Контакт первой степени тяжести - Горюнов Андрей. Страница 2
– Ну, завтра – едва ли! – отмахнулся Белов с неприязненной улыбкой. – Не так просто. Вам нужно ведь, а не мне. Поэтому надо созваниваться. Загодя. Или официально – повесткой. А то как-то вы не к месту, не ко времени. Во-первых, это мне непонятно, а во-вторых, ничего у вас и не выйдет.
– То есть завтра – никак?
– Да вы сами прикиньте: сегодня презентация, а в двадцать два начнется банкет! Во сколько все это кончится?
– Я вам повестку могу прислать, – настойчиво сообщил Власов с отчетливой угрозой в голосе. – И никуда не денетесь.
– Ну, так и пришлите! А то вы только обещаете.
– Хотите так? Мы можем так.
– Да я вообще никак не хочу, – скривился Белов. – Ни так, ни этак. И давить не надо, совсем этого не люблю!
– Да я и не давил. Простите.
– Вот это лучше. У вас все выходит, когда вы захотите. – Белов задумался. Тянуть было бессмысленно. Неопределенность и ожидание не лучшее состояние души. – Сколько же времени потребует эта наша с вами «беседа»?
Власов пожал плечами:
– Минут этак двадцать... потребует первая беседа.
– Ох, мама! Что ж, значит, будет еще и вторая беседа?
– Не исключаю.
– Мне это нравится. Вы сразу предполагаете, что одного разговора не хватит!
– Да. Именно так, к сожалению.
– Ну, это слишком! – Белов повернулся было, чтобы уйти, но вдруг остановился и вздохнул. – Двадцать минут, говорите, вам требуется? У меня сейчас есть двадцать минут. Давайте-ка, поговорим и покончим на этом.
– Здесь? – Власов подозрительно скосился на парочку, входящую в закуток.
– А что такого-то?
– Да ничего! Боюсь, вы сами потом пожалеете.
– Я понял вас, – поморщился Белов. – Сейчас сообразим. Так. Устроит вас кабинет директора?
– Да устроит, думаю. Главное, чтоб вас устраивал.
«Вот гадина-то! – мелькнуло в голове у Белова. Было видно, что тип этот, Власов, из редких сволочей. – Вкрадчивый, гад».
– Прошу! – Белов отступил на полшага назад, указывая и уступая Власову дорогу.
– Лена! – Белов кивнул на ходу миловидной девушке лет двадцати с небольшим, одиноко стоящей посреди выставочного зала. Было сразу заметно, что с экспозицией она хорошо знакома и выполняет здесь роль неприкаянного статиста, которому неожиданно навязали вдруг функции распорядителя.
– Лен, отлучусь минут на двадцать. Разговор. – Белов кивнул ей на Власова. – Похороводься без меня. Буду у Антона в кабинете. К десяти ровно шли всех наверх, в банкетный. Тут я и подгребу – о'кей?
– Я не знаю. Коля...
– Знаешь! Все ты знаешь! А в десять десять, и не позже, я явлюсь как штык. Но вы не ждите меня, сразу начните – ура! – и сразу, без меня.
Лена хотела что-то еще возразить, но, встретившись взглядом с глазами Белова, вздохнула и промолчала.
Больше всего ей хотелось исчезнуть сейчас отсюда вместе с ним. Но положение обязывало.
Сегодня у нее здесь роль.
Поганая роль – хозяйки. Хозяйки на птичьих правах. Была бы женой – ну пусть, а то ведь так. Только теперь, отстояв на вахте этот бесконечный вечер, она поняла, что согласилась на эту роль совершенно напрасно! Только мука одна.
Лена ощущала всем телом, всей сущностью особый, патологический интерес к своей персоне. Каждая вторая пара косилась на нее. Указывали на нее друг другу как бы незаметно, с плохо скрываемой усмешкой. Ну вот! И эта стерва не преминула бельмами стрельнуть и цыкнуть что-то на ухо своему ослу. Взгляд дряни, цепляющий за сердце, как заусенец за колготки. А ведь сама – вот фильм-то ужасов! Гротеск. Босх. Гойя. Не баба, а вот именно сон разума, рождающий чудовищ.
Лена услышала, как двое молодых – студенты, видимо – причмокнули хором, подонки.
– Вот эти б ножки – да мне на плечи! – заметил один, усилив размашистым жестом свое заявление.
И оба заржали как кони, запертые в горящей конюшне.
