Сладкая месть (СИ) - Дана Стар. Страница 19

Её изнасиловали. И, по данным экспертизы, сделал это не один человек.

Их было несколько. Изнасиловали и, как забитую до смерти дворнягу, выбросили из машины на окружной. В крови Карины был обнаружен алкоголь и наркотики.

Домой я вернулась никакая.

Александр напился. И спал головой вниз, лёжа на диване, за просмотром очередного армейского боевика.

Стараясь ступать осторожно и беззвучно, я проскользнула в свою комнату. Отыскала в шкафу старую, дорожную сумку, в которой прятала деньги и принялась размышлять над планом побега.

Вот и настал тот самый день.

День, для которого я собирала денежный «клад».

Осталось только найти место, в котором можно укрыться и ни о чем не волноваться. Незаметно заказать билет на самолёт. И поддельный загранпаспорт. Чтоб уж наверняка никто не нашёл.

Они ведь будут искать. Александр взбеситься, если узнает о предательстве.

Вот только как быть с браком?

Пофиг.

Прежняя Соня умерла.

Теперь я другая.

Осталось только придумать новое имя.

ГЛАВА 11.

Кажется, будто я уже выплакала все свои слёзы на столетие вперёд. Стоило бы остановиться и подумать о ребёнке! Поскольку ему… больнее, чем мне. Терпеть мои страдния, слышать мои истерики в подушку, получать ежедневную порцию стресса. Беременным ведь ни в коем случае нельзя нервничать!

В любой трагической ситуации нужно время. Чтобы смириться, или, чтобы попытаться забыть. Раны ведь не сразу затягиваются... Однако, лишь ради малыша, я взяла себя в руки, решив, что всё равно найду способ связаться с любимым. Он должен узнать, что скоро станет отцом. Как и должен осознать свою вину, покаяться, исправиться.

На третий день одиночества я проснулась с каким-то непонятным воодушевлением. Я решила собрать себя по кусочкам в стальной кулак и, несмотря на трудности, жить дальше. Ведь своими соплями я, в данный момент, убиваю в себе всё то, самое светлое, самое доброе, что осталось от нас двоих.

Нашего сына. Или нашу дочь.

***

Как бы не пыталась узнать у матери, куда увезли Давида — бесполезно. При одном лишь его имени она бросалась на меня как озверевшая шавка, готовая одним залпом обглодать до самых костей.

Я не понимала, почему до сих пор нахожусь рядом с ней. Скорей всего, из-за невозможности сбежать. Страх остаться без крыши над головой, денег, и, особенно, вляпаться в неприятности, связывал меня по рукам и ногам.

В чём-то они с Виктором были правы. Я ребёнок. Я всё ещё глупый и наивный ребёнок, который боится всего на свете. Который живёт в постоянном коконе, страшась выйти за его пределы.

Боялась я ведь больше не за себя. А за другого человечка, которого с такой трепетной любовью ношу под сердцем.

Страх сбежать, погибнув от голода, попав в руки к бандитам, например, или в рабство, ещё хуже, пресекали попытку побега.

***

Вскоре я узнала, куда транспортировали Давида, в какую помойку строгого режима! И пришла в дикий ужас! На север. Их с братьями отправили самолётом в далекий и холодный север. Виктор, тварюка, славно позаботился, о том, чтобы разделить нас навечно. Тысячами неприступных километров…

Протяженностью в тридцать лет свободы.

Получается, нашему малышу будет тридцать лет… а я вся покроюсь морщинами, когда Давид выйдет на свободу.

Если… если он не сойдёт с ума. Или… или не сгниёт от жестокости, болезней, надругательств со стороны неадекватных заключённых, или ещё более невменяемых надзирателей.

Это ведь тюрьма. Клетка. Кунсткамера!

Для многих грешников… это билет в один конец.

Но не для моего Безжалостного!

Я верила! Отчаянно верила, что он выживет! Справится! Прорвётся! А я его дождусь. И пусть мне будет пятьдесят, восемьдесят лет!

Я буду его ждать.

Я все равно не сдамся, не струшу, не отступлю!

***

Кое-как, с помощью Карины, я выбила адрес тюрьмы.

Каждый день, перед сном, я писала любимому письма.

