Варяжский десант - Горюнов Андрей. Страница 28

– Она мне неведома, – ответил старик, едва удостоив владыку взглядом.

– Я открыл новый край! – воскликнул Сигурд. – Как скоро мы достигнем берега Торхадд?

– Мы идем к этим горам уже третьи сутки, ярл… – ответил старик.

– Почему? – удивился Сигурд.

– Потому что ветер дует то туда, то обратно.

– Что ты хочешь сказать?

– Лето кончается, ярл… – заметил старик и замолк.

– И что?

– Хочется жрать.

– Почему ты говоришь мне об этом, Торхадд?

– Потому что ты меня спросил, что я хочу сказать. Жрать хочется. Больше нечего мне сказать.

– На берегу много пищи! – уверенно сообщил Сигурд.

– Твои бы речи – да Одину в уши, – заметил старый шкипер.

Сигурд задумался.

– Куда дует ветер? – спросил он, помолчав некоторое время. – Как ты считаешь, Торхадд?

– К берегу.

– Ты в этом уверен?

– Нет, не уверен, – ответил старик, прислоняясь поудобнее спиной к сараю, заслонявшему его от все более крепчавшего попутного ветра. – Но мне так кажется.

– Парус! – заметил Сигурд. – Парус надут ветром! Он подтверждает твои слова!

– Мне парус не виден, – ответил старик. – Мне говорит мой опыт.

– Да, – согласился ярл. – Древняя пословица гласит: «О направлении ветра спроси у ветра»!

Торхадд молча кивнул, соглашаясь.

– Земля! – вдруг сказал стоящий неподалеку Бард, ни с того ни с сего, словно проснувшись.

– Наконец-то и ты увидел долгожданный берег! – насмешливо процедил Сигурд.

– Интересно, чья ж это земля? – спросил Бард мечтательно. – Чья?

– Это моя земля! – отрезал Сигурд.

– А… – Бард указал рукой в сторону, на две другие ладьи, идущие параллельными курсами.

– Да! – согласился ярл и, подойдя к борту, махнул рукой, адресуя свой жест соплеменникам, предлагая сблизиться для серьезного разговора…

Полностью изолированный от внешней среды боевым гидрокостюмом, полковник Астахов выглядел странно, стоя в одиночестве на краю зеленой лужайки, плавно переходившей в «Лебединое озеро», имевшее поверхность цвета кофе с молоком, бугрящуюся непонятными темно-коричневыми кочками величиной от грецкого ореха до ореха кокосового, огромного, двойного, эндемика Сейшельских островов.

Он стоял абсолютно один, потому что люди давно уже избегали это место.

О том, чтобы засыпать эту огромную язву на теле полка, не могло быть и речи; глубины ее скрывали прибор, стоимость которого потрясала, а уровень секретности и государственная важность не поддавались ни оценке, ни осмыслению.

Москва решила этот вопрос по телефону, приказав организовать тройное охранное кольцо вокруг «Лебединого озера», выдав заодно – по телефону же – право стрелять караульным на поражение без предупреждения и безо всякой уверенности в том, что попавшийся им на глаза действительно является нарушителем. Естественно, тем самым караульные обрели право палить и друг в друга, а каждый из них, взятый в отдельности, – в себя самого.

Однако, так как Москва, по своему обыкновению, выдав право, не выдала ничего материального, способствующего его реализации, – ни письменного приказа, ни людей, ни оружия, ни финансов, – все жили спокойно, по-прежнему, кроме разве что полковника Астахова – виновника происшествия, вынужденного в одиночку нырять, искать, найти и искупить.

Понятно, что такая ситуация не могла сохраняться долго: вскрытое «Лебединое озеро» благоухало, казалось, на весь район.

Выйти из положения помогли три штуки старых двигателей от АНТ-24, которые, будучи установленными на специальные стойки, денно и нощно молотили по очереди воздух, сгоняя запах с «Лебединого озера» в лес, причем со скоростью не менее пятисот километров в час.

Двигатели работали по вахтенному методу – восемь через шестнадцать, – один работал, два отдыхали или проходили регламент.

Запах на полигоне, конечно, сразу исчез – проблема была решена.

