Прощайте, любимые - Горулев Николай. Страница 14

Конечно, в ответ на эту записку Федор мог бы подойти и устно поблагодарить Катю, но он считал своим долгом на записку ответить запиской. Правда, она содержала не только благодарность. Федя так осмелел, что назначил Кате встречу в классе после уроков.

Это первое свидание так и не состоялось. Когда ребята ушли из класса, появилась техничка тетя Зина, поставила ведро с водой, положила мокрую тряпку, взяла в руки веник и сказала:

— У вас что тут, сбор какой-нибудь или вы оставлены в наказание?

Чтобы тетя Зина чего-нибудь не подумала, Федор пробормотал нечто несвязное и убежал домой.

После этого случая записок больше не писали. Правда, у Кати и Федора появилась своя, никому не известная тайна, и это волновало не меньше, чем «порошочек», полученный некогда от Кати. Они здоровались как-то по-особому, одними глазами, так же прощались, и никто из одноклассников не мог заподозрить у Федора или Кати какие-то особые отношения. А в девятом классе Федор сам смастерил порошочек, в середине которого было всего лишь три слова: «Я тебя люблю».

На эту записку ответа не последовало, а Федор постеснялся поговорить с Катей. Единственное, на что он мог решиться, — это пройти мимо ее дома, чтобы как-нибудь случайно встретить Катю еще раз.

Так оно и получилось. Еще издали Федор через окно увидел Катю. Она танцевала под патефон с каким-то военным. Федор узнал и военного — с Дальнего Востока приехал в отпуск сын Кирилла Концевого Владимир. Он служил там лейтенантом и носил в петлицах два кубика.

Сердце Федора оборвалось — так вот почему он не получил ответа на свою записку. Ну, ничего, утешал он себя, «тот Владимир скоро уедет, а мы тут без него разберемся. А что касается танцев под патефон — это тоже временное явление — девушки обожают военных и отказать Владимиру в удовольствии потанцевать Катя, конечно же, не могла.

О, наивная юность! Как часто она ошибается.

Владимир уезжал на Дальний Восток не один, а с Катей. Это событие взбудоражило всю деревню, всю школу. Сообщали, что с матерью Кати беседовала классная учительница. Катина мама сказала, чтобы школа не вмешивалась в личную жизнь ее дочери.

В сельсовете Владимира и Катю отказались регистрировать на том основании, что Катя не достигла совершеннолетия. И это не остановило Катину маму. Ошарашенные одноклассницы Кати бесконечно шушукались, забывая об уроках. И тогда в класс пришел директор, седенький маленький мужчина с бородкой. Он сказал, что случай с Катей из ряда вон выходящий, что школа очень жалеет о том, что учебу оставляет такая способная ученица и что об этом обо всем Катя в будущем очень пожалеет. И еще он сказал, что комсомольская организация школы должна усилить воспитательную работу среди старшеклассников, перед которыми встают очень важные жизненные проблемы.

Федор слушал директора без особого внимания, точно так, как и разговоры, которые шли в деревне и в школе вокруг Кати. Он никак не мог свыкнуться с мыслью, что сам он и его одноклассники так быстро и незаметно повзрослели, что девчата даже могут выйти замуж. Федор не мог понять, почему принимаются такие неожиданные решения, как решение Кати. Они росли вместе с Катей, дружили, может быть, и любили друг друга. Катя знала точно об отношении к ней Федора, и вдруг все это отброшено, как ненужное, постороннее. Федор был подавлен.

Да, уехала Катя на Дальний Восток, оставив Федора в полном смятении мыслей и чувств. Но странное дело — у Федора жила необъяснимая тайная надежда на встречу. Он был почему-то уверен, что Катя сделала это под настроение, назло ему, назло всем, и она приедет и признается в этом, и Федор простит ее, потому что Катя самая хорошая, самая красивая и самая умная. Видно, с ней что-то случилось, а близкие не заметили и, может быть, даже чем-то оскорбили ее. Вот уже год, как Федор ждет этой встречи, и сегодняшняя его отлучка домой была вызвана этой таинственной надеждой. Ему казалось, что в один прекрасный день Катина мать подаст ему записку, свернутую порошочком, в которой будет сказано все, и, если Катя попросит, он помчится на этот самый Дальний Восток, чтобы забрать ее и увезти домой.

