Цветок из пламени - Чернованова Валерия М.. Страница 50

Чтобы выбить из него эту дурь.

— Не надоело решать за меня? Раскладывать по полочкам мои чувства. Думать, о чем мне следует знать, а что от меня лучше скрывать. Я — мать твоего ребенка и твоя жена! Будь добр, потрудись впредь делиться со мной своими проблемами и хотя бы время от времени слушать и слышать не только себя, но и меня!

Улыбнулся. Печально и так безнадежно. От этой его улыбки заныла душа. Кончиками пальцев Моран прошелся по моей щеке. Невесомым, почти не ощутимым касанием обозначил контур лица, как будто боялся, что, если надавит сильнее, сделает мне больно.

— С тобой демон затихает. Иногда, когда ты рядом, даже получается ненадолго забыть об этой твари.

— Зачем ты его впустил? — Соленый комок застрял в горле. Весь вечер сдерживалась, приказывала себе не реветь, и вот одна предательская слеза все равно сорвалась с ресниц и покатилась по щеке.

Моран стер ее подушечками пальцев. Откинувшись на снинку кресла, прошептал, устало прикрыв глаза:

— После ритуала, после того как Серен вернулась, я был слаб. Сколько ни пытался, не мог выбраться из клетки, в которой меня заточила Берзэ. А ты была в опасности. Я с ума сходил при мысли, что ничем не смогу помочь. Тогда это казалось правильным — призвать демона, чтобы воспользоваться его силой. А потом избавиться от него. — Улыбка растаяла на губах, сменившись грустной усмешкой. — Но у демона на меня были другие планы.

Я молчала, не зная, что сказать. Я ведь его никогда не спрашивала. О том, как выбрался из плена этой демоницы, моей кузины. Сначала меня грызла обида, было нестерпимо больно от его предательства. А потом, когда поняла, что Моран такая же жертва, как и я, боялась ворошить прошлое. Напоминать ему и себе о тех страшных днях, когда я почти что его ненавидела и считала своим врагом.

А теперь вот выясняется, что он умирает. Из-за меня.

Я говорила, что не буду плакать? Врала. Слезы хлынули из глаз, что-то внутри надорвалось, болью опалив каждую мельчайшую частицу меня. Я вдруг поняла, что, едва обретя, снова могу его потерять.

— Ненавижу! — крикнула. Вскочив на ноги, отпрянула, сжимая похолодевшие пальцы в кулаки.

Не знаю, что тогда на меня нашло, но в тот момент я снова ненавидела стража. За то, что бросал меня. Не желал бороться. За себя. За нас. Смирение перед неизбежным — вот что прочла в его потухших глазах.

— Александрин! — Мгновение, и вот он рядом. Прижимает к себе, невзирая на то, что пытаюсь вырваться из крепких объятий, сбежать.

Забиться бы в какую-нибудь нору и рыдать, пока не иссякнут слезы. Или пока на меня не снизойдет блаженная темнота. Да, больше всего на свете я сейчас желала отключиться, исчезнуть. Перестать существовать.

Дернувшись в последний раз, прошептала:

— Ненавижу тебя. — Затихла в руках стража, орошая слезами светлую батистовую рубашку. — Только попробуй меня оставить. Предать…

Горячие губы скользнули по моему виску.

— Я принес тебе столько страданий! Иногда кажется, что без меня тебе будет лучше. Найдешь ты своего принца и…

— Не хочу! — Вскинув голову, впилась в него взглядом. Наверное, в нем он мог прочесть и охватившую меня злость, и муку. И отчаяние. А еще нежелание отпускать. Ни за что и никогда. — Не хочу ни принца, ни чудовища. Я тебя люблю. Со всеми твоими демонами. Ты невозможный и невыносимый. Но ты… мой. И так просто я тебя не отпущу. Не отпущу, слышишь?! Не отпущу… — всхлипнув, прошептала. Обвила его шею руками, потянулась всем своим существом, и телом и душой. Только бы оказаться еще ближе, рядом, слиться воедино. Ощутить на губах горько-сладкий вкус его поцелуя. — Не смогу…

Сумасшедшая.

Она должна была испугаться. Оттолкнуть его, убежать. Скрыться от чудовища, которого он и сам уже боялся. Но вместо этого осталась. Как будто в бреду или во хмелю искала его ласк. А он уже был не в силах от нее оторваться. Перестать целовать эти губы, искусанные, а потому так соблазнительно припухшие.

