобной старухой, от расположения которой зависели жизни абордажников. — Но я признаю свою неправоту и готова учиться.
Она покаянно склонила голову, ненавидя себя за такой жест.
— Принимается с испытательным сроком, — рассудила Бхатори. — Ты свободна, сестра.
Асената задержалась на пороге:
— При всем уважении, я обязана узнать о судьбе сержанта–абордажника Фейзта. Его не привезли в отделение к другим моим подопечным.
— Его действия во время вашего плавания пробудили во мне любопытство. Я направила его в Реформаториум с целью провести полное обследование.
«Реформаториум…»
Гиад резко побледнела, вспомнив о пропитанных болью камерах в подвале Сакрасты.
— Но за этих людей ответственна я, — возразила Асената.
— Уже нет, сестра, — ответила Бхатори. — Ты можешь идти.
«Почему я привезла их к ней?» — спросила себя Гиад, выходя из комнаты.
«Потому что она была мертва, — пришел ответ, — и я ожидала встретить здесь палатину Шилону».
Бессмыслица какая–то. У нее не имелось никаких причин считать, что Бхатори умерла.
«Потому что эти причины украли… развоплотили!»
Асената попыталась ухватиться за хвост своей интуиции, но та ускользнула, как порыв ветра.
— Поругание, — выдохнула Гиад, вспомнив предупреждение Ионы. В мире не осталось ничего нетронутого.
III
Иона сидел в своей комнате. Склонившись над столом, он пристально смотрел на пустую страницу, одну из последних в томе. Она сопротивлялась. Перо Тайта раздраженно зависло над бумагой, словно хищная птица, которая ищет жертву, — жаждет схватить добычу, но теряется перед богатым выбором. Слишком много путей и перемен можно связать, слишком много узлов из надежд, страхов, любви и ненависти можно развязать.
«Да и на кону стоит слишком многое», — лихорадочно подумал Иона.
С недовольным вздохом он всадил перо в ладонь левой руки. Острие пронзило кожу до крови, но Тайт ощутил лишь тупую ломоту. Он снова проткнул плоть, хотя прекрасно осознавал, что ничего не изменится, и ненавидел определенность этого знания.
Ненавидел себя за потребность знать, что…
— Это проклятие души, Трехглазый, — произносит карлица–недочеловек, закончив исследовать вечно онемелое тело Ионы. — Но проклятие только потому, что тебе мозгов не хватает разобраться в нем, и кишка тонка, чтобы его использовать.
— Я хорошо разбираюсь в нем, — отвечает Иона, вставая с металлического стола посреди ветхого лабораториума хирургеона–еретика.
Подземное логово заполняют толпы вырожденцев, поклоняющихся Мутантрице Иморо, причем многие из них изменены ею лично. Каждый из них уникален, но при этом все одинаково мерзостны. Их мутации зашли настолько далеко, что на поверхности существ немедленно приговорили бы к сожжению. Даже в такой захолустной дыре, как Харам, не станут открыто терпеть подобных выродков, однако Иона забрался так далеко именно ради встречи с их госпожой. После бесчисленных неудач она стала его последней надеждой на исцеление.
— Как мне от него избавиться? — спрашивает Тайт.
— Никак. Оно глубоко внутри, гораздо глубже, чем ты думаешь, пупсик. — Иморо хитро смотрит на него, облизывая длинным языком острые, как у акулы, зубы. — Твоя плоть ваще ниче не чует потому, что ты борешься с даром. Когда на тя дуют ветра Плетельщика Плоти, надо согнуться, и тогда получишь благословения. А иначе сломаешься, как крысожук в сливном потопе. — Она ухмыляется, пуская черные слюни. — Или хуже! В этой жизни всегда может быть хуже, Трехглазый.
— Меня зовут иначе, мутант.
— А вот и нет! — настаивает хирургеон, проводя по его руке своей иссушенной культей. — Только это имя сейчас имеет значение. Если истинное прозвание нашло тебя, от него уже не отвязаться!
— Выходит, ты ничего не можешь сделать, — произносит Иона, сжимая кулак так сильно, что ногти пронзают кожу.
Тайт чувствует на них кровь, а также тихий отголосок благословенной боли. Такие бессильные движения уже стали привычкой — или даже страстью. Его другая рука, ведомая иным стремлением, вытаскивает пистолет из–под истрепанной куртки.
— Ты не можешь мне помочь.
— Я могу помочь тебе обрести себя, пупсик. Показать, как… изменить пути своей жизни!
Мутантрица Иморо снова хихикает, словно ее позабавила понятная лишь ей шутка.
— А если хорошо заплатишь, я, того и гляди, даже…
Иона всаживает лазерный заряд ей в глотку. Пока карлица падает, а бессмысленно бормочущая свора ее последователей бросается к нему, Тайт успевает открыть шквальный огонь, истребляя вырожденцев, как вшей. Ему хорошо. Здесь, в глубине жалкого технозакутка, в окружении чудовищ и отвратительной правды о самом себе, Иона почти сдается под напором неизменной ярости. Она всегда с ним, тлеет под оболочкой его мыслей, как жаркий уголь под слоем пепла. Если он поддастся, последуют несколько секунд вины, а затем лишь сладкое алое забвение гнева и долгая расплата за все те страдания и ненавистные загадки, что спустила на него Галактика. Капитуляция и триумф, сплетенные вместе.