Единица «с обманом» - Нестайко Всеволод Зиновьевич. Страница 1
Всеволод Зиновьевич Нестайко
Единица «с обманом»
Давайте знакомиться
Утро.
Пять минут как начался урок. В коридорах пусто и тихо.
Но вот хлопает парадная дверь. И снова гулко (в вестибюле), потом глуше (в коридоре) слышатся быстрые шаги; какой-то бедолага припозднился.
Скрипнула в конце коридора дверь одного из классов, и тоненький виноватый голосок жалобно пискнул: «Можно?»
Что-то с укором говорит учительница.
Дверь затворяется. И снова никого.
День начался. Пусто и тихо в коридорах.
Только школьный кот Сократ, весь в мелу и чернильных пятнах, степенно идет по самой середине коридора. Он пользуется удобным случаем. Кот хорошо знает, что, когда прозвонят с урока, ему придется задрав хвост уносить ноги и всю перемену метаться по школе, спасаясь от пылких объятий друзей живой природы.
Сократ идет и меланхолически поглядывает на двери.
Все двери одинаковые, только на одной табличка с надписью «1 класс», на другой — «10 класс». И за одной дверью лопоухие первоклашки, высунув от усердия языки, глубокомысленно выводят в тетрадках кружочки и палочки. А за другой — усатые десятиклассники играют в «морской бой» с накрашенными десятиклассницами, в то время как практикант-учитель, похожий на ученика с наивными глазами, исписывает доску замысловатыми формулами.
Но нас не интересуют ни те, ни другие.
Осторожно, на цыпочках идемте за Сократом к двери с табличкой «4-й «Б». Табличка перекошена, уголок у нее отбит, но надпись видна хорошо.
Подошли. Прислушались. За дверью тихо. Ни звука. Как говорят, муха пролетят — и то услышишь.
Может, класс пустой?
Приоткроем дверь. Заглянем одним глазком…
Не-ет!.. Все на месте!
Сидят как полагается. Лица сосредоточенные, серьезные. Ни улыбок, ни озорства. Не дети — ангелы.
Что такое?.. Может, мы не туда попали?.. Разве про таких напишешь повесть? Может, поискать настоящих живых учеников?..
Да нет, стойте!..
Вот учительница Лина Митрофановна, которая медленно прохаживается по классу, вдруг подает голос:
— Спасокукоцкий! Ну-ка, не заглядывай к Травянко!
«Ага! — догадываемся мы. — Контрольная!»
Теперь ясно, почему такой порядок.
Лина Митрофановна сурово хмурит брови и зорким взглядом окидывает класс — она следит, чтоб никто ни у кого не списывал.
Но только где это видано, чтобы на контрольной никто ни у кого не списал?..
Вот с третьей парты на пол падает промокашка. Но с этой парты ее никто не поднимает. За нею нагибаются с четвертой.
Лина Митрофановна делает резкое движение:
— Что такое? В чем дело?
— У меня промокашка упала, — невинно хлопают глазами с четвертой парты.
Лина Митрофановна не видела, с какой нарты упала промокашка, — и все в порядке!..
«Мой четвертый «Б» — просто невозможный!» — часто говорит Лина Митрофановна.
«Мой четвертый «Б» доведет меня до инфаркта!» — говорит Лина Митрофановна.
«Мой четвертый «Б» только и держит меня на свете!» — говорит та же самая Лина Митрофановна.
Так когда же она говорит правду?
Какие же они — эти четырнадцать мальчиков и десять девочек, что склонились сейчас над тетрадями? Хорошие или плохие?
Давайте-ка поближе познакомимся с ними! С кого начнем?
Ну хотя бы вот с этих двоих, что сидят за первой партой в среднем ряду перед самым столом учительницы.
Спасокукоцкий и Кукуевицкий
Оба они кругленькие, лопоухие и курносые.
Только этот, с рыжей родинкой на носу, — Спасокукоцкий. А тот, со щербатым зубом, — Кукуевицкий.
Спасокукоцкого зовут Лесик.
Кукуевицкого зовут Стасик.
Больше всего на свете Спасокукоцкий любит конфеты «Тузик».
Кукуевицкий больше всего на свете любит конфеты «Белочка».
