Гентианский холм - Гоудж Элизабет. Страница 82

— Ты на Темзе, Майкл, — пробормотал Захария. — Завтра Лондон. На следующей неделе — Гентианский холм.

В ответ он услышал только храп. Майкл спал, а Захария снова без помех отдался во власть божественных мечтаний. Его буйное воображение не всегда рисовало такие восхитительные картины — оно могло быть орудием зла в дьявольских руках, — но сегодня оно позволяло ему быть там, где он хотел.

Он представил себе летнюю ночь и отражение звезд. Он видел тихие фигуры людей на вахте, тусклый отблеск фонарей на их внимательных лицах, слышал плеск волн о борта и вибрирующий гул оснастки. Впереди в густой темноте была Англия с мерцающими береговыми огнями. Наконец они были дома. И наконец-то на следующей неделе он будет на Гентианском холме.

В Викаборо сейчас закончили ужинать и все сидели за столом с опущенными головами, а отец Спригг в очках громко читал из Библии: «Всему и всем — одно: одна участь праведнику и нечестивому, доброму и злому, чистому и нечистому, приносящему жертву и не приносящему жертву; как добродетельному, так и грешнику; как клянущемуся, так и боящемуся клятвы» [20].

Как только прозвучали золотые слова, Стелла подняла голову и посмотрела на старину Сола в углу. Их взгляды встретились, и Сол улыбнулся. Потому что он еще не ушел туда, где отдыхают. Захария был рад, что снова видит его.

Захария оставил их в старой кухне и вышел. Овцы спали под тисовым деревом на Беверли-Хилл, в воздухе стоял запах сена и клевера. Он прошел Теффети-Хилл, вышел через калитку и направился к деревне. В окнах хижин, окружавших церковь, горел свет, и Захарию встретил запах жимолости. Он прошел вымощенной плитами дорожкой к двери доктора, поднял задвижку и вошел. Вечер становился холодным, и в кабинете за каминной решеткой горел огонь. Доктор оторвался от книги, которую читал, и улыбнулся так, как только может улыбнуться мужчина своему единственному сыну, и трубкой показал на кресло. Они сидели и говорили, воскрешая то время, когда они в последний раз беседовали в этой комнате. Захария сказал, что с ним все в порядке. Он нашел ту мудрость, которую искал. Он узнал, что такое слава и как покорять страх. Он научился не бояться ужаса и избегать его. Он много путешествовал, и ветер странствий зажег светильник его веры. Теперь он узнал все и вернулся домой.

— Все? — уточнил доктор, и легкий сарказм в его голосе не смог скрыть сожаления.

Захария вдруг открыл глаза. Все? Нет, конечно, нет. Никто на этой земле не мог бы сказать так. Он не научился справляться со своей клаустрофобией. Ограниченное пространство кубрика стало сужаться, приближаться к нему, низкий потолок навис над головой. От страха Захария похолодел, ногти сильно впились в ладони. Потом неимоверным усилием воли он подавил патологический страх, и его сознание вновь ухватилось за мысли о возвращении домой. Что могло бы остановить его? Англия была уже видна, ее огни мерцали в темноте.

Он снова расслабился, паника прошла. Ничто не сможет помешать ему вернуться в Викаборо на следующей неделе. Он понимал, что нет необходимости задерживаться с Майклом в Лондоне на целых три дня. Майкл, связанный обязательством, должен повидать своего ненавистного опекуна в Веймайсе, и несмотря на то, что не любил деревню, Майкл все же согласился с Захарией, что должен потом посетить Гентианский холм, но поклялся, что не сделает ни того, ни другого, пока сначала не побудет в городе, а Захария знал, что должен присматривать за ним все это время. Этого нельзя было избежать, потому что к этому его обязывала дружба. Он должен оказать Майклу эту услугу, а через него и Коббу.

