Инфернальный реквием - Фехервари Петер. Страница 9

«Один из слабейших, иначе бы не умер!»

Сколько еще гвардейцев скончаются до того, как Асената сложит с плеч бремя заботы о них? Именно она предложила отправить раненых на лечение в ее прежнюю секту — Последняя Свеча не знала себе равных в целительском мастерстве, превосходя даже родительский орден, — но не собиралась становиться их духом–покровителем. Гиад прибыла сюда не ради этих искалеченных людей.

«Однако же у солдат нет других опор, санитарок и дивных ангелов милосердия, сестра!»

— Меня призвали к более славному труду, — пылко заявила себе Асената.

«Верно, можно примкнуть и к другим ангелам. Они мрачнее, кровавее, ярче — стремись же стать такой!»

Собственная озлобленность смутила женщину. Гиад хотела помолиться, но слова не шли с языка. Ей требовалось нечто осязаемое, способное помочь сосредоточиться. Возможно, судовая часовня? Да, нужно присоединиться к монахам, проводящим обряд. Так она встретит свой Исход праведным образом.

Комиссар Лемарш натянул одеяло на лицо рядового Глике. Труп останется в лазарете до утра — во время бури его не удалось бы перенести с подобающим уважением, особенно учитывая, что койка бойца находилась в дальнем конце каюты. Абордажники встретили известие о смерти Конрада с привычным стоицизмом… но ведь никто, кроме стоящего рядом Райсса, не видел искаженных страданием черт солдата.

— Лейтенант, сестра Асената полагает, что нам лучше не распространяться о подробностях кончины нашего товарища, — тихо сказал ему Ичукву. — Я согласен с ней.

— Хорошо, комиссар, — ответил офицер, но с явной неуверенностью.

— Вы возражаете, лейтенант?

— Мне это не особо нравится, сэр, — признался Райсс, проводя рукой по коротко стриженным светлым волосам. Хотя на кисти не хватало двух пальцев, офицер принадлежал к немногочисленным счастливчикам. Он не получил глубоких ранений, поэтому хворь его не затронула. — Абордажники выживают или гибнут вместе. Между нами нет секретов. «Спаяны кровью», сэр.

— Восхитительный принцип, но в данном случае неразумный. — Лемарш застегнул ремни поверх одеяла. — Как вам известно, боевой дух у нас падает. Учитывая также, что состояние сержанта Фейзта по–прежнему ухудшается…

— Сержант–абордажник выкарабкается. Он всегда… — Райсс умолк, осознав, что дерзко перебил Ичукву. — Виноват, комиссар.

— Продолжайте, лейтенант.

— Этот парень — натуральный космодесантник, сэр. Его нельзя убить.

«Никакой он не космодесантник, — устало подумал Лемарш. — И любого человека можно убить, даже если он из Адептус Астартес».

Иной вариант почему–то казался ему неприятным.

— Проповедник Мурнау говорил, что сержант благословлен Троном.

Почтительное выражение на лице офицера — простом, но привлекательном, с квадратным подбородком, — раздражало Ичукву. Райсс ведь командовал Фейзтом!

— Всякий раз, — продолжал лейтенант, — когда что–нибудь сбивает его с ног, он поднимается, став еще сильнее. По его словам, он так часто дрался со смертью, что в конце концов они побратались.

— Нет ничего дурнее вражды между братьями, — заметил Лемарш, цитируя мемуары лорда–комиссара Артемьева. — Поистине нет распрей более озлобленных и постыдных.

Офицер бессмысленно посмотрел на него, и Ичукву вздохнул. Несмотря на воинские умения, его подопечные были людьми безыскусными. С ними не стоило вести ни изысканных бесед, ни споров.

— Вы будете молчать о том, как умер абордажник Глике. — Лемарш одарил Райсса своей самой ледяной улыбкой. — Вам понятно, лейтенант?

— Так точно, комиссар.

Произнесено с покорностью, но без страха. Впрочем, Ичукву и не ждал чего–то меньшего от единственного выжившего лейтенанта «Темной звезды». Абордажники сейчас нуждались именно в таком лидере — непоколебимом, дисциплинированном и чудесно предсказуемом. Надо только вывести его из тени Фейзта.

— Распорядитесь, чтобы солдаты не трогали тело Глике. — Лемарш подхватил свою трость с навершием в форме орла. — Отдадут ему почести позже.

«Когда от трупа уже избавятся…»

— Сошлитесь на требования гигиены. Скажите им, что так велела сестра Асената.

