Шрамы на сердце (СИ) - Шайдуллин Артур Ханифович. Страница 16

Медсестра неожиданно мигнула санитару и вышла из палаты.

— Растерялись? Предполагаю, что вы уже жалеете о том, что решили прийти сюда. Я вас ждал, — старик смотрел на Матвея.

— А откуда вы, и этот пациент… из соседней палаты знали, что… я приду? — опешивший на миг парень с трудом подобрал слова.

— Он подслушал ваш разговор с доктором по параллельному телефону, а потом напел мне. Наши палаты соединены одним нехитрым устройством связи из воска и пластиковых стаканов, только пусть это останется нашим маленьким секретом. Вы предполагали, что за этим кроется что-то мистическое?

— Наверное, да.

— Уверен, доктор, сказал вам, что я охотливо беседую, — старик отвел взгляд обратно на потолок, — так и есть. Я мечтал об этом лет семьдесят. А меня заперли в палату с решетками. Слава Богу, кормят прилично, и радио дают слушать. Это блаженство. Люди изобрели телевизор. Превосходная вещь. Разрешили его смотреть. Мне нравится смотреть фильмы про разведчиков. Про космос. Мне нравятся старые комедии. Они такие смешные. Раньше газеты читал, но глаза очень плохо видят. Окулист вчера приходил, очки прописал, сказали, сегодня купят. Добрые люди. И доктор добрый. Вы ведь не доктор и не санитар. Что вам нужно?

— Я писатель. Матвей Данилевский. Я хочу написать о вас книгу.

— Вы хотите написать книгу о жестоком серийном убийце? — в голосе старика читалась ирония. Он оскалился в скудной улыбке, обнажив несколько уцелевших, черных зубов.

— Нет, я пишу книгу об одиноком человеке.

— Что вы можете знать об одиночестве? — старик изменился в лице и его голос дрогнул. — Что вы знаете об одиночестве?

— Ничего. Поэтому я и здесь. Вы мне поможете?

— Книги — это хорошо. Неужели вы не могли выбрать другой темы? — старик снова улыбнулся.

— Я не могу писать о том, что мне неинтересно.

— Хорошо. Наверное, вы хороший писатель. Если доктор пустил вас ко мне, значит вы еще и хороший человек, и у вас нет плохих мыслей. У нас мало времени, а я все болтаю, давайте начнем. Что вам интересно узнать?

Матвей поколебался.

— Расскажите мне о своем детстве. — Писатель хотел что-то добавить, но вместо этого повторился, — да, о детстве. Где вы родились, учились?

— Доктор говорит, что если человек совершает плохие поступки, я бы сказал очень плохие поступки, такие как те, что совершил я, то причины такого поведения нужно искать в детстве. Наверно, вы к этому ведете, писатель Матвей Данилевский. Ну, черт с вами, я расскажу. Расскажу, сколько успею, и не только о детстве. У меня есть просьба. Поговорите с доктором, может мне разрешат смотреть футбол?

Часть вторая «Шрамы на сердце»

Глава 7. Хозяин тайги. Неожиданная встреча

1

Я не буду рассказывать слезливую историю своей жизни. Все получилось так… так как получилось. Иногда задумываешься о том, что моя жизнь могла сложиться иначе. Но от этих мыслей становится только тоскливо. Я стараюсь не думать об этом. Пытаюсь не думать вообще ни о чем.

Я родился в Казани. В свидетельстве указан 1914 год. Но думаю, что родился гораздо раньше. Уж очень взрослым был на фотографиях тех лет.

Родители мои были преподавателями в гимназии, и быт наш была весьма скромным. Отец погиб в 1920 году. Мать в тот же год заболела туберкулезом и отправила меня к бабушке в Симбирск. Там я вырос, учился. В сельской школе было интересно, отучился семь классов. Мать я свою больше не видел. Бабка говорила, что она умерла, сразу же, как отправила меня к ней.

На маленькой печке-буржуйке бабушка на сковородке готовила картошку. Я ел ее каждый день и проклинал. Но в тайге забыл этот вкус уже на шестой год и безумно скучал по нему. А теперь здесь он мне опять начинает надоедать.

(Старик откашлялся).