«Странно, – подумала Лена. – Несбыточная мечта, высказанная вслух, рождает скорее печаль, а не радость, не смех. Да и – пускай – окажись даже мои ноги на его плечах не в сексуальном плане – ну, через горную речку он перенес бы меня – так в этом тоже ничего смешного. Чудаковатые парни», – пришла она к выводу.
А вот уже иное: звук непонятный, но явно злой. Отчетливая аура окружающей ее женской неприязни, казалось, шевелила корни волос, крапивно жгла кожу на спине.
В глазах оглянувшегося Белова она уловила обреченность. И поняла: случилось что-то! Снова у него неприятности.
Господи, как же его жалко! Он так всегда переживает!
Но что могло случиться – сегодня, сейчас?
И ведь не подойдешь, не спросишь!
Она кивнула Коле вслед и перекрестила его – мысленно.
В кабинете директора два бородатых и, видно, маститых художника допивали третью бутылку шампанского.
– Мон шер, Николя! Вот неожиданность!
– Привет!
– Мы про тебя как раз говорили. Наработал ты много, но... А это кто с тобой? Заказчик, что ли? Покупатель – по глазам вижу. Хитришь, Николай Сергеич. Слыхал, чего Абажур замочил про тебя на Кузнецком сегодня утром?
Белов заметил пустую бутылку дешевого портвейна, стоящую на подоконнике за полузадернутой бархатной шторой. Уличный фонарь отражался мертвящей, голубой звездой на зеленом боку опустевшей посудины. «Готовый натюрморт, – мелькнуло в голове. – Молдавский крепкий. Тренихин мог бы написать такое влет, а я не попаду, – мелькнуло в голове у Белова. – Чуть цвет, на четверть тона не влистишь – все пропало. Ощущение утратится мгновенно. Визуально чувствую, понимаю, а цвет не передам. Слабо».
– Ребята, – попросил Белов – Пошли бы вы погуляли.
– Слушай, а с чего это ты черный-то такой? Угрюм-река. Не обижайся, старичок! Давай-ка, за тебя! Коля...
– На, вставь стаканчик!
Чувствовалось, что оба они были уже вполне: еще б пивка им по чуть-чуть и все – стоп, машина, отрыть кингстоны...
– Братцы! – Белов взял категоричный тон. – Неужто не ясно? Совсем вы, что ль? Надо поговорить нам тут. По делу.
– С тета на глаз, – сострил один из бородачей.
– Да говорите, ничего! – разрешил второй маститый, хамя явно сознательно. – Вы нам не помешаете.
Белов мгновенно раскалился в ответ, но тут же самопотушился: на рожон переть резона не было.
– Как бы тебе, Миш, объяснить, чтобы ты врубился скоренько и вместе с тем чтоб ты, милый мой, не обиделся?
– Понял-понял! – Миша успокаивающе вскинул руку и неуклюже попытался встать. – Все, Коля. Улетаем. Полетели.
– Твой день – твоя воля, – вздохнул второй, вставая и забирая недопитую бутылку. – Или оставить? – он вопросительно качнул бутылкой в воздухе.
– Нет, нет! – вмешался Власов.
– А я тебе ничего не предлагаю! – довольно агрессивно заметил бородач. – Я тебя вообще не знаю, откуда ты тут взялся, хрен моржовый...
– Мы начинаем ровно в десять, – сбивая разговор на более миролюбивые тона, напомнил Белов.
– В десять – само собой, – подтвердили коллеги, покидая кабинет.
– Я слушаю вас. – Белов демонстративно плюхнулся в директорское кресло. Удобно устроившись в нем с видом хозяина, он небрежно указал следователю на стул посетителя: – Прошу!
Власов пододвинул стул поближе к столу, уселся точно напротив Белова – лицо в лицо и, точно так же, как и Белов, по-хозяйски раздвинул бумаги, захламлявшие стол. Освободив на столе перед собой место, он расположил на нем портативный диктофон.
– Не возражаете?
– А как тут возразишь? – удивился Белов.
– Да, тут не блажь – необходимость: мы протокол-то у себя распечатаем и завтра вам пришлем. Вы – подпишете.
– Ах, протокол? Так это что же, выходит – допрос, а не беседа?
– Да нет, пока беседа. Разговор.
– А протокол при чем здесь? Если это беседа.
– Как? Протокол беседы. Ну-с, я включаю! Так вот. Поводом для нашего разговора, Николай Сергеевич, является бесследное исчезновение небезызвестного, видимо, вам Тренихина Бориса Федоровича, 1954 года рождения, заслуженного, как и вы, художника Российской Федерации. Вы были хорошо ведь с ним знакомы, Николай Сергеевич?