Убить в себе жалость - Нестеров Михаил Петрович. Страница 42

Она долго искала выход, исключая то одно, то другое, пока, наконец, не отбросила все: и дачу, и удобный доступ к месту, и темное время суток; даже хмельное состояние клиента. И все встало на свои места. Отсюда новый, слегка примитивный, но надежный план. Впрочем, Валентина и не помышляла об элементах шоу в предстоящем мероприятии, иначе никогда бы не взялась за его осуществление, и ей бы не помогла решимость и настрой.

Когда Валентина исключила все, на что рассчитывала раньше, на смену пришло другое, противоположное: вместо ночи — день или утро, вместо дачи — квартира Максима Курлычкина; и его обычное по вечерам хмельное состояние. Все должно поменяться полюсами.

Валентина успокоилась, она за пять минут решила сложную и в то же время очень простую задачу, и теперь ей осталось только ждать.

Опять ждать… Но теперь недолго.

Ширяева нервничала: на часах уже начало третьего, а Максим все еще не показался из дома. Она очень надеялась на этот день, самый первый на решающем этапе, торопила его, не сомкнув в эту ночь глаз. Но где-то в глубине души против воли желала отодвинуть его как можно дальше, где притупится боль и уйдет жажда мести. И не могла объяснить себе, что же с ней такое происходит? Наверное, потому, что если она сумеет разобраться в своих чувствах, то не выполнит того, к чему с таким упорством стремилась. Но стоит сделать решающий шаг, и пути к отступлению уже не будет.

Призывая на помощь воспоминания, отдавала себе отчет, что они являются допингом, запрещенным приемом, ибо уже достаточно прошло времени, так как слабовольные мысли все же давали о себе знать.

Она курила одну сигарету за другой, руки подрагивали, явственно представила себе: вот сейчас появится Максим, и она скажет Грачевскому: "Поехали отсюда, Володя, не стоит мараться". И Грач поддержит ее, одобрительно кивнет головой, покажет в улыбке золотые фиксы. Отвлекаясь от назойливых мыслей, подумала вдруг, что у Грачевского добрая улыбка. Нет, поправилась она, не добрая… даже не безобидная, не преданная и не сочувствующая в сочетании с его взглядом, а какая-то особая, в которой совместились все эти понятия. Плюс усталость в его глазах.

"Распустила сопли", — усмехнулась Ширяева. Она подумала о том, что теперешнее состояние можно сравнить с визитом к стоматологу. Когда сидишь у кабинета, сознание болезненно бередят зубоврачебное кресло, которому больше подходит чуть жутковатое определение "ложе", инструменты, неприятно поблескивающие хромом, бормашина с отталкивающим сочленением, но стоит сесть в кресло, как все эти предметы куда-то исчезают, оставляя только боязнь без каких-либо определений и невесть откуда взявшуюся смелость, граничащую с отвагой. Два разнополюсных понятия, соединившись, дают именно такой эффект.

— Петровна, — Грач полуобернулся со своего места, указывая рукой. — Идет.

Валентина впилась глазами в парня, вышедшего из подъезда.

Они расположились так, что с любой точки пути Максима Курлычкина вдоль дома была видна только передняя часть машины, в основном наблюдение вел помощник Ширяевой. Это было сделано для того, чтобы во время движения создалась иллюзия непрерывного хода, словно "Жигули" ехали и до того момента, в который были замечены, а не резко тронулись с места, что будет выглядеть подозрительно.

В какой-то степени надежды Ширяевой именно на этот день выглядели призрачными. Во-первых, Максим мог остаться дома, во-вторых, за ним мог заехать кто-то из друзей, тогда путь до автостоянки, где он оставлял свой джип, парень проделает на машине, если, конечно, в этом случае вообще решит воспользоваться личным автомобилем. А расчет судьи строился на том, что небольшое расстояние до открытой парковки Максим проделает все же пешком.

Максиму предстояло пройти около ста пятидесяти метров, именно столько отделяло его от подъезда до угла дома, поэтому Грачевский не торопился, получив команду от Валентины.