На Гентианском холме не знали, что в это время Захария был уже у берегов Англии, они думали, что он еще в Средиземноморье, куда фрегат вернулся после Южной Америки. Он писал им, что пробудет там некоторое время, но буря повредила корабль, и им было приказано возвращаться домой на ремонт. Захария улыбнулся, представляя себе радость неожиданной встречи, а потом его мысли вернулись к тем годам, что прошли после Трафальгара, к нужде, лишениям и тоске, бурям и лихорадкам, чувствам безнадежности и отчаяния. Однако то жестокое время было его лучшим временем на море, потому что тогда в первый раз он понял себя. Он открыл для себя эту жизнь на море, он начал приспосабливаться к ней, подобно птице в гнезде. Он все еще не хотел быть моряком, но каким-то таинственным образом уже стал им. Ему вдруг пришла в голову странная мысль, что море ему больше не враг, а друг.

Эта мысль пришла к Захарии в рождественскую ночь, когда он видел очень странный сон. Он лег спать, сильно тоскуя по дому. Это была скверная ночь, сырая и холодная, корабль качался на волнах, словно дельфин, дул сильный ветер. Вся команда пребывала в тоске и плохом настроении. Вонь и шум в кубрике, казалось, были сильнее обычного. Так он лежал, подбрасываемый волнами, час или около того, а потом его чувства, выходящие из-под контроля, напрягли волю и привели тело в состояние покоя. Физический покой оказал благотворное действие на его смятенные мысли. Спокойные и тихие воспоминания начали приходить ему в голову — воспоминания, в центре которых была Стелла.

Захария увидел ее так, как увидел в первый раз, в мягком свете фонарей, когда она кормила кошек, а потом взглянула на него. Ее рука лежала на спине Ходжа, прямой и чистый взгляд уверял в преданности. Он снова увидел ее, теперь уже сидящую рядом с ним на траве в лунном свете, она смотрела на него и спрашивала, откуда он.

— С Луны, — ответил он, а Стелла засмеялась и назвала его — Захария Мун. Он повернул ее руку и положил на нее свою, ладонь к ладони, так, словно они были половинками одного целого. Вот он видит, как она прощается с ним, подбородок опущен на калитку, по обе стороны ряд маленьких пальчиков. Снизу через решетку на него одобрительно глядит Ходж.

И опять Захария смотрит через окно конюшни, а Стелла, закутанная в свой красный плащ, лежит, свернувшись, на сене. Она посмотрела на окно, и Захария подумал, что она увидела его и улыбнулась. Потом опять закрыла глаза, и ее длинные ресницы веером опустились на щеки. Он тоже уснул и увидел тот странный чудесный сон про церковь среди моря. Он стоял и звонил в колокол, зная, что колокол был его собственным голосом, зовущим Стеллу. Она пришла, и они встали на колени в святом месте, которое было их собственным убежищем на дне моря. И в первый раз он услышал подлинный голос моря, могущественный, наполненный более увещеванием, чем угрозой, и наконец понял, что море ему не враг. Он проснулся от крика петуха. Ветер стих. Он вздохнул и повернулся, все еще тоскуя по дому, но уже без горечи, улыбнулся и заснул снова.

А корабль тем временем входил в рукав Темзы, и на востоке поднималась заря.

Следующие два дня прошли без происшествий, хотя и были достаточно шумными, что сильно раздражало Захарию. Ему не нравилась затея Майкла с развлечениями, и он с нетерпением ждал, когда сможет вырваться из этого сумасшедшего Лондона и снова оказаться в дилижансе, везущем его домой, в Девоншир.

Еще эти попытки Майкла показать ему Лондон с высоты птичьего полета, которые впоследствии он никогда не мог забыть. Наталкиваясь на экипажи или пробиваясь сквозь толпу, Майкл пускал в ход свой хриплый голос и длинные руки, и их путешествие по городу было столь стремительным, что дома, магазины, лачуги, экипажи, мужчины, женщины, кошки, собаки, лошади, цвета, звуки и запахи казались пролетающим мимо кошмаром и так действовали на Захарию, что у него постоянно кружилась голова. Золоченые экипажи, кучера в ливреях, нарумяненные женщины и важные джентльмены мелькали среди них и казались призраками, и рядом другой мир — толпы нищих и карманников, служащих, торговцев и туристов, заполняющих узкие улицы. Разносчики предлагали свои товары, оборванные мальчишки отпускали шутки в адрес щегольски одетых молодых людей, разгуливающих по набережным, как павлины. Повсюду слышался лай собак, а из каждой открытой двери таверны доносился гул и запахи портера и жареного мяса.