Рандеву - Аксенов Василий Павлович. Страница 6

В ресторане между тем произошло очередное событие. Профессора Виллингтона в кругу сменили Сиракузерс с подругой. Принцесса Аджарагам в сари, переливающемся, как пятно мазута, плыла павой, словно грузинка, руками же выделывала чисто индийские загадочные движения. Буйвол мясной индустрии тем временем выкидывал коленца, дымя сорокадолларовой сигарой, выпятив каменное пузо, обтянутое малиновым жилетом. Зрелище было бы вполне терпимым, если бы мультимиллионер вдруг не запел:

В другое время Лева дал бы зарвавшейся акуле достойную отповедь, но сейчас только буркнул:

– Вот она, мораль желтого дьявола! Как их икрой ни корми, все в лес смотрят!

Сказав это, он снова переключился на сестер.

– Алиса, Лариса, могли бы вы меня полюбить?

– Ах, оставьте, какие глупости! – засмеялись сестры. – Как можно вас полюбить, Лева? Мы пишем о вас диссертацию. Вот я, филолог, пишу работу «От Сумарокова до Малахитова», а вот я, химик, пищу работу «Некоторые проблемы коагуляции в свете „Трактата о поваренной соли“... Не могли бы вы ответить нам на ряд вопросов?

– А как же любовь?! – растерянно спросил Лева. – А как же образ Величавой Вечной Жены?

– Ах, оставьте, – захихикали сестры. – Как можно полюбить тему диссертации?

– Почему? – с тоской проговорил Лева. – Но почему же? Да разве же я не человек?

Он встал, качаясь. Мимо плыла княжна Аджарагам. Лева в полупрострации поплыл за ней.

– Да разве я не человек, мадам? Разве вы, устав от роскоши и прихотей мультимиллионеров, не могли бы полюбить меня, простую бедную знаменитость? Как хотите – плотоядно ли, платонически ли, но полюбите меня!

– Я вообще не имею дела с мужчинами, особенно в первую неделю полнолуния, – ответила на хинди княжна.

– Да почему же меня женщины не любят?! – вскричал кумир публики, остановясь среди зала.

Взрыв хохота был ему ответом. Лисички и зайчики, рассредоточившиеся уже по всему залу, хохотали вместе со всеми:

– Ой, умора. Малахитова женщины не любят!

– Девочки, я бы отдалась ему с закрытыми глазами, только страшно – все же Малахитов!

– Женщины его не любят! Умру!

Пышнотелая дама, директор фотоателье из Столешникова переулка, прогудела:

– Товарищ Малахитов, вас бы поразило, если бы я пригласила вас на танго?

– Пригласите! Пригласите меня! – взмолился Лева.

– Нет, я никогда на это не решусь! У меня к вам просьба, товарищ Малахитов, приходите к нам в ателье со всеми чемпионскими медалями!

Лева метнулся в сторону, ища среди хохочущего зала сочувствующее, глубоко потрясенное лицо. Тщетно. Весь «Нашшараби» грохотал от удовольствия – вечер удался! Шутка о том, что «Леву Малахитова женщины не любят», шаровой молнией летала по залу, сражая наповал. Ну, а наперсник школьных безобразий Серега Бабинцев, купаясь в лучах уже собственной славы, вдохновенно врал окружившим его молодым специалистам:

– Мы с Левкой, старики, весь Кавказ излазили. Однажды на Клухорском перевале упились в пупель...

И лишь один человек, Юф Смеллдищев, скрестив руки на груди, стоял возле служебного стола, и в месопотамских его глазах Лева снова увидел приближающиеся желтые огни. Безотчетно повинуясь их зову, Лева стал приближаться, но был схвачен за руку своим старшим товарищем, давним наставником по бильярду, ипподрому и начертательной геометрии Гельмутом Осиповичем Лыгерном, ныне директором одной из киностудий. Они поцеловались.

– Гельмут Осипович, сегодня у меня страшный день, – горько сказал Лева, – я выяснил, что стал ходячим анахронизмом и что меня решительно женщины не любят. Вы как старый мой товарищ должны понять...