Слаще нектара, сильнее любого дурмана.

Близость ее сводила с ума. Александрин, даже не подозревая, превращала его в безумца. Такого же сумасшедшего, как и она сама.

Поддаваясь напору требовательных губ, покорно запрокинула голову, подставляя плавный изгиб шеи, оттененной узором вен, жарким поцелуям. Голодным и жадным, которых им обоим все было мало. Они пьянили, возбуждали, выжигали дотла любые мысли и страхи.

Сейчас желание обладать ею было таким же неудержимым, столь же пронзительно острым, как и в первую брачную ночь.

Наваждение. Безумие. Умопомрачение.

Хотелось часы напролет ласкать жаждущее любви молодое гибкое тело. Собирать с чувственных губ крики, стоны удовольствия, позабыв обо всем.

О кошмарах настоящего и неясности будущего.

Еще хотя бы одну короткую ночь позволить себе быть счастливым рядом с любимой, полной загадок и сюрпризов.

Пальцы не слушались, дрожали, как будто ему снова было пятнадцать, оттого не сразу получилось справиться со шнуровкой платья. Хотелось поскорее раздеть ее донага. Любоваться и наслаждаться совершенным телом своей красавицы-жены. Целовать, покусывая, напряженные соски, а после согревать их, успокаивая, своим дыханием. Дразнить прикосновениями губ едва-едва округлившийся живот — средоточие новой жизни, частица его плоти и души.

Медленно, наслаждаясь каждым мгновением, подводить ее к наивысшей точке блаженства, а потом смотреть, как она изможденная, приятно опустошенная, затихает в его руках.

Но до этого «медленно» они еще доберутся. Потом, когда окажутся в спальне. А сейчас не было сил больше сдерживаться. Хотелось просто ею обладать. Заполнить собою горячее, жаждущее его лоно, вбирать в себя ее жар, ее страсть, дурманящий аромат нежной кожи.

— Наверное, никогда не смогу тобой насытиться. — Поцелуй-укус, оставивший след на хрупком плечике.

Александрин всхлипнула, прижалась к нему теснее.

— У тебя для этого будет целая жизнь.

Наивная, верящая в чудо девочка.

Прошелестели юбки, соскользнув с округлых, таких манящих бедер. Опустившись на колени, больше не сдерживая нахлынувшую страсть, страж с силой сжал упругие ягодицы, накрыл оба полукружия своими ладонями, вдыхая кружащий голову сладкий запах ее желания. Нетерпеливо приспустил легкие, из полупрозрачной ткани панталоны, чтобы опалить жадной лаской нежный, чувствительный комочек плоти. Ощутить, как Александрин вздрагивает, выгибаясь в его руках, услышать собственное имя — неясный шепот, заглушаемый стонами удовольствия.

А потом, поднявшись, сделать несколько стремительных шагов сквозь полумрак, ни на секунду не выпуская ее из своих объятий, прижать к стене, спрятать, загородив собою от целого мира. Позволить тонким пальцам неловко справиться с пуговицами на брюках, пробежаться в несмелой ласке по твердой плоти. Прикрыть глаза, наслаждаясь робкими поглаживаниями маленькой руки. И, не сдержавшись, зарычать, подхватить жену под бедра, чтобы наконец ворваться в нее всей своей мощью. Снова и снова пронзать жаркое, тугое лоно, доводя ее и себя до предела, до умопомрачения.

Наслаждаться своей избранницей до самого рассвета. А потом забыться мимолетным сном, прижимая Александрин к себе, уставшую и умиротворенную.

Почувствовать наконец долгожданное, пусть и кратковременное, успокоение.

ГЛАВА 25

Нет ничего приятнее, чем засыпать и просыпаться в объятиях любимого. И нет ничего более отвратительного, чем, проснувшись, вдруг осознать, что ночь, наполненная искрометными чувствами, упоительным ощущением счастья, закончилась и нужно снова возвращаться к реальности, из которой нам обоим так хотелось сбежать.

Но реальность эта, жестокая и неумолимая, продолжала нас преследовать и настигать.

Немного скрасила пасмурное утро весть о том, что мэтр Легран пришел в себя. Моран, собиравшийся отправиться в королевский дворец прямиком через зачарованные зеркала, решил задержаться, дабы расспросить мага об аресте и его пребывании в Фор-Левеке.