Эдо и Эйнам - Агнон Шмуэль Иосеф. Страница 1

Шмуэль Агнон

Эдо и Эйнам

1

Гергард [1] Грайфенбах и его жена Герда, [2] мои добрые друзья, уезжали из Святой земли отдохнуть малость от ее тягот и посетить родных в странах изгнания. Пришел я благословить их в путь и увидел, что они объяты тревогой. Удивительным показалось мне это. Образ жизни у них степенный, и доход имеется, и друг с дружкой живут они в согласии и ничего не делают необдуманно. И коль надумали ехать, наверняка заранее устранили все препоны и преграды. Но почему же они мрачны и встревоженны?

Сидели мы за чаем и толковали о странах, которые они собирались посетить. Не много стран открыто перед ними. С времен войны сузился мир вкруг нас и поредели страны, что открывают ворота путешественникам, да и те места, что не заперлись, как в тюрьме, не привечают гостей. И все же смышленый путешественник сумеет себя поволить.

Пока говорили мы, не отступала от них тревога. Прикинул я так и этак, но опоры догадкам не находил. Подумал я: эти люди – мои друзья, я вхож в их дом, а после волнений 1929 года, когда разрушили арабы мой дом и остался я без крыши над головой, приютили меня Грайфенбахи в своем дому, и в лихие дни, когда выходил человек в город, а вернуться домой не мог, потому что англичане внезапно вводили комендантский час, – ночевал я несколько раз у них в доме. Сейчас вижу я, что они тревожатся, спрошу-ка я, что их тревожит. Но затруднился я слова для вопроса подобрать. Вижу я, что госпожа Грайфенбах сидит и озирает комнату, будто старается наглядеться всласть и признать, коль увидит снова. И так озирая комнату, заговорила она как бы про себя: уезжать трудно и возвращаться трудно, да еще как бы не захлопнул наш дом ворота перед нашим носом и не пришлось бы разбираться с самозахватчиками.

Завершил Грайфенбах речи Герды и сказал: славные времена настали, когда и в крыше над головой нельзя быть уверенным. Как откроешь газеты – все пишут о самовольных захватах. Выйдешь на рынок – говорит тебе Имярек, что вселились самозахватчики в его дом. До того дело дошло, что опасается человек выйти погулять, а вдруг тем временем захватят его дом. Нам особо следует опасаться, дом наш стоит на отшибе, вдалеке от города. Правда, сдана одна комната доктору [3] Гинату, [4] но проку от него нет, потому что дома он редко бывает, и когда мы уезжаем, остается дом без присмотра.

Дрогнуло мое сердце от услышанного, но не от сочувствия Грайфенбахам, а потому, что помянули Гината как взаправдашнего человека. С тех пор как прославилось имя Гината в мире, не попадался мне человек, что сказал бы: знаком я с ним лично, и не слыхал я, чтобы упоминали его вне связи с книгами, и вдруг слышу я, что жилье его в дому, где и я бываю.

Когда опубликовал Гинат свою первую статью "99 [5] слов языка эдо [6]", обратились к нему очи многих языковедов, а когда впоследствии вышла его «Грамматика языка эдо», не нашлось ученого, что пренебрег бы ею. Но величие его, конечно, в открытых им эйнамских гимнах, [7] и не только потому, что историки и языковеды нашли в них исчезнувшее звено в цепи поколений, соединяющее начало истории с временами доисторическими, но по мощи духа и гению поэзии. Великое дело – 99 слов языка эдо, о котором мы и слыхом не слыхали, паче грамматика этого позабытого языка, но вдвое найдешь в эйнамских гимнах: разгадку тайн, не только потаенных и сокровенных, но и важных и превосходных. Не вотще обратились к ним блестящие ученые, и даже сомневавшиеся поначалу, что они – эйнамские, принялись их толковать. Но одно удивляет меня. Все эйнамоведы твердят, что боги и жрецы Эйнама – мужеского полу. Как не услышали они в гимнах звучание нежного женского голоса? Но, возможно, я заблуждаюсь. Я ведь не ученый, а просто читатель, в охотку читающий любую прелестную вещь.