Однако круглосуточный рев авиационного движка создал на территории всей воинской части некое аэродромное, чемоданное настроение. Все – и военнослужащие, и вольнонаемные стали ощущать себя находящимися в огромном зале ожидания пассажирами какого-то неизвестно куда уходящего рейса с задержкой вылета на неопределенное время.

На подсознательном уровне все ждали начала регистрации и посадки – ждали уже давно, с начала девяностых, если не раньше, – но теперь, после того как личному составу пришлось многие и долгие часы дышать дерьмом, это ощущение подчинило себе всю жизнь прославленного Краснознаменного – в прошлом – полка.

Мало того, из-за грохота моторов стало трудно разговаривать нормальным голосом; все начали, естественно, кричать друг на друга. Такая форма общения на практике оказалась весьма коварной, ведь форма, как известно, диалектически связана с содержанием. Говорить друг другу комплименты, следуя мудрому совету Булата Окуджавы, стало трудно, адресат их просто не слышал, не мог расслышать. Поэтому все стали орать, а орать на Руси полагается матом, иначе никак.

В итоге орать стали все – и по поводу и без повода.

…Устав от матерных криков, полковник Астахов, слегка наклонившись, поднял с земли две двухпудовые гири: спецы-техники сказали ему, что без двухпудовок поток, рождаемый пропеллером, снесет его с ног.

Коротко про себя помолившись, полковник сделал первый шаг в сторону «озера», второй, третий, постепенно входя в зону шквального вихря, порождаемого старым, опытным, отслужившим свой срок сполна (причем раза два, наверное) четырехлопастным пропеллером.

Войдя в основной поток воздушной струи, Астахов внутренне ужаснулся от того, как тяжело оказалось поставить на землю поднятую вверх ногу – вихрь поддерживал ее в горизонтальном положении, оттягивая ласту, словно по команде «тяни носок», стремясь едва ли не оторвать ногу вместе с ластой.

С трудом «приземлив» ногу, полковник вдруг с облегчением осознал, что сделал шаг длиной не меньше пары метров; за короткий миг, пока его связь с матушкой-землей была минимальной, вихрь пронес его метра на два, как пушинку.

Поверив в свою звезду, он совершил роковую ошибку: выпустил из рук двухпудовые гири, дабы усилить «эффект летящего шага».

Результат превзошел самые смелые ожидания полковника: поток тут же подхватил его, понес по воздуху, но, не пронеся и трех метров, внезапно уронил и покатил кувырком по траве, сосредоточив свои усилия на его ластах, то ли стремясь сломать ему ногу, изогнув ее неестественным образом, то ли просто используя ласты как паруса, придающие поступательному движению жертвы особый напор.

Влетая в «Лебединое озеро», Астахов ощущал себя уже пустой упаковкой от картофельных чипсов, несомой по лужам шквальным грозовым ветром. Во рту внезапно возник железистый привкус крови, из чего полковник сделал вывод, что акробатика в его возрасте и при его уровне физической подготовки не столь полезна, как могло бы показаться в результате чтения рекламных листков шейпинг-клубов и фитнесс-центров…

Пронеся по поверхности озера и изваляв в жиже всеми боками и гранями, воздушный вихрь потащил его дальше и, стукнув с размаху о невысокую бетонную ограду бывшей курилки, оставил в покое.

Внезапно ощутив немыслимую вонь, Астахов понял, что шланг, идущий к загубнику от акваланга, скорее всего, надорван. Попытавшись встать на четыре кости, он понял вдобавок, что акваланг, видимо, сломал ему спину, отчего – при открытом-то переломе позвоночника! – его теперь вконец замучит, загребет проклятый радикулит.

Он отдышался и решил: надо срочно возвращаться к людям. Следовало ползти сначала в сторону, уйдя из зоны свирепствования воздушного вихря, прижимаясь вплотную к бетонной ограде бывшей курилки, а потом повернуть и ползти, ползти что есть силы.

Как он выполз, он не помнил.

Очнувшись уже в санчасти, после укола, первое, что увидел Астахов, был пристальный взгляд командира полка, Михалыча, склонившегося над ним и смотрящего ему прямо в глаза.

– Ну как, Саныч?