— Понятно, сэр.

Отвернувшись, комиссар мучительно заковылял к своей койке. Спину он держал прямо, невзирая на качку. Даже для столь краткой официальной процедуры Ичукву ранее надел форменную фуражку и черную шинель поверх больничной пижамы. Он понимал, насколько важны внешние атрибуты власти, но примитивный протез, закрепленный на левом колене, принижал достоинство Лемарша. Искусственная нога постоянно лязгала и волочилась по полу.

«Что убило тебя, Глике?» — задумался комиссар.

Режущий мор никогда не приводил к хорошей смерти, но никто из его жертв не испускал дух с таким выражением лица, как Конрад. Он испытал не только боль, но и ужас. Возможно, в бреде Фейзта таилось рациональное зерно.

Нечто зловещее чудилось Ичукву в океане Витарна, особенно после начала шторма.

Он остановился возле постели сержанта–абордажника. Сестра Гиад велела переоборудовать койку для огромного бойца, однако ступни Толанда все равно вылезали за край. Грудь спящего гвардейца судорожно вздымалась и опадала.

— Толанд Фейзт, ты преданно служил Императору, — прошептал Лемарш.

Великан застонал, будто услышав его слова, но комиссар знал, что это невозможно. В сержанте не было ничего благодатного или неземного, как ни хотели бы его товарищи поверить в обратное. Они примут истину лишь после смерти Толанда.

— Твоя служба окончена. Мир тебе, брат.

Ичукву ценил способности бойца, но в отношении Фейзта постоянно звучали какие–то несуразные высказывания — так идеи о предательстве роятся вокруг незащищенного разума. И еще та история с его странным поведением в битве против резаков, когда сержант словно бы… забылся.

Нет, он стал слишком непредсказуемым, и с этим нельзя мириться. После того как сержант умрет, Райсс укрепит свою власть и восстановит порядок в роте.

«Даже если от роты остался только взвод, — признал Лемарш, — да и тот сокращается…»

Асената почти бежала по качающемуся проходу, хватаясь за леера. Исполинская «Кровь Деметра» могла похвастаться семью обширными палубами, но Гиад быстро разобралась в сплетениях узких коридоров и спиральных лестниц судна. Она не имела права входить только на мостик и в машинное отделение, а также в каюты других — немногочисленных — странников.

В порту Розетты вместе с группой Гиад на борт поднялось отделение Сестер Битвы. По изукрашенной силовой броне серого цвета и специальному оружию Асената узнала в них целестинок, элитных воительниц Железной Свечи. Одна из пяти женщин была ростом со среднего абордажника и почти не уступала им в ширине плеч. В отличие от спутниц, ходивших с обнаженной головой, громадная Сороритас постоянно носила вытянутый к затылку шлем типа «Каститас» и не выпускала из рук мелта–ружье. Как правило, все пять сидели у себя в каютах. Гиад решила не знакомиться с целестинками, уверенно полагая, что не сойдется с ними.

Кроме сестер, она заметила в порту только одного путешественника — высокого мужчину в грубой серой рясе бродячего проповедника. Облик незнакомца скрывал капюшон, но Асената могла представить, как он выглядит. Наверняка у него бритый череп, кустистая борода и свирепые черты, застывшие в кривой гримасе порицания, а взор — пронзительный, выискивающий грешников. Многие служители Экклезиархии обладали такими лицами, и не просто так, однако священный Витарн в них не нуждался, и Гиад не желала встречаться с еще одним пастырем.

— Я устала от них, — призналась себе Асената.

Она уже слышала благозвучные песнопения монахов-исходников. Очевидно, теперь до часовни рукой подать.

Стоило женщине подхватить литанию, как ее дурное настроение развеялось. За следующим поворотом коридор закончился двумя медными дверьми, покрытыми резьбой, изображающей бурные волны Исхода. Перед ними стоял служка, одетый в сутану с высоким воротником и головной убор в форме корабля с деревянной свечой на месте мачты. Его круглое лицо было присыпано белой как мел пудрой, а губы подведены кобальтовой синью и проткнуты парой десятков колец. Подойдя ближе, сестра поняла, что золотые украшения сшиты вместе и мужчина не способен открыть рот. Такой традиции она не помнила. Обычай показался ей чуть безвкусным, но ведь Гиад отсутствовала на Витарне двадцать лет. Разумеется, здесь что–то поменялось.