Но время шло, а Катя не писала, ни о чем не просила и, кажется, вообще забыла своих старых друзей, потому что, встречаясь с Федором, Катина мать не передавала ему никаких приветов от Кати.

Иногда Федор пытался разозлиться на Катю. «Дурень ты дурень, — говорил он себе. — На что ты надеешься и чего ждешь? Ты никогда, понимаешь, никогда не был ей нужен, а теперь тем более. И вообще, почему ты думаешь, что ее чуть ли не силком увезли из дому. Можешь быть уверен, что она сама втюрилась в этого Владимира без памяти и забыла обо всем на свете. Выбрось ты ее из головы. Мало ли хороших девчат кругом». Но эти мимолетные вспышки так и оставались вспышками. Он ничего не мог поделать с собой — Катя жила в его памяти еще более родная, еще более близкая, чем прежде.

Федор по привычке прошел по деревенской улице мимо Катиного опустевшего молчаливого дома и остановился у своего палисадника. Мать любила цветы, и под окнами, за маленьким заборчиком, у нее росла сирень и кусты жасмина. У заборчика стояла скамья, на которой в минуты отдыха мать сиживала со своими подругами.

Федор опустился на скамью и закурил. На улице не было ни души. Он узнавал октябрь в своей деревне — взрослые были в поле, дети — в школе.

Он нашел ключ в условном месте и открыл дверь. В сенях пахло укропом — мать солила огурцы. В хате было чисто и уютно. На стене тикали знакомые с детства ходики, а рядом, в деревянной рамке, висели фотографии. Федор увидел отца в форме землемерной школы, потом фотографии молодых отца и матери. Отец, выпятив грудь, сидел на стуле, мать стояла рядом, положив ему руку на плечо.

А вот снимок их девятого класса — они тогда ездили в Могилев смотреть «Бесприданницу» и сфотографировались. Как Федор тогда ни старался стать перед аппаратом поближе к Кате — ничего не получилось, — Тебя не будет видно сзади, — сказал ему фотограф и посадил его вперед на пол. Катя очутилась в стороне. На губах ее застыла скрытая улыбка.

Интересно, над чем она смеялась в тот день?

Глава шестая

УСТИН АДАМОВИЧ

Не успел Сергей выписаться из больницы, как очутился в водовороте самых неожиданных событий. Во-первых, Иван с Эдиком уезжали на мандатную и медицинскую комиссию в Минск. По комсомольскому набору они направлялись в военное училище. Во-вторых, по институту полз упрямый слух о том, что Милявский разводится со своей женой и что причина этому — Вера. В-третьих, приближалась первая сессия и надо было готовиться к зачетам и экзаменам, а в конспектах зиял большой пробел. Правда, выезд первокурсников в колхоз в некотором смысле выручил Сергея — переписывать надо было наполовину меньше.

На вокзал пришли матери Эдика и Ивана, Федор и Сергей. Матери плакали, как будто расставались с сыновьями навсегда, а ребята строили планы, радуясь неизвестности, которая ждала их впереди.

— По комсомольскому набору пройдем, — вслух успокаивал себя Иван. — Главное — комсомольская убежденность, а не плоскостопие.

Эдик особого восторга не высказывал. Было похоже, что он едет с Иваном не столько из-за горячего желания, сколько за компанию.

— Будем проситься в истребительную, — говорил Иван. — Это, брат, скорость и маневр, не то что у бомбардировщиков.

— Истребители, конечно, лучше... — соглашался Эдик. Федор сверкнул черными глазами на одного и на второго и весело возразил:

— Если уж идти в училище, так в танковое. Едешь по твердой земле, прикрытый броней. И в дождь, и в бурю, в летную и нелетную погоду. Тоже и маневр и быстрота...

— Сравнил! — вспыхнул Иван. — Сокола с черепахой.

— Подумаешь, соколы... — с ноткой обиды возразил Федор. — Прежде всего надо машину первоклассную иметь.

— А у нас самолеты лучшие в мире! — воскликнул Иван.

— А я слыхал, — продолжал Федор, — что нашим в Испании приходилось туго против германских новинок.