Работал в порту. Разгружал судна с солью. Я, как многие мальчишки тогда, мечтал о далеких странах. Мечтал увидеть занзибарских львов и Килиманджаро. Я хотел стать мореходом, но в речное училище не приняли из-за слабого зрения. Было время перемен, все участвовали в кружках, объединениях, а у нас мальчишек, в голове были свои тараканы.

Потом был завод. Четыре года непрерывного грохота в ушах, несмываемой сажи и бесконечной усталости, от которых хотелось убежать, и по которой я скучаю вот уже семьдесят лет. Мы собирали трактора и жили в бараках. Жизнь была бедноватой, но веселой: комсомол, по пятницам и субботам танцы, Первомай. Я даже девушку умную и добрую встретил — начали строить планы.

Еще я в футбол играл. За заводскую команду. Разумеется, называлась она «Трактор». Даже успел вступить в спортивное общество «Торпедо». Как-то к нам приезжал Старостин. Великолепный человек. А спортсмен великий. Мы слушали, раскрыв рты, когда он на доске рисовал тактические схемы и разъяснял хитрости игры. Потом я встретил его на одном из этапов, на пересылке. Он узнал меня, пожал руку, обнял по-братски. Проговорил «Судьба, судьба» и отошел.

В лагеря попал за стенгазету. К Первомаю мы ее вывесили в клубе. В одной из карикатур кто-то усмотрел намек на Сталина и его страсть к курению трубки. Еще анекдот под ним про лентяев и тунеядцев завода. Всю редколлегию арестовали и таскали на допросы. Они были ежедневными и длились по пять часов. Следователь сидел за столом, пил чай. Ему заносили обед. А я все это время стоял на ногах. После второго допроса икроножные мышцы распухли так, что сапоги пришлось разрезать.

В тюрьме я часто встречал хороших людей. Среди них были известные писатели, артисты, ученые и офицеры Красной Армии. Один бывший парторг для меня сплел лапти. Мы познакомились, после того как он узнал, что я из Казани. Только потом, когда его переслали, я узнал что он известный татарский поэт. Он забыл самодельную тетрадку со стихами, которую я хранил полжизни. Она сгорела в пожаре, там… в тайге. Я его имени даже не помню. Все звали его Туфан.

На одном из допросов я уже был готов подписать все, что угодно ради избавления от постоянных пыток. Но этого не потребовалось. Суд дал мне семь лет.

В лагере меня уже в первый день чуть не посадили на «перо». Я уронил «чифирбак» на пол. Руки слабые были. За меня тот самый поэт из Казани и заступился. Он пользовался огромным уважением у воров. Пахан, «погоняло» у него было Кадык, только рявкнул, как все разбежались по нарам, и дал мне две недели для поиска новой алюминиевой кружки. С которой меня вновь выручил этот поэт.

Я пришел с новой блестевшей кружкой, Кадык кивнул мне головой на табуретку, приглашая присесть. Даже помню, что он мне сказал. «Рассказывай анекдот, за который сюда угодил».

После этого я частенько сидел с ними, чифирил помаленьку. Каждый день рассказывал анекдоты и веселые байки. Так стал «чесным бродягой» со звучным «погонялом» Артист. Зэки подходили ко мне, не только перекинутся парой слов, но и рассказать пару анекдотов. Кадык нашел где-то две тоненькой тетради. Одну для меня, другую — поэту. За ночь коротеньким карандашом написал сборник анекдотов, который начал ходить по рукам. Так я стал лагерной знаменитостью. Все это происходило так сложно. Было опасно держать такую тетрадь. Анекдоты за которые расстреляли сотни людей были собраны в одной тетради, словно дразня арестантскую судьбу. «Шмоны» проводились часто. Но вечно везти не может. Дурмана, зэка у которого нашли тетрадь, расстреляли без суда. Даже вывозить из лагеря не стали. Оформили как «при попытке побега».

Больше я ничего не рассказывал и не писал.

Мы валили лес, потом меня перевели в ткацкие цеха. Работали с пяти утра до восьми вечера. Шили ткань для спецодежды и рукавицы. За голодовки, листовки и поджоги мне прибавили еще пятнадцать лет. В сумме получилось двадцать пять.

В одну из весенних ночей меня разбудил Кадык. Он повел меня в цех. Вокруг бочки на корточках сидели три зэка: Бонька, Грач и Каланча. Они разглядывали маленькую карту в тусклом свете свечки. Мне протянули наполовину полную консервную банку тушенки и кружку с чифирем.