Она невольно наклонилась вперед, похлопывая помощника по плечу:

— Давай, Володя… Посмелее, чтобы он не насторожился…

— Не понукай меня, Петровна, — дернул плечом Грач, выезжая на прямую.

Вряд ли Максим обратил внимание на "восьмерку", которая показалась из-за угла, но короткий звуковой сигнал должен был привлечь его внимание. Мало того, Грачевский, беря вправо, мигал дальним светом. Если бы он сделал наоборот — неожиданно остановился, так же внезапно распахнул дверь и как гром среди ясного неба прозвучал его голос, Максим не то что насторожился, просто испугался, и дальнейшие его действия легко просчитывались. А так, еще издали подавая сигналы, Грачевский мягко остановил машину в двух метрах от Максима.

— Посмелее, Володя, — прошептала Валентина, с сильно бьющимся сердцем отпрянув от окна.

Они встали довольно близко к дому, первый этаж которого полностью занимали магазины; во двор же выходили зарешеченные окна складских помещений. Возле первого подъезда наблюдалось небольшое оживление, скорее всего двое рабочих ожидали, когда под разгрузку встанет грузовик с надписью по борту "Мебель"; протянувшийся вдоль всего дома узкий озелененный участок скрывал отдыхающих пенсионеров ровно подстриженным кустарником.

Элитным этот шестиподъездный дом считался с натягом. Квартиры в нем считались улучшенной планировки, в каждом подъезде, оснащенном домофоном, имелось по два лифта, но вот первый этаж, занятый под магазины, в какой-то степени выбивал дом из разряда элитных. Зато приобрел бы вес, имей подземный гараж.

На протяжении двух дней Грач с Валентиной хорошо изучили подъездные пути к дому, особенности его расположения по отношению к другим домам, обратили внимание на двери складских помещений, расположенных рядом с парадными.

— У меня был приятель, — рассказывал Грач, снимая напряжение, — двенадцать лет отбарабанил. Когда освободился, мы неплохо отметили это событие. Потом он пошел домой, вместо подъездной двери уткнулся в дверь мусоропровода — а там замок висит. Он давай ботать в окно первого этажа. Вы обалдели, кричит соседу, на замок закрываться! Брось-ка ключ, я зайду.

— Сколько, говоришь, он отсидел? — машинально переспросила Ширяева.

— Достаточно для того, чтобы перепутать подъездную дверь с мусоропроводом.

…Нет, Валентина рассчитала верно: глядя на Максима, не скажешь, что парень насторожился, наоборот, на его лице можно прочесть любопытство. Хотя скорее всего Валентина выдавала желаемое за действительное. Но главное, он спокоен, стало быть, дальнейшие действия обещали быть такими же тихими.

Максим был одет легко: фирменная майка с коротким рукавом, модные вельветовые джинсы, кроссовки; в руках барсетка, на поясном ремне сотовый телефон.

Он был симпатичным парнем, Валентина отметила это еще во время судебного разбирательства, когда оставила решение следователя без изменений; отметила машинально, хотя в то время, как человек, не лишенный эмоций, смотрела на него с долей презрения. Но длилось это недолго, Максим был для нее человеком, лишь на короткое время промелькнувшим перед ее взором, затем судебно-правовой конвейер отправил его обратно на нары.

У него были темные, слегка вьющиеся волосы, высокий лоб, нос с горбинкой, руки с тонкими пальцами выглядели холеными. И вообще в нем чувствовалась породистость — скорее потомственного, уже состоявшегося музыканта, нежели человека, чей отец с головы до ног обагрил себя кровью.

Вот сейчас, глядя на него, трудно предположить, что ему знакомо слово раскаяние. Но это опять же в воображении судьи, которая не сводила с него глаз.

Перегнувшись, Грач толкнул дверь, снизу вверх глядя на Максима. Взгляд парня скользнул по татуированным рукам, массивной золотой цепи и только потом остановился на лице Грачевского.

Помощник дал себя рассмотреть, может быть, дольше, чем того требовалось, и покачал головой.

— Максим, больше мне делать нечего, да? — его голос выражал недовольство, в то же время прозвучал снисходительно и с долей насмешки.