Поняла госпожа Грайфенбах, что я взволнован, но причины не поняла. Налила мне второй стакан чаю и вновь заговорила о том, о чем говорила ранее. Я сжал стакан в руке, и сердце мое забилось сильнее, и биению сердца вторило эхо, звучащее в сердце. И чему тут дивиться, ибо с тех пор, как прочел я эйнамские гимны, слышал я это эхо, отзвук гласа древлих певцов, прапрадеда препредыстории. Унял я душевную бурю и спросил: здесь он? И спрашивая, подивился я себе, что задаю такой вопрос: ведь я никогда не был в дому, стены которого видали Гината.

Ответила мне госпожа Грайфенбах: нет, нет его. Подумал я: ясно, что нет его здесь, но раз сказали они, что сдали ему комнату в этом доме, то наверняка видели его, а если видали, то, возможно, и говорили с ним, а если говорили с ним, то, может, знают о нем хоть столько или полстолька. Гинат великий человек, он избегает славы и о себе не оповещает, и любая малость, что я узнаю о нем, как нежданная находка.

Сказал я им, Грайфенбахам: расскажите, пожалуйста, что вы знаете о Гинате? Ответил Грайфенбах: что мы знаем о нем? Ничего не знаем, только самую малость, меньше чем ничего. Сказал я ему: как он закатился к вам? Сказал Грайфенбах: чего уж проще, снял комнату и поселился в ней. Снова спросил я его: как он оказался у вас? Сказал Грайфенбах: как он оказался у нас? Коль хотите знать все с самого начала, извольте, я расскажу, хоть, по сути дела, рассказывать нечего. Сказал я: и все же расскажите. Сказал Грайфенбах: одним летним днем сидели мы в пополуденный час на веранде и пили чай. Приходит тут путник с котомкой и посохом и спрашивает, не сдадим ли мы ему комнату. Мы комнат не сдаем, да и проситель не настолько пленил мое сердце, чтобы я изменил своему обычаю и взял жильца. С другой стороны, подумал я, есть у нас одна комната, что столько лет пустует, и нужды в ней нет, а комната с отдельным входом и душем и т. п. Может, стоит ее сдать, если не квартплаты ради, то в дружбу человеку, что ищет жилье в этом уединенном месте и наверняка любит покой. И снова сказал тот: обещаю я вас не беспокоить. Я все время в разъездах и в город приезжаю лишь передохнуть между поездками, а гостей я не привожу. Глянул я на него снова и увидел, что стоит сдать ему комнату. Не из-за его уговоров, а потому, что пленил он мое сердце, и изумился я самому себе, что не почувствовал я сразу, какой он человек. Взглянул я на Герду и увидел, что согласна она взять его жильцом в наш дом. Сказал я ему: хорошо, комната ваша, но без услуг и без запросов, только кровать, стол, стул и лампу дадим, а квартплата – столько-то. Вынул он деньги и заплатил за год вперед и условие мое выполнил и ничего не просил у нас. Вот и все, что я могу рассказать о нем кроме того, что я читал о нем в журналах, а это и вы наверняка читали, а может, и гимны его читали.

Правду говоря, и я почитывал его гимны урывками, но чем они так замечательны, я пока не понял. Я обычно не сужу о вещах, в которых не разбираюсь, но одно скажу: в каждом поколении есть открытия, которые считаются непревзойденными, а потом и они забываются, затем что появляются новые открытия. Так будет и с открытиями доктора Гината.

Не обратил я внимания на слова Грайфенбаха и вернулся к своему вопросу, то есть к доктору Гинату, и сказал я Грайфенбаху: думается мне, что Герда сможет рассказать побольше.

Взглянула на меня госпожа Грайфенбах с недоумением, почему я приписываю ей осведомленность, которой у нее нет. Помедлила она чуток, и призадумалась чуток, и сказала: не знаю я ничего кроме того, что рассказал вам Гергард. Комната его с отдельным входом, убирать мы там не обязаны, а Грация, наша усердная служанка, как известно вам, лишней работы себе не ищет, и с тех пор, как дали мы ему ключ от комнаты, не заходила я к нему и его не видала, а он переночевал одну ночь и ушел и вернулся лишь через несколько месяцев.