Сотни и тысячи раз раскаиваясь, извиняясь на бумаге за совершенные ошибки. И моё раскаяние расплывалось чернилами на влажной от слёз бумаги. Надеюсь, когда он будет читать, ни капли не усомниться в искренности моих слов.

День ото дня… День ото дня писала, и молила о прощении.

Забегая вперёд, хочу сказать, что я неделями ждала ответа…

Но так и не дождалась.

Написав тысячу писем. Я не получила ни одного.

Однажды, я всё-таки наскребу на билет в бездну и попробую приехать к нему лично. Однако, даже когда я раздобыла телефон той колонии, меня грубо послали на хер, сообщив, что телефонные переговоры, в том числе и визиты, с заключённым номер 5531 строго запрещены.

Больно.

Как же мне больно.

У Давида больше нет имени.

Есть лишь дурацкий номер.

Как у клейменого, ожидающего забоя скота.

***

Через три дня, после того, как любимого вывезли из города, мать снова принялась действовать мне на нервы. А я, в свою очередь, принялась разрабатывать план о том, где бы мне раздобыть денег, нормальную работу и помощника по уходу за новорожденными детьми.

Я ведь ни черта об этом не знаю!

Да и друзей у меня, кроме Карины, нет.

Из Карины, нянечка, так себе, если честно.

Она вроде бы снова загуляла. На этот раз не с боксёрами, а с байкерами.

Скатившись окончательно.

Недавнишнее происшествие тоже здорово на неё повлияло, прилично подпортив нервишки. Ради Макса дурёха бросила учебу. А сейчас… сейчас покрасила волосы в чёрный цвет, сделала себе пирсинг в носу, в губе, вырядилась в кожу и носила преимущественно чёрные вещи с черепами.

Стала больше курить, пить, браниться матом.

Да ещё и, не стесняясь признаться, стала спать за деньги с дальнобойщиками.

Вариант один — переехать к бабушке. На крайний случай.

Но мать найдёт меня и там. Она ведь как холера!

Не успокоится пока не добьётся своего! Пока полностью не отравит своей авторитарностью, девизом: «Я хочу так! Значит так и будет!»

Бабушка уже в возрасте, ей своих хлопот хватает. Живет в деревне, вдали от города. Для меня, будущей матери, такой себе вариант. Я не про атмосферу! Наоборот, чистый воздух, вдали от суеты, пошёл бы нам с маленьким на пользу. Я про больницы и прочие важные учреждения.

Это как длинный, наполненный грязью колодец. Очень и очень глубокий. В который я упала, карабкаюсь там, в этом смердячем дерьме, и никак не могу выкарабкаться.

Нет выхода.

Нет ни конца ни края.

Сплошное, гиблое невезение.

***

Через неделю-две я планировала становиться на учёт по беременности. Собирала разные документы, приводила в порядок нервную систему, старалась больше отдыхать, меньше париться. По утрам меня ужасно тошнило. Иногда дело доходило до рвоты. Но я держалась. Без чьей-либо поддержки. Держалась, как могла. Ради моей маленькой крошки. Осознание материнства — сама по себе уже мощная поддержка, мощный стимул не раскисать и бороться! Вопреки окружающим меня напастям.

Однако, мать так и не смогла смириться с моим решением. Я ведь всегда и во всём беспрекословно подчинялась её мнению. В нашей небольшой семье она была суровым лидером. Малейшее несогласие приравнивалось как вызов к дуэли. Только вот ей полагался пистолет. А мне нет.

Каждый день она подсовывала мне разные буклеты с медицинскими клиниками. То в сумку, то в куртку...то просто оставляла на столе, или на кровати, в которых глеевой ручкой были жирно-жирно выделены фразы, типа: «прерывание беременности», «решение проблемы с нежелательной беременностью» и тому подобное.

Сказать, что я злилась — не то слово!

Прямо на её глазах рвала бумажки в клочья и выбрасывала в урну.

Она тоже злилась, но не подавала вида. Держалась до последнего, пока, однажды, не сдержалась.

Мать пришла с работы чуть позже обычного. Я уже начала подозревать, что отношения с Виктором потихоньку сходили на «нет». Она снова перестала следить за собой, как женщина. Минимум макияжа, каблуки только раз в неделю. Стала больше курить, выпивать по пятницам с такими же «горе-подружками-разведёнками», а волосы мыла два раза в неделю.