– Это все зола! – отмахнулся Лыгерн. – Твои «Большие качели» получили Гран-при в Акапулько. Слышал? Вот это дело! А ты о женщинах грустишь! Слушай, Левка, есть у тебя новые идеи по нашей части, по кинематографу? Давно ждем.

– Новые идеи? – горько усмехнулся Лева. – Все требуют от меня новых идей, и вы не исключение, Гельмут Осипович. – Он снова усмехнулся, на этот раз с озорством. – Есть новая идея для вашей студии. Надо сжечь шестой павильон.

– Как сжечь? – деловито спросил Лыгерн, уже строча «идею» в блокнот.

– Облить керосином и сжечь.

– Толково, – пробормотал Лыгерн, – толково, толково...

Мимо прошли, пристально глядя на Леву, две полублондинки.

– Да почему же меня женщины не любят, Гельмут Осипович? – с настоящим отчаянием возопил Лева.

– Это ерунда, это я тебе устрою, – пробормотал Лыгерн, развивая в блокноте Левину идею.

Лева снова вскочил и бросился через весь зал в буфетную к Розе Наумовне, которая всегда жила в его памяти как дама приятной наружности и доброго характера, хотя была Роза Наумовна уже частично старушкой.

– Не любят меня женщины, Розочка, мамочка, – плакался Лева, теснимый крутобокими нашшарабскими официантками. – Никто не любит, кроме неуловимой девушки-таитянки... Вы говорите, жена, Розочка? О Нине ни слова, она святая... Она меня вечно осуждает, и есть за что! Вот, например, сегодня – вместо того чтобы тихо чаевничать с ней, беседовать о Достоевском, я снова здесь, и все от меня чего-то хотят, все хохочут... а женщины не любят...

– На Волгу тебе надо, Левчик, на Енисей, на плоты, – задушевно увещевала его буфетчица, – ближе к истокам...

– А вы меня любите, Розочка-мамочка?

Роза Наумовна улыбнулась воспоминаниям:

– Люблю тебя, Левчик, но сейчас уже как мать. Или, точнее, как тетка...

– Я знаю, Лева, почему вас женщины не любят, – послышался вдруг из-за спины знакомый скрежещущий, как нож по сковородке, голос. Смеллдищев, это был он, взял Малахитова под локоть, вывел его в батистово-велюровый «предбанник» ресторана, усадил в кресло и склонился над ним.

– Почему же? – пробормотал Лева и попытался усмехнуться. – Почему же, Юф, старичина, меня женщины не любят?

– Потому что вы некрасивый! – тихо рявкнул Смеллдищев.

Лева вскрикнул, словно раненая чайка:

– Что ты сказал?! Юф, ты это серьезно? Малахитов – некрасивый?

– Да, нужно смотреть правде в глаза, вы очень нехороши собой, – жестко рубил Смеллдищев. – Женщины любят густые волнистые волосы, а у вас, Лев, мочалка на голове. Женщины обожают черные или голубые округлые глаза с поволокой, а у вас, Малахитов, не глаза, а пуговки. Женщинам, наконец, нравятся короткие римские носы, а ваш шнобель, сознайтесь, ниже всякой критики.

Не говоря больше ни слова, Лева бросился вон из «предбанника» по направлению к туалету. Смеллдищев, удовлетворенно улыбнувшись, уселся в кресло и стал ждать.

Между тем шутка века докатилась уже до кухни и подсобных помещений «Нашшараби». Шипело забытое «чаво» – поварята катались по полу.

– А что, действительно ему с бабами не везет? – спросил шеф-повар Чибарь, подливая полведра воды в запекшееся «чаво».

– А ведь болтали – четвертую тыщу разменял.

– Баб вообще-то у него навалом, – сказал, высасывая больной зуб, официант Леон, – одна другой страшней, и толку с них – одна гнилая философия. Такая, пока до нее доберешься, плешь проест... Ух, ненавижу! – закончил он с неожиданной страстью.

Через пятнадцать минут Малахитов снова появился в «предбаннике». Он шел, опустив голову, с лицом явно некрасивого человека.