Прощайте, любимые - Горулев Николай. Страница 19

Иван шел рядом с Эдаком и поминутно тер ладонью свой лоб.

— Да брось ты психовать, — не выдержал Эдик. — Авось все обойдется.

— Эх, если б вначале мандатная, я бы им доказал, а так кто его знает, может, по инструкции мое плоскостопие не проходит...

Приемный покой был просторный и светлый, с многочисленными дверями по сторонам. Ребята разделись по команде сестры и разгуливали в трусах, читая таблички на дверях: «Терапевт», «Невропатолог», «Глазной кабинет», «Главный врач»...

Ивана и Эдика пригласили в какой-то кабинет, где стояли круглое кресло, небольшой письменный столик для врача. Врач, молодой еще человек, встретил ребят веселой улыбкой, взял их медицинские карточки и пригласил Ивана в кресло.

— А вы покрутите его как следует, — обратился он к Эдику.

Кресло вертелось легко и свободно. Эдик крутнул Ивана раз, другой.

Кресло крутилось, как волчок.

— Встаньте! — приказал врач.

Эдик остановил кресло. Иван встал, какую-то минуту стоял как вкопанный, а потом покачнулся и рухнул на диван.

— Вот тебе и раз, — с сожалением сказал врач, подошел к Ивану, который пытался сесть, взял его за руку, пощупал пульс. — У вас плохо с вестибулярным аппаратом. Так что придется вам сразу записать два неприятных слова, и дальше можете не ходить.

Иван встал и направился к двери.

— Одну минутку, — задержал его врач. — Сделайте такое одолжение своему другу.

Эдика врач похвалил.

Они вышли в коридор в полной растерянности. А там уже толпились следующие. Они задавали ребятам вопросы, но, оглушенные провалом Ивана, друзья почти ничего не слышали.

Они отошли в сторонку, сели на скамью.

— Что будем делать? — спросил Эдик.

— А черт его знает, — зло бросил Иван. — Может, ты меня слишком сильно крутанул?

— Может быть, — упавшим голосом произнес Эдик, — но, честное слово, я не знал, что оно такое легкое и быстрое. Может, попросить доктора еще раз? Я бы легонечко.

— Не даст, — твердо сказал Иван. — Вот если бы к главному врачу да все толково объяснить...

— Пошли вместе,—предложил Эдик. — Я виноват, я и расскажу, как было.

Главный врач был высоким стройным человеком,

— Что случилось? — спросил он. Эдик рассказал. Главный улыбнулся:

— Я понимаю вас, ребята. И желание ваше понимаю. Но мы не можем сделать ни малейшей уступки. Да вы садитесь.

Ребята сели. Главный взял карточку Ивана, положил на стол и спросил:

— Ты танцуешь?

— Немного, — хмуро ответил Иван.

— А много и не надо, — сказал главный. — Ты не замечал, какое у тебя самочувствие после кругового движения в одну сторону. Ну, встань сюда, посреди комнаты, давай-ка покружись на месте. Только энергичнее, энергичнее... Ну, хватит.

На этот раз Иван держал равновесие, но его как назло тянуло в сторону.

— Нет, брат, не быть тебе соколом, — заключил врач и взял в руки медицинскую карточку Ивана. — Садись, отдохни. — Он взял ручку и начал что-то писать на углу карточки. Потом положил руку на письменный прибор и вслух прочитал: — Ледник Иван Матвеевич... Ледник... — вслух повторил он. — Ледник... Матвеевич... Вот и все, Иван Матвеевич, возвращайся в свой институт и учись. Учитель — это благородная профессия. Учитель дает путевку в жизнь кому хочешь — и трактористу, и летчику, и профессору. Все, братец, от него, от учителя. И не переживай. А друг твой может продолжать осмотр.

— Тогда и я не буду, — неожиданно сказал Эдик и встал. — Раз не берете Ивана, так и я не буду. Мы решили навсегда вместе, а раз не получается... — Дело хозяйское, — улыбнулся главный. — Ты это объясни в орготделе ЦК комсомола.

Ребята повернулись, и только было Иван хотел открыть дверь, как услышал позади голос главного:

— Одну минуту. Вернись, пожалуйста, Ледник. Тут, понимаешь ли, есть одно такое обстоятельство... — Главный как-то заговорил смущенно, путанно, и ребята насторожились. — У тебя, Ледник, есть близкий родственник?