Но если нет ни «Тузика», ни «Белочки», они жуют любые, какие подвернутся: «Золотой ключик», «Эру», «Кис-кис», «Морские камушки», «Пчелку», «Коровку» и даже твердые — о камень не расшибешь — козинаки.
Так уж исторически сложилось, что в первый день в первом классе учительница Лина Митрофановна посадила их за первую парту перед своим столом. Посадила их туда потому, что они были самыми маленькими в классе.
Такая уж им досталась доля.
Эх, доля ты, доля!.. Когда тебе уже семь лет, а в трамвае или троллейбусе дают от силы пять с половиной — ох, до чего же ты страдаешь, как тебе хочется хоть на тютельку, хоть на сантиметрик быть выше!.. Быть бы как Игорь Дмитруха, вон тот, что сидит на последней парте и обстреливает жеваными бумажными пульками из стеклянной трубочки классную доску…
Спасокукоцкий искоса глянул на Кукуевицкого и подумал: «Кажется, он все же чуть пониже меня… Вон как на локти опирается и шею тянет. Так и есть. Совсем малявка. А наверное, считает меня малявкой. Думает, что я коротыш и тряпка. Что об меня можно ноги вытирать. Нет уж! Не позволю ему так думать!»
На большой перемене, когда они стояли возле окна в коридоре, грызли козинаки и смотрели, как во дворе на спортплощадке старшеклассники карабкаются по канату, Спасокукоцкий причмокнул языком и сказал:
— А мы этим летом на даче были. И я влез на во-от такое здоровенное дерево. На самую верхушку. А там гнездо коршуна. И в нем птенцы. Пестренькие такие… Но я их не взял. Чтоб за них коршун глаз выклевал? Очень надо! Посмотрел, пальцем потрогал и слез.
Кукуевицкий захлопал глазами, и козинак застрял у него в горле. Он хотел что-то сказать, но не смог, а только проблеял, как козлик:
— Ме-меее!..
Тут зазвенел звонок, и пришлось идти в класс.
Спасокукоцкий торжествовал: «Ага! Съел?! Знай наших! Малявка!»
Но на следующей перемене Кукуевицкий заморгал мохнатыми ресницами, покраснел и тихо сказал:
— А я как-то зимой пошел на Днепр посмотреть подледный лов. Лед был только у самого берега, а дальше — вода. Встал на льдину, а она оторвалась и поплыла. Все кричат. Но я не испугался. «Эй! — кричу. — Побыстрей спасайте, а то мне в гастроном за сметаной нужно!» И за мной послали катер, и выловили меня уже за городом, возле Лукова острова. Но сметану я все-таки успел купить.
Спасокукоцкий крякнул и тоже покраснел. Потом собрал все свои силы и сказал:
— А мне… а я… а мне настоящий пожар гасить пришлось. Во! На даче. Загорелась солома возле коровника. Но я не растерялся, схватил ведро с помоями и… Если б не я, сгорел бы к свиньям и коровник, и хата, и все на свете…
— А я… — скромно опустил глаза Кукуевицкий. — А я… остался как-то раз один в квартире. И вдруг звонит вор. И говорит: «Открывай! Киевгаз!» Знаем мы, какой Киевгаз! Я весь так и обмер. «Не открою! — говорю. — Давай отсюда, а то как сейчас возьму папкино ружье да как стрельну через замочную скважину!» Он говорит: «Вот дурак!» Но я не открываю. Он испугался и ушел.
Спасокукоцкий тяжело вздохнул и, чуть не плача, сказал:
— А я… а меня один раз велосипедом переехало… И однажды я часы мамины проглотил… Вместе с ремешком…
Настроение у Спасокукоцкого испортилось вконец.
Сидя на уроке, он исподлобья поглядывал на Кукуевицкого и думал:
«Неужели этот малявка не врал! Неужели он и вправду на льдине плавал и с вором так храбро разговаривал… А я-то все ведь выдумал — и про коршуна, и про пожар…»
На самом-то деле это он чуть не спалил коровник. Баловался спичками — солома и загорелась. От испуга он завизжал, как поросенок. Прибежала мать, схватила ведро с помоями и залила огонь, а сыну сгоряча так наподдала, что он полетел в лужу.
Спасокукоцкий сверлил глазами Кукуевицкого, пытаясь догадаться, соврал тот, или нет.
Но Кукуевицкий смотрел так ясно и невинно, что ничего нельзя было понять.