Хранящая огонь (СИ) - Богатова Властелина. Страница 23

Напряжение ближе к вечеру росло. С приходом сумерек начал охватывать княжну какой-то дикий озноб, а внутри, как снеженый ком, нарастала тревога, причину которого девушка могла объяснить только скорым своим отъездом. Уже завтра. Хоть до Ровицы ещё много дней пробыть в пути предстоит, а как-то тревожно покидать стены Явлича, тревожно и муторно, будто клубок змей копошится где-то в глубине сердца. И странное дело — радовалась бы, что скоро дома окажется, в тепле, в безопасности, рядом с братьями, со своими помощницами, с матушкой-княгиней, да как-то не было ни радости, не волнительной лёгкости. Ледяной глыбой легло беспокойство, давило, не позволяя вдохнуть полно. Даже пальцы похолодели, а щёки, напротив, пыхали жаром, и вечерний сквозняк, что залетал с улицы, только неприятно царапал кожу, вынуждая вздрагивать, пробирая до нутра, предвещал — да не хотелось того — приступ.

Евгастья всё бросала на неё беспокойные взгляды, а потом и вовсе поднялась со своего места, видно почуяв неладное.

— Как самочувствие? Лицо белое какое, — встревоженно спросила чернавка.

Мирина заглянула в зеркальце, обрамлённое тонкой резной рамкой. Его она обнаружила вместе с украшениями, и оно было дорогое, но не до этого было сейчас. Заглянула в него и в самом деле обнаружила нездоровый вид: бледное лицо, и губы поблекли, и глаза, будто уставшие, потухшие, даже покрасневшие, будто на мокром месте.

— Может, трав заварить каких-нибудь? — прозвенел тонкий голосок девочки.

— Не каких-нибудь, а отыскать нужно подходящие, — поправила её Мирина.

Такой недуг случался с ранних лет: вот такая же дрожь охватит, да жар побудет всю ночь, а потом и отпустит так же быстро под утро. Правда о том она и думать забыла, а тут на тебе, прихватило. Видимо от переживаний сильных, что породили эту слабость. Ничего, за ночь оправится. Должна.

Евгастья, запомнив, что нужно, покрыла голову платком и вскоре скрылась за дверью. Оставшись одна, Мирина слушала, как потрескивают тлеющие лучины, заполняя помещение густым оранжево-бурым светом и чадом с тонким ароматом берёзового сока, тёплым и обволакивающим. Мягкий тягучий свет очерчивал, будто каёмкой красной, стол и саму её.

В глазах вдруг резко потемнело, Мирина пошатнулась, выронив зеркальце из вдруг ослабевших пальцев. Послышался глухой хлопок. Она успела ухватиться за край стола, удерживаясь на ногах. Несколько глубоких медленных вдохов и выдохов, и мрак постепенно рассеялся. Испуг ушёл, только вместо охватившего головокружения грудь и голову будто окольцевали огненные обручи, сдавили, стягивая до ломоты виски. И дыхание стало, сухим царапающим горло, таким, будто истлевала внутри.

Евгастья теперь надолго — не собрать так скоро трав редких, идти к знахаркам нужно. Хоть тех на посаде должно быть пруд пруди, а всё же постоялый двор на самой окраине стоял. Невольно взяла тревога, что вынудила идти юную совсем девочку одну да по темноте. Посад Мирина не знала. Какие тут люди живут, добрые или всякие бывают? Последнее вероятнее — пришлых много.

Чувствуя, что ей дурнеет, Мирина побрела, пошатываясь, к лавке, чтобы прилечь на постель. А потом и пить захотелось так, что засушило губы. Пришлось вновь подниматься. Выискав помутневшим взглядом в полутёмной хоромине крынку воды, что приготовила Евгастья на ночь, едва сделал шаг, как за дверью послышался шорох, а потом скрипнули петли. Створка распахнулась, и в ставшее вдруг душным помещение вошла девушка.

Мирина, приросшая ступнями к полу, только выхватила взглядом яркие, полные холодного блеска глаза незнакомки, одетой в неприметное платье в пол, да в полушубок, прихваченный тоненьким ремешком на узкой талии. На голове платок, закреплённый тонкой тесьмой налобной повязки, на которой поблёскивают медными бликами височные кольца. И вроде вид её был прост, а плат из дорогой ткани, набитый плотно рисунком узорным, а украшения, видно издали, тонкой работы рук умелых. Мирина так и опешила от появления столь незваной гостьи, а та в свою очередь, приметив княжну, вытянулась напряжённой струной, впивая острый взгляд в фигурку девушки, и неприятное предчувствие, что копошилось внутри ещё совсем недавно, остро кольнуло в грудь. А потом Мирина ощутила веянье её запаха: приторного, сладкого до горечи, так и липнувшего, казалось, к самой коже, забивавшего нос, оседавшего в горле неприятным комом. Княжна не сразу сообразила, что на лице девушки была улыбка, но какая-то неживая, приклеенная и такая же приторная, как запах.

— Значит, это ты и есть та самая потаскуха, приехавшая вместе с моим женихом. И ты имела наглость остаться здесь? — выплюнула княжна Всеслава, будто яд, обидные слова, оглядывая её с ног до головы брезгливым взглядом.

Мирина облизала вконец ставшие грубыми и шершавыми губы, посмотрела на желанную крынку, сделала шаг, направляясь к ней, вожделея как можно быстрее утолить мучительную жажду, хоть немного погасить распаляющийся с каждым вздохом жар внутри.

Но до цели она своей не добралась, Всеслава преградила путь, опередив, распознав её желание. Вперилась жёстким взглядом, от которого даже кожа инеем покрылась, настолько он был холодный. Отвечать грубостью Мирина, даже если бы и хотела, то не смогла — такая слабость её одолела, что не пошевелить языком, который и без того от жажды уже к нёбу прилип. Ещё душил этот невыносимый аромат цветущей липы, который густо источала княжна, будто она толстым слоем им намазалась. Как не вовремя пришла, да в ночь, не побоялась, так, видно, ревность взыграла. Всеслава ожидала ответа.

— Если тебе это чем-то поможет, то да, я и есть.

Меряясь колючими взглядами, Мирина успела отметить, что ростом была княжна, как и она сама, невысокого, но её черты будто немного преуменьшены были: маленький нос, губы пухлые, будто обиженные, уголки которых опущены вниз, как у девочки, нос с узкими крыльями чуть вздёрнут, тёмные брови и большие цвета жухлой листвы глаза в обрамлении чёрных угольных ресниц делали её взгляд распахнутым, открытым и даже каким-то по-детски искренним, если бы не бурлили в их недрах ядовитые чувства, не кипели так, что толкалась на виске под кольцом тяжёлым синяя жилка. Взор Мирины вдруг подёрнулся пеленой и зарябил. Она, встрепенувшись, закрыла глаза, втягивая туго воздух в грудь.

— Посмотрела? — спросила, чувствуя, как пол из-под ног ускользает, а огненные обручи всё туже стягивают невыносимой болью.

— Да, — ответила коротко Всеслава. — Зря пришла, не стоило того. Не думала, что увижу столь жалкое зрелище, — дёрнула она к верху маленький круглый подбородок, поправляя выбившиеся концы платка. Сказала, но из плена удушливого не выпускала.

А внутри так жарко сделалось, что на кашель пробило, но Мирина сдержалась, подавляя остроту, сглатывая сухость. Перед княжной уж она не покажет своей слабости. Подступили к языку резкие слова, да только грубить Мирина не хотела, что взять с той, чей ум ревность и злоба застлала? Только хуже сделает, а толка не будет — не уйдёт Всеслава так скоро.

Холодные глаза княжны потемнели от обуявшего бешенства, что взяло её от спокойного вида противницы.

— Я знаю, кто ты такая. Княжна из Ровицы, дочь Радонега. И знаю, откуда тебя вытащили княжичи — из плена валганов хана Вихсара. И как только не побрезговали, — сморщился в отвращении носик, скривились пухлые губы.

И вроде предсказуема была её нападка, но в груди сердце заклокотало, срываясь в галоп, а по ладоням и стопам разлилась волна лихорадочного онемения.

— Только знай, — продолжила она выбрасывать желчь слов сквозь зубы, — с тобой он не поедет, и лучше убирайся сама, поняла?

Мирина плотно сжала губы, вытягивая их в твёрдую линию, выдерживая почерневший злобой взгляд невесты княжича, и вдруг губы её сами непроизвольно начали ползти в злорадной ухмылке. Всеслава опешила даже.

— А что ты переживаешь? — спросила, догадываясь о причине такого волнения Всеславы. — Если Арьян задумал, то его ничто не остановит, верно?

— Я тебя утоплю в позоре, — выдавила из себя княжна, ярясь ещё сильнее, что аж глаза остекленели. — Ты, пользованная грязная сука, потаскуха валгановская, хочешь ещё под княжичей лечь?! Не выйдет у тебя ничего, такой тряпкой, как ты, только сапоги вытирать, а больше ты ни на что не годна!