— Есть... — ответил Иван.

— Ты давно с ним не виделся?

— Давно, лет десять.

— Вот что... — сказал главный. — Возьми вот эту записочку с адресом и моей просьбой, думаю, тебя пропустят.

— Что с ним? — тихо спросил Иван. — Ничего особенного. Узнаешь обо всем на месте... Медицинская комиссия уже не интересовала Ивана. Он оделся так быстро, как только одеваются солдаты по тревоге, и, бросив Эдику, что встретятся вечером в гостинице, помчался в город. Эдик не стал расспрашивать Ивана, да и расспрашивать было некогда, ясно, что Иван встретится наконец со своим старшим братом, которого не видел так долго и о котором почти ничего не знал.

Трамвай тянулся по узенькой Советской улице, почти рядом с тротуаром. Остановки были частыми, и это раздражало Ивана. Вот проехали наконец по деревянному мосту через Свислочь — рядом дымили трубы электростанции, — и трамвай побежал быстрее вдоль длинного ряда маленьких деревянных домиков — одни из них еще держались молодцами, поднимая к небу свои островерхие крыши, другие сгибались под тяжестью лет, крыши их, седлообразные, провисали над покосившимися углами...

Кондуктор объявил Клинический городок. По запыленному дощатому тротуару Иван побежал искать хирургический корпус.

Дежурный врач, пожилая неторопливая женщина в толстых роговых очках, долго рассматривала записку, с которой приехал Иван, потом позвала сестру, попросила, чтобы она принесла халат и проводила предъявителя записки в 17 палату.

Как показалось Ивану, шли долго и довольно путанно. Если бы сестра вдруг оставила его одного, он наверняка заблудился бы в лабиринтах этого большого здания. Но вот сестра остановилась, открыла дверь и сказала:

— Сюда. Только ненадолго.

С лихорадочно бьющимся сердцем Иван вошел в палату и увидел на единственной кровати человека, в котором с трудом можно было узнать Виктора. Поседевшие виски, изборожденный морщинами лоб, суровые складки губ. Грудь его была перебинтована широкими бинтами, на тумбочке у кровати стояли баночки и скляночки с лекарствами.

Наступило минутное молчание.

— Это ты, Ваня? — хрипло спросил Виктор и хотел было приподняться, но Иван легонько придержал его и приник к его плечу, пахнущему йодом. И все, что накопилось в душе Ивана со времени разлуки с братом, и горечь сегодняшнего провала на медицинской комиссии, — все вылилось в его ребячьих слезах.

— Ну, успокойся. Ну, Ваня. Ну что с тобой?... — тихо говорил Виктор, и от этого хрипловатого незнакомого голоса Иван всхлипывал еще больше.

Виктор замолчал. Он только поглаживал Ивана по голове слегка дрожащими шершавыми пальцами. И Иван успокоился. Он поднялся, сел на табурет, посмотрел в лицо брату и смущенно улыбнулся:

— Извини, я как девчонка...

— Бывает... — успокоил его Виктор.

— Ну, как вы там? — спросил Иван.

— Ничего... — вздохнул Виктор и замолчал.

Иван почувствовал, что брату не хочется говорить о своей работе, и поэтому перевел разговор на другое.

— А тетка Надя жива?

— Живет, брат, — обрадовался перемене разговора Виктор. — Ты помнишь, когда ее взяли первый раз? Выпустили за отсутствием доказательств. Не было у них против нес явных улик. Одно подозрение. А потом ее на несколько лет отключили, а теперь тетка Надя —в подпольном межрайкоме, женщинами командует, и неплохо. Устроилась страховым агентом и ходит себе по селам. Вот какая у нас тетка...

Иван задумался. Рушились его прежние представления о революции, о классовой борьбе. Прежде ему казалось, что такие люди, как Виктор, а может, даже и опытнее Виктора, могут в сравнительно небольшой срок поднять народ и свергнуть помещиков и капиталистов. Было ведь так в России. Вон во всех учебниках об этом написано. А там, за кордоном, проходят годы, таких вот Викторов сажают в тюрьмы, преследуют, и никакой революции не предвидится, там забастовка, там демонстрация, и все... Вот если б весь народ да с оружием...

Иван ожесточенно потер лоб. Виктор заметил это движение брата, улыбнулся: